Более тридцати лет жили вместе матушка Мария и мадам Бувье, которая была несколькими годами старше ее и для которой она продолжала оставаться Маргаритой Михайловной. Несмотря на различие их в воспитании, столько нитей связывали обеих женщин, что они давно сделались необходимым элементом в жизни одна другой. Однако частые ссоры возникали между ними. Мадам Бувье, приняв на себя все хозяйственные и финансовые распоряжения в доме, постоянно ворчала, когда мать Мария раздавала последнюю провизию или последние деньги, и, случалось, что игуменья, во избежание междоусобицы, уносила тайком ключи от шкапа, где хранилась разная крупа или чай и сахар и отсыпала, сколько ей было нужно для просящих. Мадам Бувье догадывалась смутно о преступном похищении съестной провизии, однако не останавливалась на предположении, до такой степени обидном для чести игуменьи, но неожиданный случай обнаружил истину.
Монахиня, к которой приехали родственники, обратилась к игуменье с просьбой дать ей немного сахара.
- Чай у меня есть, - говорила она, - а сахару ни куска.
Матушка велела ей подождать в спальне и вошла в столовую, где слышала голос мадам Бувье. Но обратиться к ней было не легко: она уже несколько дней была сильно смущена и безденежьем и недостаткам провианта, а в настоящую минуту казалась особенно не в духе.
- Ах! Прости мине, - говорила она стоявшей у дверей кухарке, которой заказывала обед,
- я не знать ти большой барин!
По уходе большой барыни, мать Мария ос-ведомилась о том, что будет сегодня за обедом. Меню пришлось ей не по вкусу: она попросила его переменить, и только что мадам Бувье ушла на кухню, принялась искать ключ от сахарницы. Найдя его, она быстро вынула несколько кусков сахара и положила их на стол. Но вдруг послышались за дверьми шаги мадам Бувье и кухарки, которая возвращалась за провизией. Матушка поторопилась запереть сахарницу и, выдергивая ключ из замка, зацепила своим длинным рукавом сахар, который посыпался к ее ногам. В эту минуту мадам Бувье показалась на пороге.
- Ах! как хорошо, - воскликнула она в припадке неподдельного негодования, - Маргарита Михайловна воровать!
Семь бед - один ответ: игуменья подобрала поспешно сахар, отнесла его монахине, потом с надеждою задобрить разгневанную мадам Бувье возвратилась в столовую и начала примирительную речь обычным вступлением:
- Ну что, мадам Бувье, возможно ли сердиться за подобные пустяки?
- О! вы в полном праве располагать вашим добром, но если мы будем идти этим путем, у нас скоро ничего не останется, кроме сумы, - сказала она по-французски.
На этот раз не без труда была заключена мировая.
Лишь безграничная ее привязанность к игуменье могла принудить старушку отказаться от латинской обедни и жить в обители русского монастыря. В римской церкви она видела единственный источник истины и света и наивно старалась убедить каждого, и даже митрополита Московского,
- когда он навещал игуменью, - в непогрешимости папы. Митрополита очень забавляли ее красноречивые речи, и мать Мария переводила проповеднице его ответы, данные по-русски. Усердная католичка не смущалась неудачею своих попыток и после отъезда Филарета говорила обыкновенно:
- Я его не убедила, но мы еще потолкуем.
Несмотря на ее ворчливость, все любили мадам Бувье за ее честный и открытый нрав и при-выкли видеть ее круглую, приземистую фигуру, снующую по тропинкам монастырского двора. Она была необходимой принадлежностью обители, возникшей на ее глазах, твердо знала все ее большие и малые события, и часто сестры слушали, утирая слезы, ее полурусские, с французским акцентом, рассказы о том, как семилетний Коля отыскивал кости своего отца около недостроенной еще церкви и играл пулями, собранными у подножия батареи.
Раз прибежала ранним утром к игуменье Марии испуганная монахиня, с известием, что мадам Бувье очень занемогла. Игуменья поспешила к ней, а между тем послала за доктором, который прописал лекарство, но не скрыл, что надежды на выздоровление очень слабы. Сама больная чувствовала приближение смерти и спросила, нельзя ли выписать из Москвы католического священника. За ним поскакали немедленно. После его отъезда она сказала слабым голосом:
- Теперь я покойна.
Мать Мария нагнулась к ней, и умирающая обвила ее шею своими бледными руками. Обе женщины плакали молча. Наконец старушка промолвила опять:
- Не забудьте, что мои тысячу рублей на масло для лампады... там, около его могилы.
На другой день матушка скорбела около тела верной своей подруги, наряженной в праздничное платье, между тем как рыли могилу около тополей, посаженых Коле.
С прискорбием нужно заметить, что мадам Бувье, при всех добрых качествах ее души, несмотря на тесное общение с иг. Марией, не присоединилась к единой истинной Православной Церкви. Остается пожалеть, что при своем бескорыстном служении ближним, эта женщина не могла разделить с любимой ею православной подвижницей вечные обители.