Глава IX. ЧЕСТНАЯ КОНЧИНА ПРЕДТЕЧИ
Глава IX. ЧЕСТНАЯ КОНЧИНА ПРЕДТЕЧИ
«Ему должно расти, а мне малитися» (Ин. 3, 10), сказал о себе Предтеча. После встречи Господа, крещения Его и свидетельства о Нем земное дело Предтечи было совершено, и земная жизнь его внутренне окончена. Его звало теперь новое, дальнейшее служение — проповедь пришествия Христова сущим во ад: он «предпосылается и сушим во ад Христов провозветник» (служба 29 янв., ст. на Г.В.). И вместе с тем Предтече надлежало, сверх уже данной ему славы, приять еще венец мученика: «что тя наречем, пророче? (поет ему св. Церковь) ангела ли, апостола ли, или мученика? ангела, зане яко бесплотный пожил еси; апостола, яко научил еси языки; мученика же, яко твоя глава за Христа усечеся» (ст. на лит. 29 янв.). Убиение Предтечи есть одно из самых бесславных злодеяний и страшных преступлений, которые знает мир, захлебывающийся в преступлениях. И им, однако, обличается все бессилие зла, ибо именно в нем совершается величайшая победа добра. Разве же есть большее для него торжество, нежели непреклонность даже до смерти? разве умолкли онемевшие уста усекновенного Предтечи? разве безмолвствует язык, который, согласно Преданию, в своей сатанинской злобе пронзила иглой Иродиада? разве может быть более победное торжество истины, нежели принятие за нее страдания и смерти?
Мученическая кончина Предтечи была необходима для его полного прославления на пути к новому служению.
Но разве ему была нужна и возможна долгая жизнь с естественным и неизбежным концом, который через это только отсро–чился бы на некоторое неопределенное число лет? Ведь самое служение Предтечи, его дело на земле имело временный, и даже кратковременный, и притом преходящий характер. Его собственная деятельность наряду с Христом, его проповедь покаяния все более теряла бы свое значение, с тем чтобы и вовсе его потерять послесмерти и воскресения Господа. Малое светило должно погаснуть после восхода солнечного. Разве мог Предтеча пережить своего Гос–пода, друг Жениха остаться на земле после Жениха? Достаточно только поставить этот вопрос, чтобы увидеть, что на него может быть лишь один ответ — отрицательный. Правда, может возникнуть недоумение, почему же сама Богоматерь — Богоневеста надолго пережила на земле Своего Сына, Жениха Церковного? Разве это же не могло повториться и с Предтечей? Однако здесь есть различие положений, связанное с различием служений. Богоматерь после рождества Христова отходит в тень Своего смирения. Она присутствует и созерцает земной путь Своего Сына, Сама, однако, оставаясь извне как бы безучастна. И, напротив, после Пятидесятницы Она становится деятельным средоточием Церкви, Личным Ее воплощением и главой, в то же время и Сама для Себя заканчивая путь к честному Успению и небесному прославлению. Совсем иначе Предтеча, служение которого вплетается в служение Христово и Его искупительное дело, простирающееся и за пределы этого мира. Хотя оно и занимает в нем определенное место в мире, но этим не исчерпывается, а продолжается за пределами мира. Поэтому честная жизнь Предтечи должна была быстро склониться к закату. Предтеча не мог пережить Господа на земле. Такова внутренняя необходимость, вытекающая из его служения.
Но, с другой стороны, разве величайший среди людей служитель добра и свидетель Истины мог пройти в мир, не вызывая к себе ожесточения, доходящего до полной непримиримости? Разве «князь мира сего» и его неисчислимые служители могли оставить безнаказанным и беспрепятственным это служение, не доставив ему высшей славы и торжества мученичества и исповедничества? Разве, говоря уже более конкретно, Предтеча проповедью своею и своим бестрепетным словом истины не должен был навлечь на себя такой вражды, которая не могла не привести — рано или поздно — к роковому исходу? Предтеча уже к концу своего недолгого (ведь всего около полугода) служения оказался окружен врагами, число которых могло только увеличиваться: здесь законники и фарисеи, которые «не поверили ему» (Мк. 11,31; Мф. 21, 25; Лк. 20, 5), «отвергли волю Божию о себе, не крестившись у него» (Лк. 8, 20), «не узнали его, а поступили с ним как хотели» (Мф. 17, 12). Здесь и властители мира с их раболепным окружением. Здесь и порок, в Иоанне имевший для себя неподкупного обличителя. И пред лицом всех этих угрожающих возможностей является в известном смысле случайным то, каким именно способом мир отомстил бы своему обличителю. В данном случае «ученицей вселу–каваго диавола» явилась дочь Иродиады, вкупе с матерью своей и безумным Иродом, обличаемым Иоанном за незаконный, кровосмесительный брак. Однако именно это злодеяние, будучи случайным в том смысле, что оно является лишь одним из возможных способов мести князя мира наибольшему из пророков, в то же время не является случайным в своих особенностях.
И, прежде всего, обращает внимание, что Предтеча погиб не от церковной, но от гражданской власти, по мотивам не религиозным, но личным и политическим, несмотря на то что в его проповеди не было ничего политического, ничего личного. При этом нельзя не отметить также различия по сравнению с осуждением Христа, которое, хотя извне имело тоже политический характер (обвинение в политическом самозванство: «царь Иудейский»), но вытекло всецело из религиозных мотивов и имело своих виновников в религиозных вождях народа, книжниках и первосвященниках. Они начинали коситься уже и на Предтечу, обеспокоенные его проповедью, и вообще «не поверили ему» (и, в частности, не поверили, конечно, и возвещению его о Мессии). Они посылали к нему искусительное посольство, и, однако, до окончательного столкновения с ними не дошло, именно постольку, поскольку он был Предтеча. С одной стороны, в своем подзаконном, ветхозаветном естестве он не отделялся от них, почему и в вопросе о посте говорится: «почему ученики Иоанновы и фарисейские постятся, а Твои ученики не постятся»? (Мк. 2,18;Мф.9,14; Лк. 5, 33). А с другой, его свидетельство о Мессии, однажды раздавшись, тем и закончилось, потому что после явления Мессии Предтеча отходит в глубокую тень, чтобы в ней «малитися» перед Растущим, и этот Растущий уже сам проповедует о Себе, на Себя навлекая и всю остроту ненависти. Поэтому на вопрос о Мессии столкновение с фарисеями у Предтечи и не могло дойти до предельной остроты, именно потому, что он был только Предтеча. — Но заслуживает в то же время внимания, что и столкновение именно с Иродом и его женой произошло на почве того общего обличения нравов, которое свойственно было вообще пророкам (Нафан к Давиду, Илия к Ахаву и Иезавели, Амос и Иона, Исайя, Иеремия), и в этом столкновении самом по себе также нет ничего типически новозаветного. Обращает внимание, что Сам Господь в проповеди Своей совершенно не занимался личными обличениями (и даже обличительные речи против книжников и фарисеев (Мф. 23) бичуют умонастроение, но не личные грехи, в них нет ни одного имени), как будто им не придавая значения в общей проповеди Своей, ибо вся эта проповедь сосредоточена на учении о Царствии Божием и о Нем Самом. Ведь нельзя не помнить, что Иисус был современником этого же самого Ирода, как и Иоанн, о нем сказано было самое резкое слово, какое Им вообще говорилось об определенном человеке: «скажите этой лисице» (Лк. 13, 32). Сам же Ирод даже стремился Его видеть, так что даже «очень обрадовался», увидев Господа на суде, потому что «надялся видеть от Него какое–либо чудо», но не получил никакого ответа (Лк. 23, 8–9). И даже по получении известия о кончине Иоанновой Господь молча удалился в пустыню и не удостоил ни одним словом совершителей гнусного деяния. Вообще Господь как будто не замечал или не считал заслуживающими Своего внимания отдельные злодеяния власти (ср., напр., о Пилате: Лк. 13,1–23). В образе кончины Предтечи есть нечто свойственное судьбе ветхозаветного пророка. Он погиб не за учение, но за обличение, между тем как Господь, наоборот, был возненавиден и распят всецело и исключительно за учение, и прежде всего, о Себе Самом. «Ирод, взяв Иоанна, связал его и посадил в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего («а также и за все, что соделал Ирод худого» Лк. 3, 19), потому что Иоанн говорил ему: «не должно тебе иметь ее. И хотел убить его, потому что его почитали за пророка» (Мф. 14, 3–5). Также и «Иродиада, злобясь на него, желала убить его, но не могла. Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» (Мк. 6, 18–20). Обращает внимание в истории кончины Иоанна, что непосредственно он сделался жертвой не женской злобы и мстительности; ибо даже в Ироде вражда к нему, вызванная его обличениями, соединяется и с чувством невольной почтительности и уважения (как об этом свидетельствует ев. Марк). Эта черта примечательная и также напрашивающаяся на сопоставление. Является важным и выразительным фактом евангельской истории, что в Евангелии нет никакого следа того, чтобы когда–либо и какое–нибудь враждебное или просто недоброе движение женской души возбуждалось в отношении к Господу. Напротив, Господь всегда имел в своем окружении преданных и любящих женщин, которые следовали и служили Ему от имений своих, и это Его будущие мироносицы, которые и после крестной смерти сохранили Ему верность. Среди этих любящих женщин есть и Марфа и Мария, «их же любляше Иисус» (Ин. 11,1). Есть и грешные, но прощенные Им женщины, помазующия ноги Его миром и отирающия их власами своими. Есть и сравнительно случайные и, однако, многозначительные встречи, как с женой сирофиникиянкой кровоточивой и самарянкой. На крестном пути среди сопровождающего Его народа было множество женщин, которые «плакали и рыдали о Нем» (Лк. 23, 27), и к ним обратился Господь со словом сострадательной любви. К этому надо прибавить, что и первое явление Воскресшего из описанных в Евангелии было женщине — Марии Магдалине, и ее имя первое было названо Им по воскресении. Все это, конечно, не случайные факты: они позволяют заключить, что женскому духу не было свойственно противиться Господу, призывающему ее. Это же наблюдение многообразно подтверждается в истории Церкви, о чем. однако, здесь не место говорить.
Но при сопоставлении с этим фактом оказывается еще более поразительным то, что Иоанн Предтеча, около которого вообще по–видимому, не было женщин (их присутствие едва ли соответствовало обстановке крещения), сделался жертвой именно женской злобы и мстительности. Правда, это кажется случайным совпадением обстоятельств: обличая Ирода, Предтеча затронул и Иродиаду. Да так это изображается и у евангелиста: вследствие обличения Иродиады, она, озлобясь на него, «желала убить его» (Мк. 6, 19). Гораздо менее ясным представляется образ действия ее дочери, которая явилась непосредственной исполнительницей злобного замысла матери. Угодив Ироду пляской во время пира и получив от него безумное обещание исполнить всякое ее желание, она просит главу Иоанна Предтечи на блюде. К этому чудовищному желанию, заставляющему содрогнуться всякого человека и особенно противоестественному для женщины, притом юной, она была, по свидетельству ев. Мф. «наваждена материю своей» (Мф. 14, 8); также и ев. Мк. сообщает: «Она вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя. И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя» (Мк. 6, 14–5). Дочь оказалась достойной матери. В церковных песнопениях она именуется «скверною плясавицей», «пребеззаконной женой», «ученицей вселукаваго диавола», нечистою блудницей»[160]. Та послушность и готовность, с которой дочь вняла «навождению матери», оставляет возможность делать разные предположения вплоть до разжения злой страсти и в дочери, причем эта страсть неудовлетворенная переходит в чудовищное сладострастие злобы.
Образ девицы, несущей в руках свою награду — главу наибольшего из рожденных от жены на блюде, — имеет в себе нечто сатанинское, и, разумеется, здесь надо видеть не только послушание матери, но и солидарность с нею. Послушание возможно только в добре, во зле же бывает не по слушание, но преступное соучастие. И то, что дочь так охотно и легко вняла чудовищному совету матери и с готовностью (???? ???????) пошла к царю, чтобы сейчас же (???????) (Мк. 6, 25) он дал ей голову Крестителя на блюде, свидетельствует достаточно, что сама дочь горела к Предтече подобной же злой страстью, что и мать. Но нет необходимости думать, чтобы это была только одна злоба за мать, а не собственное страстное распадение. Во всяком случае, женская порочность и злоба, соединившись, восстали здесь на Крестителя, и в образе «нечистой блудницы», несущей в руках блюдо с главою Предтеча, «ангелом говейною», — выражается это восстание. Извне может казаться, что нет никакого отношения между во плоти ангелом, пророком, подвижником, носителем совершенной чистоты и целомудрия и этими нечистыми женами, вместилищем блуда и игралищем разжения. И, однако, есть особая притягательность целомудрия для пророка и чистоты для греха, существует между ними борьба и неизбежен решительный бой, который заканчивается извне отвратительным неистовством злобы над усеченной главой, лежащей на блюде, а внутренне торжествующей победой добра.
Первородный грех вошел в мир через женщину. Сатана отравил праматерь Еву своим нечистым дыханием и сделал ее орудием разжения и блуда: злая похоть, половое разжение, вошла в человеческое естество и определила образ его бытия, начиная от зачатия («яко в беззакониях зачат бых и во гресех роди мя мати моя») и до неизбежной смерти. В женщине произошла первая борьба за целомудрие и победило растление. Однако победа эта не была окончательной, ибо началась в женщине самой борьба целомудрия с растлением, и в этой борьбе снова победило целомудрие: ветхая Ева была восстановлена новою Евой, которая есть Приснодева, от Нее же бессемейным зачатием родился Христос Господь, совершенно свободный от всякого дыхания первородного греха. К Нему не досягают никакие приражения похоти, ибо Он пребывает по ту сторону искаженного грехом и вверженного в пол падшего человеческого естества. Потому и искушение от сатаны в пустыне, несомненно, включавшее в себя все мыслимые возможности, не содержит в себе искушений похоти. Потому и в личном отношении женского естества к Господу никогда не могло проявиться ничего страстного, и звучали лишь первозданные струны целомудрия женского духа. Здесь не было места ни борьбе, ни приражению, здесь безмолвствовал природный грех его разжением[161]. Он безмолвствовал и около Приснодевы, потому что и Она, хотя и родилась природным человеком, не изъятым от немощи первородного греха, через богорождение и наитие Св. Духа уже освобождена была от женского природного естества, зараженного грехом, в приснодевсте Своем. Поэтому и Она явилась свободной от искушения первой Евы и недоступной для него. Несколько в ином положении оказывается Предтеча. Его подвиг, хотя и наивысшего из рожденных женами, есть человеческий подвиг в отягченном первородным грехом человеческом естестве. Наивысший из рожденных от жены осуществляет и наивысшую победу над грехом: он достигает высшей личной без–греховности в равноангельном житии своем. Но именно высота этого подвига и восхождения и должна была навлечь на себя величайший натиск греховного разжения и злобы. Обе женщины, мать и дочь, неотразимые в искусительности своей для окружающих, представляющие собой как бы некое личное воплощение падения Евы и отравления сатанинским семенем, и здесь готовы явиться носительницами женского искушения.
Но вследствие полного своего бессилия, оно превращается в сатанинскую злобу против недоступного его силе. Одна и та же страсть выражается и в похоти и в мстительной злобе. И ярость обеих женщин есть косвенное свидетельство недосягаемой высоты и целомудрия Предтечи.
В лице Предтечи они смутно ненавидели победителя над грехами, подвластного первородному греху, девственника в подвиге, но не в естестве, словом, еще не приснодевственника, которого уже не могло бы коснуться искушение. Однако здесь не до конца прозирала сатанинская зависть, и не до конца оказалась для нее ведома тайна Предтечи. (Так не вполне ведомой для сатаны оставалась и самая тайна боговоплощения, почему во время искушения он все время пытал: «если Ты еси Сын Божий», не зная того с достоверностью.) Иоанн до крещения Господня есть только девственник, в крещении же и после него, сам прияв на себя нечто от Духа, сходившего на Христа в виде голубя, он становится на путь приснодевства как Креститель. Его путь приближается в этом к пути Приснодевы, коею Богоматерь сделалась в Благовещение, но вполне лишь в сошествии Св. Духа в Пятидесятницу. Креститель крещая и сам был крещен, со–крещен Духом Св., сошедшим на Крещаемого, освятившим и Иорданские воды, в которых оба они стояли. Его желание: «мне надлежит креститься от Тебя» — было тогда исполнено, ибо не простым лишь зрителем, только видевшим, но ничего не приявшим, явился Креститель, десницей своей коснувшийся главы Крещаемого. И крещенный в Крещении, Иоанн также был помазан Духом Св., благодатию крести–тельства, увенчавшею его подвиг и приобщившею его к приснодевству. Лишь силою этого приобщения он возмог иметь место около Христа, наряду с Приснодевой, стал возможен Деисис. И как Богоматерь не могла стать Богоматерью, вступить в такую близость и соединение с Господом, не быв предочищена к тому Духом Св., так и Предтеча не мог бы коснуться крещающей рукой главы Господа, если бы не снизошел и на него Дух Святой.
Однако это облагодатствование или со–крещение его с Господом не является еще полным и окончательным крещением. Таковое возможно лишь в искупительной смерти Спасителя и невозможно ране ее и вне ее (так что здесь не может быть никаких исключительных «привилегий»). Оно было для него поэтому только пред–крещением. Он приблизился к приснодевству, но не освободился еще от первородного греха, от которого могла освободить только искупительная смерть Спасителя. В крестительстве своем он приял уже некий предварительный дар помазания к приснодевству, но он стоял от него гораздо дальше, нежели При–снодева, вполне приявшая его в Пятидесятницу. Этим, в известном смысле переходным, состоянием могла обмануться в слепоте своей «ученица вселукаваго диавола» и направить свою страсть, смешанную из похоти и злобы, к существу, которое совсем не является соответственным для нее объектом. Обольстив через Еву первого Адама, сатана оказывается бессилен в орудиях своих над его потомком. И злоба Иродиады и дочери ее есть мстительное бессилие греха, не имевшего власти над Крестителем, это — месть сатаны через посредство низких орудий своих. Но добро посмеивается над этой местью. Через нее Креститель был послан к своему загробному служению, «предпосылается и сущим в ад Христов провозвестник», «предвари бо во аде жизнь, проповеда–ти во тьме и сени сидящим».
Неслучайным является и самый образ кончины Предтечи Господня через усечение главы его мечом, он исполнен таинственного смысла и знаменования. Церковь особенно возлюбила и чтит честное усекновение, она лобызает изображение честной главы, отделенной от тела и лежащей на блюде, и самого Предтечу иногда изображает имеющим в руках свою собственную главу. Смерть через распятие на кресте Господь изъяснял так: «Когда Я вознесен буду на кресте, всех привлеку к Себе, — сие говорил Он, давая разуметь, какою смертью Он умрет» (Ин. 12, 32–33). И орудие смерти Господа было предсказано и предобразовано неоднократно в Слове Божием. Казнь через распятие была одним из обычных способов, применявшихся тогда римской властью. Представителем ее являлся и Ирод. Однако Предтеча не упредил своего Господа в распятии, но был казнен через усекновение. Это последнее, впрочем, как и большинство видов мученичества, есть, прежде всего, крещение кровию, излияние которой обильно при сем совершается. Далее оно есть некое разъятие тела, именно отделение главы, седалища мысли и слова, от тела с его органами, заведующими чувственной и похотной жизнью. Это разъятие, высвобождение духа от плоти в ангелоподобном житии не совершалось ли самим Предтечей во всей жизни его, и не это ли выражается в изображении Предтечи, имеющего в руках собственную главу? С главами, но без тел, а только с крыльями изображаются на иконах нередко ангелы. И в этом отделении главы заключается молчаливый ответ Предтечи тем силам греха и зла, которые в лице преступных матери и дочери хотели бы им завладеть через немощное плотское естество: Предтеча явился свободным от плена плоти с ее немощью. И отсеченная глава Предтечи как будто продолжает свою собственную жизнь без тела. Церковь с великим благоговением почитает день усекновения главы Предтечи, соединяя на этот день печаль строгого поста с церковным торжеством (подобно тому как в день Воздвиженья Креста Господня), а также празднует и двукратное обретение честной главы его.
«Ученики же его, пришедши, взяли тело его и погребли его; и пошли, возвестили Иисусу» (Мф. 14, 12). Звезда Предтечи закатилась. Господь «услышав, удалился оттуда в лодке в пустынное место один» (Мф. 14, 3). Господь, безмолвствуя, принял это известие. Он один ведал тайну Предтечи. Он знал всю неизбежность происшедшего, как и неизбежность Своего собственного страдания и смерти, к которым приблизилось уже время подготовлять учеников. Что Ему осталось сказать о Предтече, еще несказанного? Восхвалять ли его служение, но разве это не было уже сделано в прощальной речи о нем? Печаловаться ли о его мученической кончине? Но разве не на сей час и пришел свидетель Истины, светильник светящий и горящий? Или, наконец, говорить о жалких орудиях злобы сатанинской, которые недостойны Его слова? И что же величественнее и красноречивее этого безмолвия? Господь удалился в пустынное место один. Зачем? Молиться. Это прямо не сказано в Евангелии, но это как–то прошептано сим молчанием. Впрочем, в этой же 14–й главе дальше говорится о Нем, после этого уединения: «и, вышедши, Иисус увидел множество людей» (14), и еще ниже: «и, отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине, и вечером оставался там один» (23).
Св. Церковь произнесла свой суд об этом событии: «Ирод безумный отсекает твою главу нещадно, обличающу сего прескверный нрав: Христос же тя, преблаженне, як о Крестителя, главу содевает Церкви, всех содетель Господь и всех избавитель» (Мал. веч. ст. на Г. В.). Предтеча становится главою Церкви. Это надо понимать, конечно, в соответствующем смысле. Предтеча не может быть рассматриваем как глава Церкви земной и небесной, каковая есть Христос. Он не является ею даже в том смысле, в каком является ею Приснодева, как личное воплощение и возглавление Церкви в ее отношении ко Христу. Он не является ею, наконец, и в том смысле, какой — верно или неверно — приписывается апостолу Петру или иерархам относительно Церкви воинствующей. Предтеча именуется здесь главою Церкви в том смысле, что он есть первый в Церкви, величайший из рожденных от жены. Вот это величие и главенство Предтечи и должно быть теперь раскрыто на основании учения Церкви о нем.