IX.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IX.

В следующее воскресенье собрались изо всех деревень прихожане, явились и вызванные Агафоновым из уездного нашего города подрядчики и начались толки о поправке иконостаса и ограды и о штукатурке церкви. Долго спорили и толковали и, наконец, порешили церковь оштукатурить, но с рассрочкой уплаты денег на два года; прочую же работу отложили до урожайных годов. Написали приговор. Все прихожане попечителем назначили меня, а Агафоновские крестьяне — его.

Агафонову нужно было ехать в губернский город за покупками к приезду барина. Он ужасно был рад случаю съездить в город, чтобы побывать почётным гостем у преосвященного и высказать перед ним своё усердие к благолепию храма Господня, и мы поехали с ним подавать прошение преосвященному о разрешении на починку церкви.

Приходим в архиерейский дом. В передней он сунул что-то лакею и попросил его доложить преосвященному. Чрез минуту лакей попросил его в гостиную, а я остался в лакейской.

С час Агафонов пробыл у преосвященного. В это время прошёл к преосвященному, мимо меня, один известный мне купец; приехала всем известная мироносица Е. А. Н.2 Прошёл один бульварный лев, тоже всем известный фат И. С. Г. Наконец вышел и преосвященный, провожая Агафонова, и стал в дверях из залы в переднюю. Я поклонился ему в ноги и принял благословение. Преосвященный сказал мне, что починка церкви им разрешена, что он «просил Александра Алексеевича (Агафонова) принять на себя труд наблюдения за работами» и приказал мне не вмешиваться в это дело и не мешать ему. Я поклонился в ноги опять и преосвященный ушёл.

Вскоре по приезде нашем из города приехал в имение своё и г. Жел., у которого солдат Агафонов был управляющим. Я отправился к нему с визитом. Вхожу, лакей загораживает мне дорогу в залу, говоря, что барин изволит завтракать, и предлагает мне подождать в передней. Я настоятельно потребовал, чтобы он доложил обо мне и прошёл в залу, когда тот ушёл к барину. Лакей возвратился и сказал мне, что барин изволили приказать мне подождать. Я сидел более получаса. Наконец, отворяется дверь и ко мне выходит господин немолодых уже лет, красноносый, почти безволосый, в халате с расстёгнутой грудью, в туфлях на босу ногу и длиннейшим чубуком в зубах.

— А, молодой священник! Молод, молод! Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Молод, молод! Напрасно таких молодых ставят в попы. В приходах, по деревням, им много соблазну... Знаете? Не знаю, как мы будем жить с вами, с прежними попами я всё ссорился. Помилуйте! За свадьбы они брали по рублю! Да разве это можно? Где мужику взять рубль? Мужик рубля не выработает и в неделю, а вы венчаете в каких-нибудь десять минут и за десять минут работы берёте по рублю. Нет, вы так не делайте, а то я и с вами буду ссориться. А архиерей, говорят, ныне у вас строгий!...

— Нет, не строгий, а очень умный, и на пустые жалобы не обращает даже внимания. Вы как бы хотели, — чтоб поскольку мы брали за свадьбу?

— Да самое большое, по 50 копеек.

— Чтоб нам с вами не ссориться, так я думаю, что много и этого. Ведь, по вашим словам, мужик рубля не зарабатывает и в неделю, нашей же работы всего 10 минут. Стало быть позволительно брать только 1 или 1? коп. за 10 минут дела!

— Ха, ха, ха! Я вас понял. Я и прежде слышал об вас. Берите по рублю, что с вами делать! Вы, батюшка, имеете привычку спать после завтрака?

— Нет, я не сплю и после обеда.

— А я так, грешный человек, люблю часок-другой соснуть.

Я встал и раскланялся. От барина я пошёл к управляющему его, Агафонову, попросить дров.

— Эх, батюшка, до дров ли ваших нам теперь! Вот проводим барина, месяца через полтора, тогда и присылайте, я вам хворосту воза два дам. Да, чай, в приходе-то не мы одни, что вы так уж непременно к нам!

От Агафонова я поехал к другому помещику, Чек-ву, приехавшему из Петербурга в деревню поохотиться, также как и Жел-н, за деревенской дичью... Чек-в вышел ко мне раскрахмаленный, раздушенный, — настоящая парижская модная картинка. С ним я был уже знаком, — до этого я ему уже делал визит. К себе его я, конечно, и не ждал, потому что это было бы из порядка вон, чтобы барин отплатил визит попу. Чек-в востогался красотами природы, деревенской тишиной, чистотой воздуха, ароматом южных полей, лугами, лесами, простотой нравов и находил, что я в тысячу раз счастливее его, живущего весь свой век в столичной толкотне, где театры, клубы, вечера решительно не дают ему покоя ни днём, ни ночью. Барин был необыкновенно любезен, предупредителен; но как только я заикнулся о дровах, то по лицу его мгновенно пробежала дымка; однако, он совладел с собой и, в самых изысканных выражениях, наговорил мне целые горы любезностей; он сказал мне, что он тотчас даст приказание управляющему, дать мне дров столько, сколько мне будет нужно на весь год; что из 2,000 десятин лесу, дать на две печи, ему не значит ровно ничего; что, напротив, сделать мне эту ничтожную помощь для него будет истинным удовольствием. При этом он просил меня обращаться к нему за всем, чем только он сможет служить мне.

На другой день, я увиделся с управляющим его и передал ему обещание его барина. Тот, с улыбкой, помотал головой: «Верьте вы ему! У него и отец такой же: наговорит, наобещает с три короба, а на деле сущий цыган. Уж если бы хотел дать вам, так он вчера же и сказал бы мне, а то ни слова. Вот я спрошу его».

Недели через две управляющий, после обедни, зашёл ко мне.

— Говорил я, батюшка, барину о ваших дровах; а он отвернулся от меня, засвистал и пошёл, не сказавши ни слова. Я говорил вам, что он цыган сущий. Вот как уедет так я пришлю вам, сколько вам угодно. У нас не то, чтоб рубить, а бурей ломает каждый год столько, что не токмо ваш флигелёк, всё село отопишь.

— Служит где-нибудь он?

— Нет, в отставке прапорщиком. Хочет, говорит, опять поступить на службу, да куда уж ему! Не то теперь у него в голове. Именье-то давно уж заложил.

Осенью, действительно, управляющий Чек-ва прислал мне дров на целый год.