21. Шлифовка алмаза (По рассказу Н. В. Мурашова)

21. Шлифовка алмаза

(По рассказу Н. В. Мурашова)

Когда срок обучения в Кодокане истек, сам Дзигоро Кано предложил Василию Ощепкову, одному из четырех европейцев, обучавшихся в этой элитной школе, пройти подготовку для получения первого мастерского звания. Это было очень высокой оценкой и признанием того, что ученик обладает действительно недюжинными способностями.

Василий настроился на то, что еще долгое время его жизнь будет связана с Кодоканом, но понадобилось всего шесть месяцев.

Быстрее многих соискателей Василий получил звание «седан» – учитель первой ступени – и черный мастерский пояс. Он стал первым русским, добившимся таких успехов. Это было настолько необычно, что даже японская печать удостоила это событие материалом под характерным заголовком: «Русский медведь добился своей цели».

Теперь ему, мастеру, предстояло получить те знания, которые до сих пор были ему недоступны: речь шла о постижении системы реанимации каппо или катсу, основанной на знании наиболее жизненно важных точек организма и приемов воздействия на них. В основе этих знаний лежали каноны древней тибетской медицины.

Доктор Кано требовал приобщать к каппо только мастеров высокого класса, которые достигли заметных успехов в области духовного самосовершенствования и должны свято соблюдать моральные заповеди старых мастеров: не использовать свои знания во зло.

Предполагалось, что каппо – это средство оказать на татами первую помощь при получении травм различной степени тяжести. Однако его нельзя было применять, если причиной потери сознания были повреждения позвоночника, мощные удары в голову или повреждения внутренних органов.

Василию рассказали, что изучаемые приемы используются прежде всего для того, чтобы возбудить нервные центры, которые управляют деятельностью сердца и системы дыхания, и вывести из шока пострадавшего от спортивных или бытовых травм.

– Если борец находится без сознания, с ним надо обращаться осторожно, – напоминал учитель каппо. – Если шок наступил в положении стоя, что бывает при удушении или ударе, его необходимо поддержать и провести жесткий пальцевой массаж точки в верхней трети носогубной складки. Когда он придет в себя, его надо оставить на некоторое время в положении лежа или сидя, не позволяя ему резко менять положения, иначе он снова может потерять сознание. Время возвращения в сознание не должно превышать пяти минут, иначе требуется вмешательство врача.

– Главное, сам оставайся спокойным, оказывая помощь, – объясняли Василию опытные мастера. – А то врача придется вызывать к тебе.

Приемов каппо оказалось немало – чуть не на все случаи жизни.

– Если тебе причинили боль ударом в пах, – подсказывали товарищи, – подпрыгивай и приземляйся на выпрямленные ноги, на пятки. Станет легче.

– А если тебя ударили сильно, – вмешивался учитель, – пусть товарищи посадят тебя на пол, выпрямят твои ноги в коленях. Кто-нибудь должен встать у тебя за спиной, взять тебя под мышки и, двигаясь назад, приподнимать и опускать тебя на пол. Допустим, что ты остаешься бледным и горбишься от боли, тогда пусть тебя положат на пол и кто-нибудь встанет справа от тебя. Он должен левой рукой поднять твою прямую правую ногу, положить на свое левое бедро, а стопу своей левой ноги подсунуть под твою правую ягодицу. После этого ребром правого кулака он должен несколько раз сильно ударить посредине свода твоей подошвы. Бледность твоя уйдет, а боль уменьшится.

– А отбиваться от «спасателей» мне при этом можно? – пошутил Василий.

– Главное во всем этом, чтобы не перепутали, где лево, а где право, – с легкой усмешкой ответили ему.

– А если все это не поможет? – не унимался Василий.

– Тогда с тебя снимут пояс и посадят тебя так, чтобы ты спиной опирался на левое колено того, кто будет оказывать тебе помощь. Он будет правой рукой охватывать твою шею, а левой придерживать тебя под мышкой. Правой ладонью он втирающими движениями будет массировать тебя от нижнего края грудины вниз, к левой части живота, при каждом движении нажимая на диафрагму. И так по 18 движений в минуту, ритмично. Через 8–10 таких движений ты придешь в чувство.

– А если не приду? – пряча смех, спросил Василий.

– Эй, дайте ему кто-нибудь в пах! – рассердился сэнсэй. – А я посажу его, приставлю к его позвоночнику между шестым и седьмым грудными позвонками свое правое колено, положу ему ладони на грудь и буду нажимать руками назад-наружу, а коленом одновременно – вперед. В минуту – 18 движений. И так, пока он не придет в чувство.

А теперь, – сказал он, – упреждая очередную выходку Василия, – вот ты, русский, и проделаешь все приемы, о которых я только что рассказывал. И смотри не перепутай, где лево, а где право.

Это оказалось не так-то просто. Но главное, Василий понял, что теперь в критическую минуту сможет помочь кому-то, оказавшемуся в беде.

Были свои приемы и для более тяжелых случаев. Если пострадавший лежит без сознания ничком, надо воздействовать на его цубо – это точка, которую находят так: кончик безымянного пальца надо положить на самый выступающий – седьмой – позвонок на шее, а затем выпрямленную ладонь положить на позвоночник.

Точка цубо находится у основания ладони. Теперь нужно положить ладони одна на другую на точке и выполнять ритмичные надавливающие движения, помогая себе весом собственного тела, при каждом движении как бы вдавливая ладони и слегка поворачивая их от себя. Обычно четырех-шести движений достаточно, чтобы привести пострадавшего в чувство.

– После глубокого нокаута или достаточно длительного удушения, – учили Василия, – осторожно положи борца на спину, разогни ему ноги в коленях, а руки выпрями вдоль тела. Опустись на колени возле его бедер и положи обе свои ладони с выпрямленными пальцами на его живот одна на другую, так, чтобы большие пальцы были расположены около пупка пострадавшего. Выполняй сильные нажимы на живот по направлению вверх, к диафрагме, в ритме дыхания, пока он не придет в себя.

– А теперь поменяйтесь местами, – велел сэнсей. – И повторяйте упражнения до тех пор, пока не будете их делать так же быстро и бессознательно, как боевые приемы.

Одновременно с работой над приемами каппо Василий в своем новом качестве седана ассистировал мастерам на тренировках, оттачивая собственное мастерство. Он помнил завет своих учителей: «В учении нельзя останавливаться!..» Но теперь все больше времени уделял он совершенствованию уже усвоенных приемов, их окончательной отделке и шлифовке. А здесь поистине не было предела для совершенства, и каждый новый партнер в схватке заставлял добавлять мелкие, но важные штрихи в уже отработанный захват или бросок.

Оставшееся время Василий уделял теории своего единоборства. Он понимал, что не все из построений доктора Кано и наставлений его сэнсеев пригодятся в будущем, но даже прежде чем что-то отбросить, следует хотя бы знать, от чего отказываешься. И он углубился в наставления и трактаты дзюдо.

«Совершенный человек учится так: все, что воспринимает его слух, он откладывает в сердце, и это затем, распределившись по телу, выявляется в его манерах и поведении – он сдержан в разговоре и осторожен в поступках. Его характер содержит в себе пять постоянств: человеколюбие, чувство долга, благопристойность, разумность и правдивость», – так говорили старые мастера.

Утверждали учителя, что существует и обратная связь между нравственными качествами человека и его физическим состоянием: «Кто умеет вести правильную и спокойную жизнь, у того мускулы бывают гибкие, а кости крепкие. Кто не теряет способности вести правильную и спокойную жизнь, тот может стать стойким. При стойком сердце уши и глаза становятся чуткими, руки и ноги – крепкими».

«Помните: юность – это тяга к справедливости и задор. Задор подогревается воинскими искусствами и может вылиться как в добрые, так и в злые дела. Если правильно следовать по пути школы Кодокан, человек может улучшить свой характер, стать верным защитником справедливости. Будучи же использовано во зло, полученное знание не только нанесет вред обществу, но и обернется против самого человека», – прочитав это утверждение доктора Кано, Василий усмехнулся. Хорошо подстраховался сэнсэй: в случае чего – ученик просто неправильно следовал по пути Кодокана. С него самого и спрос, ему и возмездие.

А вот это уже стоит взять на вооружение: «К силе прибегают как к последнему средству там, где гуманность и справедливость не могут возобладать. Если же использовать силу произвольно, не задумываясь, потеряешь расположение окружающих и навлечешь дурное отношение к себе. Юноша, благородный духом, должен быть в начале жизненного пути склонен к сдержанности в словах и поступках».

Василий заложил пальцем страницу и задумался – ему вспомнился Такаси Оно. С той памятной схватки об Оно ничего определенного не было слышно. Мельком прошел слух, будто все-таки приняла его какая-то школа кэндо в провинции, но и там он долго не удержался, повздорил с учителем и ушел странствовать по стране, прирабатывая частным тренером у начинающих провинциалов.

И как продолжение этих размышлений прочитал он в книге: «Нужно уметь сохранять достоинство, но не быть при этом жестоким. Искусствам единоборства надлежит возвышать человека. Не следует действовать бездумно и опрометчиво, обижая окружающих».

Это стоило запомнить как правило, полезное не только для борьбы.

А вот это уже прямое наставление ему, Василию: «Тот, кто полагает, будто усвоил все возможное, и делается заносчивым хвастуном, превозносящим собственные достоинства после того, как разучил движения нескольких ката и приобрел некоторую уверенность в своей физической силе, не может считаться истинным ревнителем единоборства».

Ну, положим, хвастовством сроду не страдал, а что до совершенства, то не пора ли на вечернюю тренировку. И, отложив книгу, мастер Василий Ощепков, как обыкновенный ученик, добросовестно отправился в до-дзе.

Он еще не знал, что протекают последние недели, а может быть, и дни его пребывания на этой чужой, но уже ставшей привычной и чем-то своей земле. Не знал, что судьба готовит ему новый крутой поворот. Но недаром годами воспитывали в нем интуицию: какими-то тревожными казались оранжево-синие закаты – солнце все чаще садилось в тучи; больше обычного, словно прощаясь, бродил он по улицам, снова и снова присматриваясь к текущей мимо жизни. Он был молод, свободен и все чаще засматривался на миловидные женские личики, оборачивался вслед изящным фигуркам, затянутым в узорный шелк кимоно.

Не раз и сам он ловил на себе искоса брошенные заинтересованные взгляды, но после случая с девушкой, уронившей перед ним свой узелок, Василий недоверчиво относился к уличным знакомствам. Вспоминались любимые сказки мальчишек в семинарской спальне: о девушках, которые оборачивались коварными лисами и заманивали храбрых самураев в ловушки, на погибель.

Для Василия ловушкой неожиданно оказалась паперть храма Воскресения. Девушка вышла из дверей собора, на минуту приостановилась, чтобы поправить деревянные гета – сандалии, которые она, по местному обычаю, видимо, снимала в притворе. Белый воздушный шарф соскользнул с ее гладко причесанной черноволосой головки, и ветер подхватил невесомую ткань.

Подпрыгнув, поймать ее было для Василия делом минуты. Труднее было сделать несколько шагов и протянуть девушке ее шарф. И уж совсем неизвестно было, что говорят в таких случаях. Она произнесла слова благодарности, одновременно пытаясь снова набросить ткань на голову. Но молитвенник, который она держала в руках, мешал ей, и она совершенно естественным, доверчивым жестом протянула книгу Василию.

Справившись с непослушным шарфом, они пошли рядом. Василий не торопился отдавать девушке ее Евангелие. Завязался разговор о службе в соборе – оказалось, что девушка бывает там каждое воскресенье. Это было мысленно взято на заметку.

Расстались они на ближайшем перекрестке после взаимных поклонов и традиционных извинений за причиненное беспокойство: Василий почувствовал, что настаивать на дальнейших проводах было бы навязчивым. Но в следующее воскресенье он уже был в соборе и, моля у Господа прощения за мирскую суетность, искал взглядом среди прихожан давешнюю незнакомку.

Он заметил ее только в конце службы, когда она подошла поставить свечу к иконе Николая-угодника. И это тоже показалось ему каким-то знаком свыше.

Он подождал ее у выхода из собора, боясь, что она уже успела забыть о той случайной встрече. Но она узнала его, и настороженный вначале взгляд потеплел. Они пошли рядом.

Василий узнал, что зовут ее Марико («Машенька», – перевел он про себя), что свечку Николаю-угоднику, покровителю моряков, она поставила за отца. Он рыбак и сейчас в море – нанялся на баркас судовладельца из Хакодате.

Она всплеснула руками, узнав, что Василий бывал там, и забросала его вопросами об этом неведомом северном городе. Сама она, оказывается, живет здесь у тетки, сестры отца, и учится в женской духовной семинарии – и снова всплеснула руками, узнав, что Василий тоже учился в семинарии, только в Киото. Она посматривала на него с уважением: сколько он всего повидал, а она ни разу не выезжала из Токио.

Она намекнула, что тетке не очень нравится ее христианство и то, что Марико учится в православной семинарии. «Девушка не должна ходить на прогулки и посещать храмы, – сердился дядя. – Она не должна подходить к мужчине ближе чем на два метра, смотреть ему в глаза и брать вещи из его рук». Тетка соглашалась: «Если к девушке будут строго относиться и она будет много страдать, ей не на что будет жаловаться, когда она выйдет замуж».

Но отец, уезжая, договорился, что будет пересылать на содержание дочери большую часть своего заработка, и это заставляло теткино семейство быть более или менее терпимыми к религии племянницы. И все же, если бы узнали, что она познакомилась на улице с мужчиной, да еще не японцем, ее попросту заперли бы, расписали бы все отцу в самых ужасных красках. Если бы он поверил, ему пришлось бы от позора сделать себе харакири.

И все-таки они стали встречаться. Василию понравилось, что она не торопится расспрашивать его, откуда он родом, хотя заметила же, что он не японец. Но когда речь зашла о владыке Николае, чьим соизволением была открыта семинария, где учится Марико, Василий сам не удержался и сказал ей, что он тоже, как и владыка, из России.

Ему показалось, что это не очень ее поразило: позже выяснилось, что она, как и многие японцы, считала, что христианство – это русская религия. И хотя в семинарии объясняли, что для Христа «несть ни эллина, ни иудея» – все равны перед Господом, православие для Марико было прежде всего связано с личностью преосвященного Николая. Василий чувствовал, что в ее глазах теперь каким-то образом и на него падает часть того благоговения, с которым она относилась к владыке, и ничего не мог с этим поделать.

Странно складывались их отношения. Василию очень нравилась эта хрупкая, нежная девушка – иногда ему казалось, что он мог бы, подхватив ее на руки, без малейших усилий взбежать с нею на Сурагадайский холм. Но она так прямо и независимо выступала рядом с ним своими маленькими ножками, так строго постукивали ее деревянные гета, что Василий не решался даже взять ее под руку. А она доверчиво посматривала на него снизу вверх своими черными раскосыми глазами, и эта доверчивость еще больше сковывала все грешные помыслы, посещавшие Василия.

Как обычно, все перевернул случай, и этим случаем была неожиданно налетевшая летняя гроза. Схватившись за руки, они побежали от надвигающейся стены ливня под остроконечную крышу недалекой пагоды. Дождевые струи с веселым звоном ударяли по медным колокольчикам пагоды, и те откликались таким же чистым переливчатым звуком. Вдруг ветвистое белое пламя разорвало серый шелк неба, и громовый удар заставил Василия крепко прижать к себе Марико, словно защищая ее собою от грозы. Он услышал, как часто, испуганно колотится совсем рядом ее сердце, наклонился, увидел круглые испуганные глаза, полураскрытые пухлые губы и прижался к ним своими нетерпеливыми губами…

Им обоим не хотелось думать о будущем – так прекрасно было лето с жарой, грозами, ливнями, цветущими садами. Даже неопределенное чувство тревоги, мучившее до сих пор Василия, если не ушло совсем, так отодвинулось куда-то.

Марико не хотела знакомить его со своими родственниками, она ждала осени, когда с наступлением холодов замрут причалы Хакодате и вернется отец. Василий понимал, что его положение пока еще слишком неопределенно, чтобы брать на себя ответственность за семью. Он как мог оберегал Марико от грустных мыслей, от тревог… от себя самого.

А лето было в самом разгаре – резко повернувшее колесо истории лето 1914 года. Казалось бы, петь птицам, колоситься хлебам, загорелым рыбакам забрасывать в море тяжелые сети. Но иное, недоброе движение началось по железным дорогам и столбовым трактам Европы: прозвучал выстрел в городе Сараево, и большинство европейских держав объявило мобилизацию.

И по проселочным дорогам России тоже потянулись мужики в солдатских шинелях под разудалые гармошки и прощальные вопли будущих вдов. Началась Первая мировая война.

Подданный российской короны, Василий Сергеев сын Ощепков повинен был вернуться на родину. Да и сам он понимал, что в это трудное время его место в России. В Российской духовной миссии благословили его и ссудили на первое время некоторой толикой денег. Были и небольшие средства, заработанные уроками для начинающих в Кодокане. Это могло помочь первое время продержаться до постоянного заработка. Его снабдили также письмами в консисторию Владивостока, попросили передать несколько словесных сообщений.

Марико ни о чем не спрашивала, ни о чем не просила. Она не знала, что на оперных сценах Европы уже шла, вызывая аплодисменты и слезы, опера итальянца Пуччини «Мадам Баттерфляй», где рассказывалась трогательная история юной японки, полюбившей иностранца. Но она сердцем чувствовала, что у ее любви нет будущего.

Она стояла у причала, провожая пароход, увозивший любимого, и на ней был все тот же белый шарф, как в день их первой встречи. И Василий, стоя на борту, видел, как ветер снова сорвал этот шарф и швырнул в грязную, с нефтяными разводами воду гавани. И он больше не мог поймать его и вернуть Марико.

* * *

– Грустная история, – заметил я. – Они потом так и не встретились?

– Вы ждете от меня русского варианта «Мадам Баттерфляй» или пикулевской Окини-сан? – засмеялся Николай Васильевич. – Нет, как я понимаю, это была просто первая любовь во всей ее традиционной трагичности – ведь первое чувство в любом случае редко завершается счастливо: слишком уж оно неумело, заоблачно, не может реально оценивать житейские трудности и справляться с ними. Да к тому же за первую любовь иногда принимают совсем другие вещи, но торопятся все узаконить, а потом удивляются, куда что девалось.

– Ну что ж, страдания в юности тоже шлифуют грани характера, закаляют его, – заключил я.

– У героя нашего повествования все еще впереди, но и от будущих страданий в этой деликатной области он тоже не застрахован, – откликнулся Николай Васильевич. – А то, о чем я вам сейчас рассказал, я часто называю про себя прощальным подарком Японии юному Василию. Он еще вернется в эту страну, но он будет уже другим, да и страна тоже сильно изменится – нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

– Он не пытался ее разыскивать в этот свой новый приезд в Японию?

– Нет. Он же понимал, что у нее скорее всего сложилась уже своя личная жизнь, семья, дети. Да и он приехал в Токио тоже не один, с опытом прожитых лет, пережитых чувств…

Перевернем же и эту страницу его жизни, хотя ему, конечно, очень нелегко. И впереди снова неизвестность, и нет ни друзей, ни наставников. И война все-таки. О ней у него самые тяжелые детские воспоминания… – Николай Васильевич вздохнул и добавил: – Знаете, мне кажется, что судьба закаляла этого человека, как дамасский клинок самой высшей пробы. Не всякому такое по плечу.