14. Шаг в большой Божий мир (По рассказу Н. В. Мурашова)

14. Шаг в большой Божий мир

(По рассказу Н. В. Мурашова)

Еще при своей жизни отец Васьки Ощепкова успел пристроить сына в церковно-приходское училище Александровска. После его смерти опека, учрежденная над сиротой, решила и дальше оплачивать его обучение из того дохода, который продолжали приносить построенные его отцом и сданные внаем дома.

Учиться хотелось: нравились уроки Закона Божия, которые вел старенький батюшка, терпеливый с озорными отроками; легко запоминались на других занятиях названия рек, гор, городов – а пуще хотелось стать большим и повидать весь этот огромный неведомый мир своими глазами.

По дороге из училища к дому, где он квартировал под надзором вдовы-опекунши, улицы Александровска давали ему другие уроки: на многих модных магазинах, парикмахерских салонах, галантерейных лавках рядом с русскими красовались чудные знаки иностранной азбуки – иероглифы. Он невольно запоминал их написание и значение.

Но чем больше появлялось японцев в Александровске и его окрестностях, тем озабоченнее становились лица чиновников губернаторской канцелярии. Если все население Сахалина к этому времени составляло сорок шесть тысяч человек, то японцев на острове было уже более сорока тысяч. И как раз в 1903 году, несмотря на упорные слухи о близящейся войне, японцы двинули к Сахалину целую армаду рыболовецких шхун. Процветала и увеличивалась японская колония в самом Александровске.

Несмотря на протесты генерал-губернатора Сахалина японскому консулу, лишь одна десятая всего улова японцев в наших территориальных водах поступала русским. Девять десятых деликатесной рыбы, крабов и других рыбопродуктов шло на внутренний рынок Японии, а так как это превышало существующий спрос, значительная часть улова перерабатывалась на другие нужды. Отрезанный от материка Сахалин позднее всех узнал и о начале войны, и о блокаде, а затем и о падении Порт-Артура. Только в марте 1904 года правительство России постановило объявить амнистию тем каторжанам, которые примут участие в обороне острова. В этом же году в Японии возникла «Лига возвращения Сахалина».

Всю зиму с острова люди старались перебраться в Николаевск-на-Амуре. Через Татарский пролив в обратном направлении, на Сахалин, поступали немногочисленные воинские подразделения и боеприпасы.

Летом 1905 года на рейде Сахалина показался японский крейсер «Акацуки» в сопровождении многочисленных десантных катеров. Началась оккупация острова. Оккупируя Сахалин, японцы скрывали от его жителей, что в Портсмуте начались мирные переговоры с Россией.

Русская делегация в Портсмуте еще отстаивала на переговорах Сахалин для России, когда оккупантами было объявлено, что до 7 августа 1905 года всем неяпонцам следует покинуть остров, а тем, кто останется, следует в ближайшие дни принять японское подданство и платить империи налоги согласно японским законам.

Преосвященный владыка Николай записал в эти дни в своем дневнике:

«…к позору присоединилась новая клякса на лицо России: Сахалин забирают японцы по частям; нигде, конечно, нет им сопротивления, по малочисленности нашей. Кладут японцы наше сокровище себе в карман; уже рассчитали, что одного каменного угля у них на Сахалине теперь на 500 миллионов; а пленных русских с женами и детьми привозят сюда и сдают французскому консулу; военных забирают в плен и расселяют по колониям русских военнопленных здесь…»

Многое, вероятно, в силу мальчишеского возраста, проходило мимо Васьки. Но переселение уже напрямую касалось и его. Стали доноситься слухи о разоренных и сожженных оккупантами селениях на юге острова. Толпы беженцев скопились на пристани Александровска. Их ожидал путь через пролив в трюмах японских транспортов и лагеря для пленных в Японии. Французский консул должен был организовать дальнейшую передачу гражданских пленных русским властям на родине и теперь им предстояла трудная зимовка на Амуре в ожидании дальнейшего решения своей судьбы.

Возможно, и затерялся бы среди этого потока сирота Вася Ощепков, если бы судьбой ребятишек из приходского училища, оказавшихся на оккупированном Японией острове, не озаботилась православная миссия в Хакодате – том самом городе, откуда начинался японский «Путь на север».

Дети, у которых были родители, разделили судьбу взрослых. А Васька, совершив первое в своей жизни «заграничное» путешествие по морю, прибыл с Сахалина на другой, японский, остров. Он стал учеником школы, открытой когда-то в Хакодате преосвященным Николаем. Теперь она переживала не лучшие времена: после перевода консульства в Токио работала в основном женская школа да один класс, где занимались местные ребятишки. Там и предстояло учиться сиротам с острова Сахалин, которых готовили, как говорится, по способностям и призванию – кого в миссионеры, кого в военные переводчики, в которых нуждалась русская армия на Дальнем Востоке.

Транспорт причалил к пристани, потеснив плоскодонные рыбачьи лодки. Во все глаза рассматривал Васька домики – непохожие на сахалинские, какие-то легкие, как ненастоящие. Поразили крытые тротуары с навесами. «Снега в феврале и в марте бывает много, – объяснили ему потом в миссии. – Если бы не навесы, туннели бы в снегу рыть пришлось».

Но пока стояла ранняя осень и березки у деревянной церквушки возле миссии красовались совсем золотые. Начальник миссии отец Анатолий оглядел новичка быстрыми черными глазами, положил руку на плечо: «Как зовут? Васька, говоришь? Раб Божий Василий, значит… Не робей, парень, здесь ты у своих. Господь не даст в обиду сироту. Народ у нас в училище смирный – в миссионеры готовятся, в проповедники, значит. Да ты, я вижу, и сам неслабенький, отощал только малость. Ну ничего, отец-эконом откормит».

Наверное, труднее вживался бы Васька в новый открывшийся перед ним незнакомый мир, если бы не хлебнул до того горя сиротской жизни и не понял бы, что, как бы ни поворачивалась судьба, а свет не без добрых людей. Были такими добрыми людьми опекуны, всерьез озаботившиеся будущим доверенного им мальчонки; потом среди всех невзгод не забыли о детишках русские военные, поручившие их судьбу Господу Богу и русским священникам в Японии; и наконец внимательно следил за судьбой маленького русского в Японии тогдашний начальник православной миссии в Хакодате отец Анатолий.

А за всем этим незримо стоял главный архипастырь Японской православной церкви – епископ Николай. Это по настоянию святителя училище в Хакодате занималось по программе государственных учебных заведений Японии, но для будущих миссионеров преподавали в нем и русский язык, и основы православного вероучения на обоих языках.

Для Васьки иероглифы, в шутку, ненароком запоминавшиеся на уличных вывесках, теперь стали азбукой чужого языка, на котором отныне ему предстояло говорить и писать так же свободно, как на родном.

Вначале это пугало его, но одолела природная любознательность, да и лестно было освоить язык быстрее, чем некоторые русские миссионеры, через краткое время покидавшие Хакодате именно по причине трудности овладения японским языком. Подбадривал пример отца Анатолия, который свободно объяснялся и с японскими мальчишками, и с важными бонзами – их родителями.

Был и еще один предмет, которым Васька занимался с увлечением, хотя и многое казалось ему в этих занятиях загадочным и таинственным. Это были восточные единоборства. Преподавал их японец-сэнсэй. В школе часто поговаривали, что из-за него, Васьки, японцы считают учителя клятвопреступником: он-де клятву давал, никому не сообщать секретов своего мастерства, а сам обучает единоборствам русского, высланного с Сахалина. Грозились уже учителю какие-то люди, что добром это не кончится: плевали вслед ему на улице, подбрасывали написанные иероглифами свитки с угрозами. И верно, вскоре произошел случай, который запомнился Ваське на всю жизнь.

Шел обычный урок.

– А теперь запомни, – узкие, восточного разреза глаза не отрывали пристального взгляда от него, Васьки, сидевшего в позе «лотоса» на тонкой рисовой соломе татами, – запомни: прежде всего надо научиться правильно дышать.

В спортивном зале было светло. От нагретого солнцем пола пахло воском… Запах напоминал Ваське о печальном: погребальные свечи, напевное бормотание священника. Но отвлекаться было нельзя.

– Если не научишься правильно дышать, то не научишься ничему. Повторяю: это крайне важно. Придется тренироваться до тех пор, пока ты просто не сможешь дышать неправильно.

Стало немножко смешно: дышал же до сих пор! Правда, мамка говорила, что не сразу – думали уж, что родился мертвым. Но повитуха дала такого шлепка, что сразу и задышал, и заорал благим матом… Мамка, где ты? Батюшка говорил, что Боженька взял. Зачем ему? А Ваське без мамки бывало вот как плохо. Особливо пока не подрос…

Сухие желтоватые пальцы больновато ткнули в лоб:

– Где твои мысли, мальчик? Ты разве забыл, что находишься в до-дзе?

Забудешь, как же – и так все свободное время проводишь в этом до-дзе – зале для тренировок. А говорили, что будут учить на батюшку. И верно – учат. Только при чем здесь эти тренировки? Говорят, что способный к этим их японским боям… Может, и так. Только сейчас об этом лучше не думать, а то учитель, по-ихнему сэнсэй, опять будет сердиться. Надо скорее сложить ладошки вместе да поклониться.

– Дышать будем так: вдох на два счета, два счета – задержка дыхания, два счета – выдох. Смотри: чтобы не считать тебе постоянно, я запускаю этот маятник. Он стучит – слышишь? Стук – вдох, стук – задержишь дыхание, стук – выдох. Понял? Начали.

Ну и муторный же это урок! Качается блестящая штука, стучит, будто сердце бьется. Аж в сон клонит…

Вдруг шум какой-то за дверями. Голоса. И учитель насторожился. Ваську за полог толкнул, туда, где раздевалка. Шипит чуть слышно: «Не вздумай высунуться – не твое дело». А сам почему-то не на двери, а вверх, на окна смотрит. А в окнах – вот они! В черном все и на рожах маски Тоже черные. Сколько же их? Четверо? Шестеро? А сэнсэй-то один…

Их было семеро, и самый здоровенный выдвинулся вперед – руки выставлены, кисти болтаются. Сэнсэй потом объяснит: поза «богомола». Шагнул вперед, в голову учителю замахивается. Васька и не видел, что сэнсэй сделал – быстро все очень. Только верзила уже лежит на татами. Сэнсэй объяснил потом: дал ему пальцами в солнечное сплетение, ребром ладони рубанул шею, колено вверх – в лицо.

Остальные, видать, поняли, что поодиночке слабо им – все вместе двинулись. Васька не выдержал – пискнул тихонько. Учитель обернулся мимолетно – и вот уже лежит на татами. Но зацепил чью-то ногу рукой, дернул и незаметным движением перекинул одного через голову. Потом двинул кого-то промеж ног, перекувыркнулся, вскочил на ноги. У одного из тех-то маска свалилась – сэнсэй его за волосы и как даст сверху! Это рассказывать долго, да и не разобрал Васька в этой куче разные подробности – потом уже учитель все расписал, как на тренировке.

Теперь их осталось четверо. У одного, видать, коленка повреждена – аж посинел от боли и злости. Здоровой ногой замахивается. Учитель поднырнул как-то ему за спину, зацепил за ногу больную, подсек ее, схватил нападавшего за шею и, видать, придушил. А сам движется, движется, будто танцует, туда, где в углу дощечки для тренировок карате валяются. Схватил две, отражает ими удары. Потом как-то защемил одному голову между дощечками, да, видимо, сильно уж очень… Тот больше и не вставал…

Тут двери распахнулись – народ набежал: охранники миссии, полицейские. Последнего повязали. Васька вылез, трясется весь. А сэнсэй вроде и не видит, что с Васькой делается, взял так тихонько за плечо, присадил на татами и пальцем своим длинным маятник проклятущий качнул. И Ваське на него кивает: дыши, мол.

А что делать: приходится дышать. Васька только спросил, осмелился: это якудза были? Учитель рукой махнул – просто бандиты, фанатики. Потом сам подробно весь бой разобрал, по приемам. Васька слушал в оба, на ус мотал. Все же попробовал узнать: убивать-то их было обязательно? Сэнсэй отговорился, что это их, японские дела, и не впервой они на него нападают, надоело, дело далеко зашло. Мол, не он их, так они его. Может, и правда – учителю виднее…

Однако отец Анатолий недоволен был: сказал, что не по-христиански это – мстить врагам своим. Достаточно было напугать как следует. «Дак они уже пуганые, а все равно лезут», – вступился за сэнсэя Васька. Но отец Анатолий не согласился, сказал, что тогда надо было их обезвредить и сдать полиции. «А почто они его так?» – поинтересовался Васька, заранее зная ответ.

Отец Анатолий сказал, что это, мол, отрыжка войны – немало тех, кто ненавидит русских и христиан вообще. А учитель дает уроки борьбы в миссии – раскрывает-де тайны мастерства иноземцам.

Было над чем подумать. Здесь, в миссии, в училище, он успел привыкнуть к тому, что все, связанное с войной, осталось там, на Сахалине. А тут все относятся друг к другу и впрямь по-братски, охотно делятся едой, книгами, если что – приходят на помощь. И нет различия – что Васька, что Иитиро или там Мосаку. Жили мальчишки вместе в небольшом, на восемь циновок, помещении. Солнца там было маловато, зато когда вечером зажигалась старинная лампа на бамбуковой подставке, было так хорошо подсесть с книгой поближе к огню. Потом уходили на кухню присматривавшие за домом сторож и его жена, а все остальные засыпали и наступала такая тишина, что Васька слышал, как шуршат листья за стеной. Порой было холодновато, и тогда все мальчишки усаживались вокруг жаровни с углями, как стайка воробьев около дымящегося на снегу свежего конского навоза.

Но, значит, за стенами миссии далеко не всем было наплевать на то, какой у тебя цвет кожи или разрез глаз, ходишь ли ты молиться в консульскую церковь или в буддийский храм…

Когда осень накрепко перешла в зиму и Ваську с товарищами переселили в дом, где проходили занятия, однажды произошло событие, еще раз перевернувшее всю Васькину жизнь.

Как-то под вечер во двор миссии въехала тележка, запряженная парой низкорослых мохнатых лошадок. Из повозки легко спрыгнул высокий священник, сказал несколько слов вознице и стремительной походкой направился к дому. Не успел он сделать и нескольких шагов, как навстречу ему бросился с крыльца отец Анатолий и подошел под благословение, радостно приговаривая:

– Батюшки, ваше высокопреосвященство! Как же вы? Такими дорогами… Господи, вот радость-то нежданная!

Уже через несколько минут вся миссия знала, что миссию в Хакодате удостоил своим посещением ее первооснователь – архиепископ Николай, глава Японской православной церкви.

Шла обычная суета, связанная с нежданным визитом высокого гостя, но, отказавшись отдохнуть с дороги, архипастырь отправился в церковь. Служил, как обычно, местный священник, но, против обыкновения, маленькая консульская церковь была забита до отказа: прослышав о приезде преосвященного, кроме учеников и сотрудников миссии собрались почти все прихожане епархии. Ждали слова архиепископа.

Широко раскрытыми глазами смотрел зажатый в толпе верующих Вася Ощепков на этого высокого старца в епитрахили и омофоре и, затаив дыхание, ждал громовой проповеди, каких-то особенных пламенных слов, которые раздвинут стены этой крошечной церквушки, распахнут низкое зимнее небо…

Но все было иначе – ни парадного выхода, ни громовых речей. Толпа потеснилась, откуда-то появился обычный деревянный табурет, преосвященный уселся на него и негромко, но внятно и проникновенно начал свое слово. Это была простая, понятная каждому человеку речь о начальных словах молитвы Господней, о радости, что у нас есть Отец Небесный, о том, что всякое дело должно совершаться людьми во славу Божию.

Вася уже не помнил о том, что вначале был почти разочарован простотой всего этого – облика преосвященного, самой окружающей обстановки, начала проповеди. Теперь он, забывая себя, слушал убежденные, мудрые слова святого Николая: «Есть люди, призванные на служение церкви или сами себя посвятившие Богу. Эти прямо совершают дело Божие и тем спасаются. Но и всякий, оставаясь при своем деле, может точно так же делать дело Божие. Для этого необходимо свое служение совершать не ради славы, не из корысти, а для Бога, совершать его как долг, положенный Богом. Земледелец, учитель, воин, купец – все они необходимы для человечества, для общества, всем им быть повелел Господь. Пусть они трудятся в сознании этого, тогда одним исполнением своего служения они получат Царство Небесное».

Как во сне, выходил Вася из церкви или, точнее, его выносил оттуда людской поток. «А я? – впервые за всю свою недолгую жизнь подумал он. – В чем мое призвание, мое служение? Точно ли я призван стать проповедником, как будут Иитиро, Мосаку или Мотомэ? Или что-то другое ждет меня? Для чего мне повелел быть Господь?»

Он так задумался, что не заметил, как его догнали по пути к миссии отец Анатолий и нынешний высокий гость. Он опомнился, услышав рядом громкий приятный голос:

– Я думаю, что у ваших прихожан еще есть к вам дела, отче Анатолий, воспользуйтесь же нынешним многолюдным собранием. Обо мне не беспокойтесь – не забывайте, я здесь у себя дома. Да вот молодец меня для верности сопроводит, чтобы вы не пеклись обо мне более.

И Вася почувствовал на своем плече теплую сильную руку.

Несколько минут они шли молча. Потом тот же приятный голос спросил его об имени и о том, давно ли он в училище и как попал туда. Сначала запинаясь от робости, потом все более уходя в воспоминания, Вася незаметно для себя рассказал этому большому и доброму человеку всю свою жизнь, все ее горести и неожиданные повороты.

Словно заново пережил он все, что сохранила его мальчишеская память: нежные руки матери, ее запах, родное тепло; голос, повторявший начальные слова вечной молитвы: «Отче наш, да святится имя твое…» Вспомнил и рассказал про добрую усмешку отца, его рассказы про русский рукопашный бой, про деда, про старинные мудрые книги, которые хранились в их семье.

Не утаил Вася от владыки и горести своего сиротства, но, рассказывая, с удивлением обнаружил, что больше, чем обиды, помнятся добрые люди, не всегда щедрые на ласку, но не скупые на краюху хлеба с кипятком, на пяток-другой вареных картофелин с солью, мисочку риса; люди, всегда находившие для сироты и теплый угол, и кожушок, чтоб накрыться.

Когда он умолк, обнаружилось, что они давно уже стоят у крыльца миссии, а ладонь, прежде спокойно лежавшая на его плече, теперь сжалась нежно и участливо. Он поднял голову и встретил глубокий, все понимающий, проникновенный взгляд, казалось, видевший его насквозь. «Владыка, благословите меня!» – само собой сорвалось у него. Он сам испугался своих слов, которые, может быть, были недостаточно почтительными для преосвященного. Но тот молча положил на его стриженую голову свою благословляющую руку.

Долго не засыпалось ему в ту ночь. Непонятное, неизведанное творилось у него на душе – будто кто-то и впрямь взял на себя всю боль, которая жила в нем, обласкал по-отечески, успокоил. Он вдруг понял весь огромный смысл простого напутствия: «Господь с тобой!», с которым отпустил его преосвященный Николай. Да, на душе у него был мир, но еще жило в ней какое-то смутное предчувствие будущих событий и свершений, которые пока не дано ему было узнать и понять. С этим чувством и лежал он навзничь на своем жестком матрасике, рассеянно глядя на встающую в окне зимнюю яркую звезду.

А в другом крыле здания тоже долго не гаснул мягкий свет лампы в покоях отца Анатолия, где разместили архиепископа Николая. Он допоздна вел негромкую беседу со своим гостеприимным хозяином: расспрашивал, рассказывал о событиях в столице, о вестях с Родины, но больше слушал о заботах миссии, советовал, где мог – обещал помощь.

Под конец этой затянувшейся беседы, когда, казалось, все темы были уже исчерпаны, преосвященный вдруг спросил:

– А тот молодец, что сопровождал меня из церкви, каков он? – и остановил жестом отца Анатолия, когда он начал было пересказывать житейскую историю отрока.

– Да что, ваше преосвященство, – в науках тверд. Язык осваивает быстрее, чем нам предполагалось. С товарищами своими ладит – не задира. Набожен в меру. Да вот еще – не знаю, к чему отнести – сэнсэй здешний, что борьбу им восточную по программе преподает, говорит, будто талант к этому у отрока. Изо всех его отличает.

– Всякий талант от Господа, отче Анатолий. А что, не задержался ли он на училищной программе – кое-что ведь, поди, по второму разу проходит. Не перевести ли его в Киото, на семинарский кошт? Язык японский ему препоной не будет – способности есть, догонит. Да еще английский ему там преподадут. Что касается борьбы, у нас там учитель Сато, из знаменитого токийского Кодокана – слыхали, вероятно? Согласны? Вот после рождественских вакаций – и с Богом!

Архимандрит Анатолий только руками развел, дивясь способности владыки посреди дел поистине великих не затерять и судьбу безвестного ему до сей поры сахалинского отрока.

Наутро спозаранок вся миссия высыпала во двор провожать высокого гостя. Вася Ощепков стоял в этой толпе, ничем из нее не выделяясь, и все же ему казалось, что взгляд архиепископа отыскал его и на особицу именно ему предназначался прощальный взмах благословляющей руки преосвященного.

Минуло Рождество, и как раз через несколько дней после Нового года по российскому календарю, Васю отправили с сопровождающими в Киото.

Грустно было расставаться с товарищами, к которым успел привыкнуть, с учителями, с отцом Анатолием. Но видно, судьба была такая – отрывать от сердца то, к чему едва успевала прикипеть душа. И в который раз охватывала его легкая дрожь ожидания нового, еще не изведанного, в который раз ждали его «казенный дом и дальняя дорога».

Здесь мы и оставим пока на очередном перекрестье судьбы нашего паренька с дальнего русского острова Сахалина. И вернемся мыслями к преосвященному Николаю. Наверное, нелегко ему уже давались в эту пору поездки по епархиям, особенно таким отдаленным, как Хакодате. И тем больше времени выкраивал он для работы за письменным столом, для которой порой, украдкой от заботливого окружения, отрывал часы даже от насущного ночного отдыха.

Это была и отрада, и привычка, и то, что он понимал как долг, всегда памятуя начальную фразу Библии: «В начале было слово…» Донести до новообращенных жителей Японской земли Слово Божие на их родном языке – чтобы уразумели и могли пересказать детям и внукам своим Премудрость Господню – в этом видел свой долг владыка Николай.