22. Нелегкий путь домой (По рассказу Н. В. Мурашова)

22. Нелегкий путь домой

(По рассказу Н. В. Мурашова)

Владивосток – дальняя российская окраина– пока узнавал о войне только по телеграфным сообщениям из Петербурга и нарасхват идущим газетам. Война была на другом краю огромной России. Хотя здесь еще у всех на памяти была недавняя схватка с восточным соседом и еще порой мерещились на рейде города остроносые стальные профили японских крейсеров. И эта память заставляла с недоверчивой осторожностью коситься в сторону Страны восходящего солнца.

Однако обыватели постепенно привыкали к мысли, что война бушует где-то далеко и их она не коснется. Извозчики по-прежнему драли по червонцу из конца в конец по Светлановской – главной владивостокской магистрали. В гостинице «Европейская» пели цыгане. На Семеновском рынке чопорные кухарки придирчиво отбирали в свои корзины свежих крабов и маринованные побеги папоротника.

Думается, «русский японец» с необычной биографией, возникший в эти дни во Владивостоке, на первых порах не избежал ненавязчивого внимания местной контрразведки. И не исключено, что именно ручательство Российской православной миссии в Японии сыграло решающую роль в том, что его пока оставили в покое, не найдя за ним ничего предосудительного.

И снова одиночество в который раз стало верным спутником его дней. Снова он привыкал к новому для него, незнакомому городу. Он поселился в гостинице «Тихий океан», где, как писали в объявлениях, были «лучшая в городе ресторация, тропический сад и женский хор».

Коридорный наметанным глазом определил не слишком высокий статус постояльца, но паспорт с заграничными штемпелями и небрежно брошенные несколько иен чаевых сделали свое дело: номер ему отвели скромный, но удобный и чистый. Никто его не беспокоил, разве только бойкие хористки, встречаясь в узких переходах, норовили задеть то плечиком, то крутым бедром в обтянутой юбке.

Он рассеянно извинялся, приподнимая шляпу, – этим все и ограничивалось к их великому разочарованию. А ведь ни одна из них не отказалась бы прокатиться на лихаче с этим мускулистым господином к окраинам Гнилого Угла, где протекала знаменитая в городе речка Объяснений, на берегах которой было принято встречаться влюбленным.

Приходилось хористкам ограничиваться случайными ужинами с переполнявшими «Тихий океан» флотскими офицерами, да и у тех был на счету каждый рубль негустого жалованья. Те, что побогаче, в «Тихом океане» не останавливались.

Мобилизационное предписание было вручено Василию не сразу, надо было определяться в этом новом для него мире, искать себе дело и заработок.

Правда, в местной консистории, куда он зашел передать поручения и письма из Токио, ему сказали: «С флота поступил запрос – требуются грамотные священники для кораблей со знанием английского языка. Соглашайтесь!» Но он отговорился, что подумает…

Между тем единственным, что он мог делать по-настоящему хорошо, не считая владения холодным и огнестрельным оружием, была борьба. И он отправился на поиски местного спортивного общества.

Он довольно быстро отыскал на Корабельной улице, 21 одноэтажное здание в стиле модерн. Оно выглядело нежилым. Василий постучался в белую входную дверь коттеджа и, не услышав: «Войдите!», отворил ее.

Войдя, он заметил, что за письменным столом напротив двери никого нет. Василий насторожился, обежал взглядом комнату, подождал и вдруг почувствовал какое-то движение и шорох за спиной. Прежде чем он успел осознать это, инстинкт самосохранения включил сигнал опасности: он стремительно крутанулся влево на пятке левой ноги, резко нагнувшись вперед, схватил возникшего сзади человека за лодыжки и рывком выпрямился. Снизу на него с изумлением смотрело совершенно потрясенное лицо.

– Как вы это сделали?! – закричал поднятый с пола и с многочисленными извинениями отряхнутый председатель Спортивного общества Владивостока, не слушая объяснений Василия. – Я же вас значительно крупнее и уже не первый год занимаюсь французской борьбой! Повторите ваш прием, пожалуйста!

Так состоялось первое знакомство господина председателя с японской борьбой джиу-джицу.

Престижный диплом Кодокана позволил вскоре «специалисту японской борьбы джиу-джитсу г. Ощепкову» стать преподавателем этого вида борьбы в Спортивном обществе Владивостока. «Интерес к этой борьбе возрастает среди спортсменов», – отмечает местный спортивный журнал «Геркулес».

А затем о «русском японце» заговорили не только в спортивных кругах. Из уст в уста передавали историю о том, как возле океанских причалов «японец» справился с налетевшей на него портовой шпаной. Называли фантастическое число нападавших.

На самом деле их было всего четверо. Никого не задевая, Василий на исходе дня медленно шел вдоль набережной, вдыхая запах океана, нефти и рыбы и всматриваясь в стоявшие у причалов суда. Неизвестно, чем он не глянулся этим работягам, которых в порту называли докерами – то ли «господским» костюмом, то ли необычным в этих местах галстуком – «бабочкой».

– Эй ты, фраер, греби отсюда! – окликнул его усатый, который, видимо, был у этой четверки лидером. Чуть сзади «нарисовались» молодой парень в оранжевом жилете, толстяк с большим пивным брюхом и неопределенная сгорбленная личность с длинными руками.

Четверка подошла вплотную, усатый больно встряхнул Василия за плечо:

– Ты что, не понял? – и грязно выругался.

Вместо ответа Василий ударил его тыльной стороной кулака в печень и в солнечное сплетение. Усатый согнулся и отступил на шаг.

– Ах ты… – нецензурно выругавшись, к Василию ринулся парень в оранжевом жилете. В следующие доли секунды ладонь Василия мертвой хваткой сомкнулась на его вороте. Вытянув руку на полную длину, Василий затем ее резко согнул и швырнул корпус парня к себе. На встречном движении нанес удар кулаком ему в челюсть, затем еще раз. Обвисшее тело сползло на мостовую.

Тогда к нему ринулся толстяк. Василий резко отклонился и проводил его падение боковым ударом ноги.

Толстяк двигался медленно, еще не успел набрать скорость и не слишком сильно приложился к стенке контейнера. Он шумно выдохнул воздух и снова кинулся в бой. Василий оттолкнулся от контейнера и всадил каблук в солнечное сплетение толстяка. Это его остановило: он упал и больше не поднимался.

Настала очередь длиннорукого. Несмотря на свою непрезентабельную внешность, этот, пожалуй, лучше всех понимал в борьбе: он одинаково хорошо действовал обеими руками. Василий пропустил удар, но почти не почувствовав боли, присел, пропуская следующий удар над головой, сделал круговое движение ногой и сбил противника, добавив удар кулаком в живот. Тот покачнулся и шумно рухнул на землю.

Кин-каппо – прием оказания помощи при шоке – пришел в голову Василию, но он только сплюнул и, повернувшись, медленно пошел к выходу из порта навстречу зажигавшимся огням большого города. И в этом городе он отныне становился известной, чтобы не сказать легендарной, личностью.

Владивосток для большинства русских – «конец света» или, во всяком случае, конец Российской империи, а для «специалиста японской борьбы г. Ощепкова» этот город стал воротами в Россию. И для него здесь все было внове не меньше, чем в свое время в Хакодате, Киото или Токио.

Другой была уличная толпа, более разношерстная и гомонливая; другими были деньги: рубли, а не иены; непривычным было даже то, что извозчики, везущие его в своих пролетках по Светлановской или Алеутской, в отличие от молчаливых японцев, все норовили поговорить со своим седоком «за жизнь» и пожаловаться барину, что «овес-то нынче дорог».

Встречались на владивостокских улицах и привычные лица – довольно многочисленной, несмотря на массовую эвакуацию перед Русско-японской войной, оставалась японская колония во Владивостоке. Японцы держали мелкую розничную торговлю, были массажистами и парикмахерами, кондитерами и антикварами.

На Семеновском рынке в китайских лавочках владивостокские жители запасались крабами, осьминогами и трепангами; китайцы держали фешенебельные магазины на Алеутской, но самые модные дамы выписывали через них наряды из Парижа. И все же Владивосток оставался в основе своей русской «глубинкой», и ко многому в ней предстояло привыкать.

Непривычно не подготовленными физически казались Василию ученики, занимавшиеся у него в обществе «Спорт», арендовавшем помещение на Корабельной улице в доме № 21. Большинству из них недоставало той начальной спортивной подготовки, которая была даже у юных японцев.

Приходилось запасаться терпением, необходимым каждому педагогу, и напоминать себе заповедь преосвященного: «Храни в памяти начало своего пути, вспоминай, что не всегда ты был сильным, не всегда учился без раздражения и горечи. И тебе станет легче с теми, кому несешь свое знание».

* * *

«Учитель, повторись в ученике!» – этот завет особенно важен для тренера. Я сам начал заниматься тренерской работой еще на втором курсе техникума, а после его окончания работал тренером по самбо в детско-юношеской спортивной школе.

В 1986 году в Калининграде я участвовал в организации ДЮСШ по самбо и дзюдо, которая объединила всех тренеров, работающих по этим видам спорта. По праву горжусь своими лучшими учениками – чемпионом мира Виталием Михеевым и чемпионкой Европы и мира Ларисой Чуевой и многими другими.

Вспомнил я об этом здесь потому, что тренерская работа – занятие особое. Настоящий тренер не только передает свое борцовское мастерство, но и душу вкладывает в своего ученика. А когда душой будущего борца занимаешься с самого начала, когда смотришь на него не только как на спортивный материал, он и результат показывает, и приличным человеком вырастает.

И в то же время в становлении тренера большую роль играют его воспитанники. Процесс этот, как говорится, обоюдный. Помню такой случай: мы в нашей детско-юношеской школе самбо и дзюдо придавали определенное значение ритуалам – перед началом занятий традиционные три поклона: первый поклон дзюдоист должен сделать перед тем, как выйти на ковер, затем, после приглашения арбитра, второй поклон делается, прежде чем пересечь красную зону рабочей площади ковра, и наконец третий поклон нужно сделать, пересекая цветную полосу в центре ковра. После окончания схватки и объявления ее результата ритуал проводится в обратном порядке. И вот однажды после серии таких ритуальных поклонов пацан лет восьми-девяти поднимает на меня ясные свои глаза и спрашивает: «Анатолий Петрович! А кому мы кланяемся?»

Я ему, конечно, ответил, но меня поразил второй, скрытый, смысл этого вопроса – мальчик скорее всего даже не имел его в виду, но «устами младенца глаголет истина». Сегодня я знаю ответ и на главный детский вопрос, скрытый в этих словах: Господу одному поклоняйся. Его одного почитай и Ему одному молись.

* * *

Не думаю, что Ощепкову легко давались эти первые шаги на тренерском поприще. Ведь он сам еще был очень молод, а тренерская мудрость приходит с опытом и годами. Да и начинать обучать своих первых воспитанников ему приходилось буквально с нуля.

Правда, некоторые из солдат, которых все больше становилось среди кружковцев, обладали навыками рукопашного боя, чем-то похожими на те приемы, которым в свое время обучал Василия отец. С ними он занимался особенно тщательно и требовательно: эти готовились не к спортивным схваткам, а к боям.

Готовил себя к будущим сражениям и он сам: тренировался со стрелковым оружием, прикидывал, где на передовой могут понадобиться знания, полученные в Кодокане. Страха перед возможной смертью не испытывал – его состояние постоянной готовности к схватке такого страха не предполагало. Смущали душу доходившие и сюда слухи об измене на фронтах, о неразберихе в командовании, о Распутине.

Не считая одиночества, во всем остальном Василий Ощепков довольно легко вписался во владивостокское общество, хотя даже его уникальное по тем временам образование здесь, в океанском, флотском городе, не производило особенного впечатления. Поначалу его принимали за выпускника местного Восточного института, чье солидное здание гордо высилось на Пушкинской улице.

Институт готовил переводчиков, а также администраторов, товароведов и даже коммерсантов, приспособленных к работе в азиатских условиях. «Восточники», среди которых было немало и младших армейских и флотских офицеров, не хуже Василия знали японский и английский, да еще совершенствовались в истории религий Азии, этнографии и новейшей истории стран Дальнего Востока.

Разница была в том, что у большинства из них, в отличие от Василия, знания эти были книжными, проверенными только на очередных «репетициях» – так назывались осенние, февральские и мартовские ежегодные экзамены. Выпускникам Восточного института не хватало того уникального опыта, который дается многолетней жизнью в чужой стране. А люди с таким опытом были очень нужны, и не только в коммерции.

Поэтому неудивительно, что однажды вечером за столик кабаре «Шато-де-Флер», где ужинал Василий, попросил разрешения присесть неприметный господин в штатском. Сославшись на общих знакомых, он проявил немалую осведомленность в жизненных обстоятельствах своего визави.

Пряча усмешку, новый знакомец, под бойкие куплеты певичек «Шато-де-Флер», негромко рассказал Василию всю его биографию, начиная с обстоятельств рождения и младенческих лет; сказал, что не имел чести знать лично преосвященного Николая, но люди его преосвященства неоднократно, особенно во время Русско-японской войны, сносились через его ведомство с военнопленными, и это было весьма полезно для Российской армии.

Разговор продолжили, выйдя из шумного, ярко освещенного кабаре в сырые ветреные потемки малолюдной улицы. Господин не скрыл, что имеет отношение к разведывательному отделению штаба Приамурского военного округа, и с удовлетворением услышал спокойный ответ Василия:

– Я всю жизнь буду считать себя обязанным армии: если бы не военные, неизвестно, уцелел бы я в неразберихе сахалинской эвакуации.

– Ну что ж, может быть, пришло время отдавать долги, – не то в шутку, не то всерьез отозвался новый знакомец.

Его особенно интересовало, сможет ли Василий, если понадобится, вернуться в Японию и сохранились ли у него какие-либо связи на Сахалине.

Договорились, что пока новое знакомство ни к чему его не обязывает: «Акклиматизируйтесь на родине, живите спокойно, – посоветовал собеседник. – Да, кстати, вас ведь должна коснуться мобилизация – призывной возраст. Не возражаете поработать пока военным переводчиком? Заодно попросим подучить кой-кого из наших людей вашим борцовским премудростям. Согласны? Ну и прекрасно».

Вероятно, военная разведка Приамурского военного округа раньше нашла бы применение разносторонним способностям своего нового сотрудника, но в первых числах марта само это ведомство пережило немалые потрясения: в связи с событиями февраля 1917 года в России были арестованы не только генерал-губернатор Приамурья Гондатти, но и командующий войсками округа генерал Мищенко. Возникли новые органы власти, представлявшие в городе Временное правительство. Одновременно 3 марта были созданы Советы рабочих и солдатских депутатов.

Василий и сам не мог бы сказать, где отныне протекала его основная работа: по вопросам тонкостей японского языка к его консультациям прибегали даже искушенные преподаватели Восточного института. Что касается Спортивного общества, то в июле 1917 года оно объявило набор на курсы для подготовки сотрудников городской милиции: события Февральской революции, разогнавшие прежних стражей порядка – городовых, не самым лучшим образом сказались на общественном спокойствии. Обыватель затосковал о порядке и безопасности. В программе милицейских курсов под пунктом 8 значилась и «японская борьба для самообороны – дзюу-дзюцу». На курсы принимались «лица мужского пола, грамотные, в возрасте от 20 лет». Работы прибавилось.

Заметим, что именно комплекс для самообороны, не основной в Кодокане, оказался прежде всего востребованным в России. Может быть, это в значительной мере и определило дальнейшее направление работы B. C. Ощепкова над отбором приемов борьбы.

Популярности курсов способствовало и то, что месяцем раньше в провинциальном Владивостоке, здесь же, в помещении Спортивного общества, состоялись первые международные состязания по дзюдо.

Местная газета с характерным названием «Далекая окраина» так повествовала об этом событии:

16 июня в помещении Владивостокского общества «Спорт» состоялось весьма интересное состязание по дзюу-дзюцу приехавших из Японии во главе со своим представителем господином Хидетоси Томабеци экскурсантов – воспитанников японского высшего коммерческого училища в Отару и местного кружка дзюу-дзюцу, организованного руководителем B. C. Ощепковым при личном участии самого г-на Ощепкова, привлекшего массу публики…

«Дзюу-дзюцу» – характерная японская борьба, насчитывающая в Японии большое количество последователей, для европейцев же мало или, вернее, совсем неизвестная.

Творцом и одним из величайших учителей дзюу-дзюцу является Кано Дзигоро, соединивший воедино все существующие системы этой борьбы, выбрав лучшее из них, и написавший учение о дзюу-дзюцу в том виде, в каком оно ныне завоевало себе гражданское существование в Японии. Именем дзюу-дзюцу японцы называют одну из систем своего физического воспитания: в буквальном переводе слово это обозначает «искусство мягкости», то есть искусство легко и без особого напряжения физических сил победить своего противника. Для дзюу-дзюцу совсем не требуется особой мускульной силы. Для этого лишь нужны долголетняя практика для развития подвижности поясницы и ног, хладнокровие, спокойствие и знание строения человеческого тела: настоящий мастер этого искусства никогда не истощает в борьбе своих сил, он старается истощить силы своего противника, чтобы легче победить его. И в данном случае преимущество противника в мускульном отношении не играет никакой роли: борец системы дзюу-дзюцу проявится тут тем скорее, чем сильнее его противник.

Ловко выворачиваясь от нападения своего противника, он заставляет его делать резкие и сильные движения и, выбрав момент, ловким и расчетливым движением нападает сам так, что никакая сила не может сопротивляться ему: для каждого нападения имеются известные тонкие приемы сопротивления, основанные, как уже сказано, не на мускульной силе, а на ловкости и знании строения человеческого тела.

Строго говоря, знаток дзюу-дзюцу побеждает не нападением, а отступлением, обращая при этом силу противника на него самого. В нашей русской, французской, американской и других системах борьбы всякое сильное движение противника встречает сильное противодействие, а между тем опытный борец системы дзюу-дзюцу ловко и сразу отступает и противник, не встречая противодействия и повинуясь закону инерции, подается вперед за своим движением, теряя при этом равновесие, чем с выгодой для себя пользуется его партнер.

Но главное преимущество этой системы заключается в том, что из всех известных систем борьбы дзюу-дзюцу практически наиболее применима в целях самозащиты в повседневной жизни обывателя…

…Некоторые приемы самозащиты были продемонстрированы г-ном Ощепковым, причем нападения на него делались не только при встрече лицом к лицу, но и сзади.

Г-н Ощепков, основатель и руководитель местного кружка дзюу-дзюцу, окончил высшую школу в Кодокане, в Японии, и по окончании школы, благодаря своим выдающимся способностям, отмеченным самим основателем школы – Кано Дзигоро, чрезвычайно быстро, в шесть месяцев, достиг звания «седан», то есть учитель первой ступени, и получил отличительный знак «черный пояс».

Ощепков – первый русский, получивший это почетное звание и пояс, и, чтобы уяснить себе значение этого звания, отметим, что до сего времени звание «седан» и право ношения черного пояса из европейцев, в большом числе поступающих в школы дзюу-дзюцу, получили всего четыре человека: г-н Ощепков, англичанин Уид, американец Гаррисон, швейцарец Смис. Как мы слышали, г-н Ощепков в недалеком будущем предполагает выступить кандидатом на получение следующей высшей учительской ступени.

Надо сказать, что Хидетоси Томабеци, как и Василий Ощепков, был обладателем черного пояса, так что уровень состязаний был достаточно высоким. И, конечно, не один зритель после этого пополнил число тех, кто захотел овладеть премудростями дзюу-дзюцу. На волне моды открылись и другие кружки новой борьбы. Но кто мог еще похвастать маркой Кодокана?!

Василий Ощепков был здесь вне конкуренции.

Им восхищались, о нем стали поговаривать не только в спортивных кругах. Пожалуй, можно было если и не почивать на лаврах, то, по крайней мере, упиваться свалившейся славой.

Ну а что в это время действительно чувствовал он сам? Полностью ли удовлетворяла его нынешняя работа, захватывала ли она его без остатка, так, чтобы уже не оставалось ни времени, ни сил на другие помыслы и желания?

Не раз задавал он себе этот вопрос и не находил на него по-настоящему полного ответа.

Да, внешне все обстояло правильно: он, выполняя завет своего духовного пастыря, принес в Россию новое единоборство, которое должно было отныне служить и России. Вроде бы сумел привлечь внимание, возбудить интерес к своему искусству, имеет учеников, среди которых есть очень способные…

Но как далеко все это пока от того, что он видел в Японии, от того, как на его глазах меняло дзюдо самую личность человека, а значит, и его судьбу… Да вот и его самого как растила, закаляла, выковывала борьба.

«Может быть, – размышлял он, – все дело в том, что там начинали заниматься борьбой с детства, да и сама борьба своими нравственными постулатами во многом опиралась на кодекс самураев, а быть воином, настоящим мужчиной, борцом учили буквально с пеленок?» Единоборство отвечало духу нации, поэтому даже девочек, женщин учили борцовским приемам – у доктора Кано занималась дзюдо и вела тренировки жена.

«А может быть, ты, Василий, еще просто не дорос до того, чтобы стать настоящим сэнсэем?» – корил он себя. И тут же упрекал себя уже в нетерпеливости, в суетном желании достичь сиюминутных результатов.

А однажды пришла и вовсе горькая мысль: «Вот ты хочешь, чтобы на твоих глазах, занимаясь борьбой, менялись люди. А знаешь ли ты по-настоящему этих людей, которых собираешься менять – ты, которому собственная родина известна пока не далее порога? Понял ли ты, что такое национальный характер жителя Российской империи? Да так ли уж просто это понять, если столько народов, больших и малых, ее населяет, сохраняя свою самобытность и в то же время многое заимствуя друг у друга… И вполне ли отчетливо ты, Василий, понимаешь, что ты хотел бы сделать из своих учеников?»

И на эти вопросы к самому себе тоже еще не было пока совершенно ясного ответа.

Многое, многое надо было бы предпринять – поездить, побродить по России, набрать хотя бы здесь, во Владивостоке, первые детские группы, написать настоящую программу занятий, где изложить бы не только последовательность изучения борцовских приемов, но и цели, задачи – самую, самую суть…

Но пока приходилось думать и о хлебе насущном, и о том, что идет война, которая рано или поздно может коснуться и его лично самым непосредственным образом… Да и в здешнее общество надо было бы вписаться прочнее – так, чтобы не только восхищались силой и сноровкой, но и доверяли, заинтересовались его целями, жизненными планами, захотели выслушать, чтобы обрести единомышленников…

Нет, далеко было «русскому японцу» от душевной самоуспокоенности. И в то же время самой его натуре, воспитанной борьбой, претило самокопание и вовсе была не свойственна расслабленная бездеятельность. Он, что называется, выкладывался в полную силу в спортивном зале и с неменьшей энергией впитывал в себя все мелочи окружающей повседневной жизни. Оказывается, сделаться своим среди своих – это тоже немалый труд души.

Утешало все-таки ясное сознание, что он нужен людям, которые приходят к нему в спортивный зал: они ждали от него реальной помощи, как справиться с более сильными противниками; как не спасовать при встрече с врагом на войне; как ходить без опаски по затемненным улицам, зная, что сможешь отразить и неожиданный бросок, и ножевой выпад.

Он так спокойно и доброжелательно держался с ними на тренировках, что в конце концов они начинали думать, что так же уверенно он может помочь им справиться и с обыкновенными житейскими проблемами и неурядицами. С ним все чаще делились обидами на жмота-хозяина, на жулика-лавочника, на бестолковую и взбалмошную жену, на детей, которые совсем отбиваются от рук…

В такие минуты он ощущал себя скорее не тренером, а священником, и прежде чем включиться в разговор, невольно припоминал беседы своих семинарских наставников, евангельские притчи, вычитанные в Библии, и, хотя редко приводил их впрямую, старался донести их дух до людей, заблудившихся в трех житейских соснах.

И, если удавалось помочь хотя бы словом, радовался, хотя постоянно напоминал себе, что не пастырь этим людям, что не меньше, чем они, бывает грешен перед Господом.

И все-таки, видимо, нужна была ему еще и духовная поддержка, какое-то подтверждение тому, что идет правильной дорогой, не сбился с пути, потому что однажды в глухую ночь, в полусне, когда штормил и мешал по-настоящему разоспаться океан, привиделся Василию преосвященный Николай. Будто появился у самого дверного косяка, по которому бродил всполохами маячный луч, и укоризненно покачал седой головой, простоволосой, не увенчанной епископской митрой.

Василий хотел вскочить ему навстречу, но неведомая сила сковала все движения, и даже слова нельзя было вымолвить. А уж как хотелось объяснить, до чего рад, поведать все свои сомнения, поделиться замыслами… И в то же время отчетливо понималось, что и без слов все ведомо преосвященному, что духовный отец одобряет его дела и замыслы, а упрекает за нетерпеливость, за поспешливость, за грех отчаяния.

Невыносимо было молча смотреть в эти всеведущие, мудрые старческие глаза, и преосвященный будто почувствовал это: тень отодвинулась от дверей и словно растворилась в полутьме комнаты, но еще до того волосы Василия ощутили бесплотное благословляющее прикосновение…

И в тот же миг оцепенение оставило Василия, или он проснулся – маяк освещал гостиничный номер своими ритмичными вспышками; штормовой ветер распахнул форточку и надувал парусом тяжелую оконную штору…

Он больше не заснул в эту ночь. И, хотя все те же вопросы остались стоять перед ним, на душе, вопреки владивостокской погоде, внутренний барометр показывал: «ясно».

Утро, как обычно, начиналось с разминки, с традиционной пробежки, но какими-то иными глазами смотрел Василий на знакомые улицы, как-то особенно бодрил его пронзительно чистый после ночного шторма утренний воздух. Свежо было и на душе, и в мыслях.

Начиналась новая страница его щедрой на крутые повороты жизни. Он вступал на эту неизвестную стезю как всегда один, полагаясь только на Господа и свою переменчивую судьбу. Что-то ждало его впереди?

Николай Васильевич замолчал, осмотрелся и захлопнул какую-то лежавшую возле него раскрытую книгу.

Я невольно вздрогнул: мне показалось, что захлопнулась и та книга, которую мы вместе писали.

Мы встали и, не сговариваясь, подошли к окну.

По пустынной улице уходил вдаль какой-то человек. И подумалось: вот так же в неведомую жизнь, полную опасностей и необычайных, фантастических приключений, уходит сейчас и наш герой – красивый, двадцатидвухлетний.

В его судьбе, неведомой пока ему самому, заканчивалась пора формирования и лепки – теперь он был готов к действию, как стрела, заложенная в тетиву туго натянутого лука. Где ее цель, что принесет певучий свист ее полета? Оправдает ли он возложенные на него большие надежды?

– Об этом будем говорить после, после, – как бы угадывая мои мысли, произнес Николай Васильевич. И я кивком головы согласился с ним: впереди была новая книга, полная тайн и неизвестности. И в работе над ней мне тоже очень нужна была помощь Николая Васильевича: для меня он был единственным человеком, знавшим живого Василия Ощепкова – не только основоположника самбо, но и просто человека, пусть незаурядного, но, как все люди, радующегося, сомневающегося, страдающего…

Не без огорчения подумал я о том, что наши встречи с Мурашовым станут, наверное, реже – старик, конечно, устал от моей неуемной любознательности. И снова, как бы услышав мои мысли, Николай Васильевич сказал:

– Не вздумайте надолго покинуть старика, коли, конечно, я вам не наскучил своими россказнями. Жизнь человеческая, сами понимаете, конечна, и, как говорится в Библии, «не ведаем ни дня, ни часа…».

– Что за мысли?! – возмутился я.

– Естественные в моем возрасте, голубчик, – возразил он. – Но я, собственно, не только об этом. Очень, знаете, не хотелось бы, чтобы со мной ушел, словно второй раз умер, уникальный человек – Василий Сергеевич Ощепков, который давно и всегда живет в моем сердце. Вы можете рассказать о нем людям правду. Обещайте мне это.

И я обещал.