Гришина милостыня

Гришина милостыня

Гриша проснулся, подбежал к раскрытому окну и заглянул в сад. Из-за деревьев были видны поля, луга, покрытые цветами, зеленые тенистые леса, и все это сияло и улыбалось под ясными голубыми небесами.

Гриша торопливо натянул свои длинные серые чулки, полусапожки, матросский костюм — белый с синими каймами. Умылся, наскоро провел гребенкой по коротким темным волосам и побежал вниз, в столовую.

Отец его уже уехал в поле, а мама одна сидела за самоваром. Гриша поцеловал маму, выпил стакан густого деревенского молока и, не доев куска булки, схватил свою широкополую соломенную шляпу и выбежал во двор.

В такой прелестный летний день Грише не сиделось на месте: ему не хотелось ни одной лишней минуты быть в доме.

Все утро Гриша играл во дворе: сначала возился с лохматым Медведкой, потом играл в «лошадки» с сыном кучера, Сашкой. Потом стал швырять камешки в воробьев. Хотя он не попал ни в одного воробья, но они все-таки трусили и при каждом взмахе его руки с шумом перелетали с плетня на крышу сарая и с крыши — опять на плетень. Их перелеты очень забавляли Гришу. Щеки его разрумянились, темные глаза блестели. Гриша запыхался от беготни. Шнурок от ворота его матроски распустился, белые короткие штаны сбились, и одно колено, запачканное в земле, было уже все на виду.

Вдруг, в самый разгар беготни, у ворот показалась какая-то девочка в коротком рваном платье и в черной дырявой кофточке, покрытой разноцветными заплатками. Густые пряди белокурых волос свешивались ей на лоб, на щеки и падали на плечи. Ноги ее были босы и все в пыли. На руке болталась корзинка.

— Барин, миленькой. Подай милостыньку Христа ради, — робко проговорила девочка, увидев Гришу.

Гриша подошел к девочке.

— Ты — нищенка? — спросил он ее, отирая рукой пот с лица.

— Да, нищенка. Подай, барин, миленькой, — молвила девочка.

Гриша с любопытством посмотрел на нее.

Девочка была очень невзрачная, такая маленькая, худенькая, с загорелым лицом. Девочка, казалось, была чрезвычайно запутана, боязлива, и ее тоненький голосок дрожал от волнения.

Гриша разыгрался и расшалился не в меру.

— Тебе хлеба надо? Да? — спросил он, зажимая камень в кулак. — Подставляй руку!

И девочка доверчиво протянула к нему свою крохотную худенькую ручонку.

— На, бери! — крикнул шалун и положил ей в руку камень.

Девочка не бросила камня и ничего не сказала; она только посмотрела на серый камешек, потом сквозь слезы взглянула на Гришу и, понурив голову, тихо пошла дальше по пыльной пустынной дороге.

Нищая девочка. 1874 г. Худ. Илья Репин

Девочка ничем не обидела Гришу — ни словом, ни взглядом, ни движением, а между тем Грише вдруг стало невесело, и лицо его омрачилось, как будто на него пала тень. Что случилось?

Вокруг все так же хорошо и светло, как было и до прихода нищей. Солнце так же ярко, небо так же ясно, теплый легкий ветерок так же приятно веет в лицо. И воробьи чирикают так же задорно и с шумом летают взад и вперед, как бы приглашая Гришу поохотиться за ними, но Гриша и не смотрит на них.

Гриша был вовсе не злой, не жестокий мальчик. Он просто слишком расшалился, захотел пошутить с нищей, но шутка вышла плохая.

Гриша бросился на кухню, отрезал толстый ломоть хлеба и выбежал за ворота. Он взглянул направо, взглянул налево, девочки и след простыл. Он пустился по дороге в поле. По обеим сторонам дороги поднималась золотистая рожь. В поле было тихо, только жаворонок пел в голубых небесах. Гриша бежит, глядит по сторонам. Но девочки не видать. Гриша запыхался и остановился. Ушла! Не догнать!

Гриша, усталый, возвратился во двор и, держа в руке ломоть хлеба, прислонился к приворотному столбу.

Ему стало очень, очень грустно. Он все всматривался в поле, все думал: не покажется ли вдали девочка.

«Какая она маленькая, худенькая, — раздумывал Гриша. — Она просила у меня куска хлеба. Она, может быть, голодная».

Глаза его затуманились, по щекам потекли слезы, и сквозь слезы, как сквозь серую дымку, мерещилась ему желтая, колосистая рожь и над нею голубое небо.

Подайте ему эту девочку! Подайте ему эту нищенку! Он даст ей хлеба, принесет ей булок, подарит ей все свои серебряные деньги, отдаст ей все свои игрушки, отдаст ей все, все — даже ружье и барабан! Но девочки нет. Гриша плачет, мнет в руках хлеб, и его горячие слезы кропят ломоть ржаного хлеба. И отчего она не бросила камень? Зачем ничего не сказала ему? Теперь ему, кажется, было бы гораздо легче, если бы девочка швырнула в него камнем или выбранила его как-нибудь. Но она только сквозь слезы посмотрела на него и на камешек и молча ушла. Отчего она так посмотрела на него?

Когда Гриша вспомнил ее молящий, жалобный взгляд, ему стало так стыдно за свою глупую шутку, стало так тяжело, так мучительно больно, что он не выдержал и, ухватившись рукой за приворотный столб, горько зарыдал.

«Уж я подкараулю ее, — сказал себе Гриша. — Не пропущу мимо. Я подам ей милостыню, я ей всего-всего надаю. Я поцелую ее».

И весь день Гриша бегал за ворота и смотрел в поле, на пыльную дорогу. Ни один нищий не прошел мимо ворот.

Наконец мама крикнула ему из окна:

— Гриша, домой пора! Уже сыро!

Гриша сел на крыльцо и все-таки не сводил глаз с дороги, серой лентой извивавшейся мимо ворот и пропадавшей в неизвестной дали. Солнце давно закатилось. Серебристый серп молодого месяца высокого стоял в синем ночном небе. Соловей защелкал в потемневших кустах; цветы в саду и на полях запахли сильнее. Дремота стала одолевать Гришу, глаза его смыкались. Нужно было отправляться спать.

Пошли дни за днями.

Иногда, случалось, проходили мимо ворот нищие — старики, старухи, бабы с малыми ребятами, но той девочки Гриша уже больше не видал.

И не раз румяным летним вечером, стоя за воротами, Гриша живо представлял себе маленькую нищую, мысленно видел, как она доверчиво протягивала ему ручонку и как потом жалобно посмотрела на него и пошла от ворот. Девочка исчезла бесследно, унеся с собой его серый камешек, пропала, точно ее никогда и не бывало на свете. Вероятно, эта девочка была из какой-нибудь дальней деревни.

Теперь Грише было очень жаль эту невзрачную, оборванную девочку, и ему хотелось еще раз увидать эту нищенку и вымолить у нее прощение за свою злую шутку.