В Римском цирке

В Римском цирке

Рим встречает победоносного Тита с его легионами и золотыми орлами, облетевшими на своих высоких древках весь мир. Тит возвращается после победы, одержанной над восставшей Иудеей.

На триумфальной колеснице Тит въезжает по «священному пути» на «форум романум». За колесницей бежит народный «клеветник», по обычаю порицающий триумфатора, над «клеветником» смеется ликующий народ.

За триумфальной колесницей следует другая, на ней высится, сверкая на солнце золотом, исполинский семисвечник, взятый из святилища храма Соломона, и другие священные сокровища храма, спасенные от пламени.

За колесницами ведут пленных иудеев — главарей восстания, и других знатных людей, плененных с оружием в руках. Все были в оковах. А у главарей сверкали на руках и на ногах массивные золотые цепи, скованные из расплавленного пожаром золота храмовых сокровищ.

Общее внимание привлекала красивая, хотя и немолодая женщина, которая вела за руку ослепительной красоты девочку, лет четырехпяти, с распущенной червонной косой.

— Маленькая Венера! Маленькая Венера! Афродита! — слышались в толпе восторженные возгласы.

Прекрасная женщина, которая вела за руку ослепительной красоты девочку, была христианка. Маленькой девочкой, она в числе прочих иерусалимских детей хотела приблизиться к Спасителю, а ученики Его отгоняли их. Тогда еще Спаситель сказал:

— Не отгоняйте от Меня детей, — и положил Свою руку на ее головку. Прелестная же девочка была ее дочерью.

Теперь для нее с дочерью предстояло отойти к Христу.

Мать и ребенок обвинялись в страшном государственном преступлении и осуждены были на растерзание львами в великом цирке Рима. Когда Иерусалим пал, эта женщина, по имени Саломея, желая пробраться к Вифанию, где у нее была родня из семейства Лазаря, бывшего друга Спасителя, пошла с девочкой к начальнику когорты, заведовавшему стражей, чтобы попросить у него пропуск.

Палатка этого начальника была на Голгофе, у Лобного места. Саломея с ужасом увидела, что римский легионный орел — государственное знамя Рима — был святотатственно укреплен в той священной лунке, на которой тридцать семь лет назад был водружен крест Спасителя, и которую верующие оберегали как святыню, а сама Саломея ежегодно, в дни страстей Христовых вливала в нее благовонное миро.

Увидев поругание святыни, Саломея схватила легионного орла, наплевала на него, бросила на землю и стала топтать ногами. Мариам, ее девочка, подражая матери, тоже топтала орла своими ножками.

Солдаты схватили Саломею и вместе с Мариам отвели к Титу, который, по требованию всех легионов, велел судить преступниц полевым судом. Несчастных присудили к смертной казни через растерзание львами на арене в Риме.

— Маленькая Афродита! Венера! — слышалось в восторженной толпе.

Наконец, наступил день гладиаторских состязаний и травли людей зверями.

Великий цирк вмещал до полумиллиона зрителей. Ничто так не привлекало римлян, как кровавые зрелища. Нынешний же день представлял собой особый интерес для кровожадных латинян: смертельный бой гладиаторов с двумя силачами-иудеями, приведенными легионами Тита из только что павшего Иерусалима, и отдание на растерзание льву красивой иудейской женщины с прелестной малюткой.

Иудейские богатыри были: Иуда, сын Мертона, и Симон, сын Иаира, от могучей руки которых пало в бою немало римских воинов при штурме Иерусалима.

Ложи и галереи амфитеатра наполнены сверху донизу. Лучшие места, ближе к арене, заняты сенаторами, начальниками легионов и другими представителями правящего Рима. Следующие ярусы битком набиты римскими гражданами, воинами. Верхние ряды, как исполинские цветники, пестрели женщинами — от знатных матрон с золотом украшений до простых, жадных до кровавых зрелищ, римлянок.

Из обширной императорской ложи лениво глядел бритый, заплывший жиром сам император Веспасиан. Рядом с ним разместился его сын Тит, массивная голова которого твердо держалась на воловьей шее. По ленивому движению руки императора амфитеатр огласили звуки труб.

На арену выходили бойцы, которых на этот раз было немного — всего две пары: гладиатор германец, который должен был вступить в единоборство с иудеем Симоном, сыном Мертона, и гладиатор скиф — с иудеем Иудой, сыном Иаира.

Взвыли трубы, это был призыв гладиаторов к бою.

Борцы выступили. Германец считался одним из лучших гладиаторов, с детства обучавшийся в императорской гладиаторской школе. Он прямо пошел на своего противника. Мечи обоих сверкнули, но, скользнув по подставленным щитам, взвизгнули точно от боли. Оба противника искусно отражали удары.

Вдруг германец отбросил свой щит.

«Уловка Спартака, — улыбнулся Тит, — иудей погиб».

Подняв меч, германец прямо пошел ни чем не прикрытый, на закрытого щитом Симона. Тот прикрыл щитом грудь и живот. Вдруг германец как будто споткнулся, припав на колено, и меч его очутился под щитом противника. Амфитеатр потрясли рукоплескания.

— Побежден! Побежден!

— Не побежден! — успел выговорить Симон, и, перегнувшись через голову врага, всадил в него меч.

Оба были мертвы. Их унесли. Снова взвыли трубы.

— Ввести женщину с девочкой, — распорядился «эдитор».

Тит что-то тихо сказал отцу.

— Зачем же ты допустил это? — спросил император.

— Все легионы требовали этого: оскорбление римского орла.

На арену медленно выступила Саломея, которая вела за руку прекрасную девочку с распущенными волосами червонного золота. Ропот удивления и восторга волнами перекатился по амфитеатру.

— Сейчас прибежит большая, большая кошка, которая унесет нас к твоему отцу и к Тому доброму Иисусу, о Котором я тебе так много рассказывала, — говорила Саломея, выводя на середину арены девочку, которая с любопытством и детской наивностью посматривала по сторонам.

— Идущие на смерть приветствуют тебя, император! — возгласил «эдитор», когда Саломея и Мариам поравнялись с императорской ложей.

— Видишь, дитя мое, Божье оконце? — показала Саломея на солнце. — Оттуда теперь смотрят на нас добрый Иисус, Сын Божий, и твой покойный отец. Видишь, дитя мое, у нас злые римляне отняли наш Иерусалим, сожгли его, а у доброго Иисуса есть небесный Иерусалим, и Он зовет нас к Себе.

— Какая красота! Какое божество! — слышались голоса.

— Дай вырасти такому змеенышу, все мужья и юноши сойдут по ней с ума, — раздался визгливый женский голос.

Вдруг послышалось рыканье льва.

— Слышишь, дитя, это добрая большая кошка радуется, что сейчас понесет нас на небо, к твоему отцу, в небесный Иерусалим, — говорила Саломея, указывая на выскочившее из железной клетки чудовище.

Лев радовался, увидев свет, солнце, свободу. Долго просидев в мрачной тюрьме без движения, потеряв всякую надежду увидеть солнце, он теперь, вырвавшись из своей могилы, просто обезумел от неожиданности. Он увидел такое же синее небо и такое же горячее солнце, какое знал и любил в своей далекой, родной Африке. И ему, плохому мыслителю, показалось, что он уже у себя в Африке, среди пустынь и пальм Нумидии. Вот скоро увидит свою львицу, детенышей… И, подняв могучую голову к солнцу, он посылал ему приветственный гимн. Налюбовавшись на свое солнце, он стал метаться по арене, чтобы насладиться свободой движения, упругостью стальных мускулов своих могучих ног.

— Видишь, дитя мое, как играет добрая большая кошка, — говорила Саломея, с трепетом глядя на зверя.

Сделав еще несколько гигантских прыжков, чудовище вдруг остановилось. Лев только теперь заметил на арене Саломею и Мариам, и с удивлением уставился на них.

Весь амфитеатр с трепетом ждал, что будет дальше.

— Ах, зачем ты осудил ребенка, — тихо проговорил Веспасиан.

— Легионы требовали, она топтала твоего орла.

А лев, совершенно как кошка, припал к земле и, не сводя удивленных глаз с непонятного ему явления, бил метлой хвоста по арене, разметывая все стороны песок.

— Иди, мое дитя, к доброй кошке, — прошептала Саломея.

— А добрая кошечка не царапается, мама? — спросила девочка.

— Нет, моя крошка.

Девочка двинулась вперед. Вот-вот чудовище бросится и растерзает ребенка.

Но чудовище не бросалось. И вот разгадка: перед травлей людей четвероногих гладиаторов обычно несколько дней морили голодом, и потому, при выходе на арену, они жадно бросались на добычу. А у этого льва надсмотрщиком был тайный христианин, и вот он, узнав, что его узником будут травить христианскую женщину с девочкой, тихонько, по ночам, закармливал льва до отвала.

Зверь был сыт по горло, и ему хотелось только веселиться, играть на свободе. Он никого не видел, кроме беленького, маленького существа, которое само шло к нему.

«Играет со мной», — подумал сытый зверь, и подобно кошке стал ползком двигаться назад.

— Видишь, добрая кошечка играет, — сказала Саломея.

И лев, как бы поняв ее слова, вновь начинает прыгать из стороны в сторону, словно на самом деле заигрывает с девочкой.

Потом он снова прилег и совершенно по-кошачьи стал ползти на брюхе к девочке.

— О, Всеблагий! Прими с миром ее чистую душу, — сказала Саломея и в ужасе закрыла глаза.

Лев у самых ног девочки. Та стоит как заколдованная.

Что это? Неслыханное чудо! Лев лижет маленькие ножки!

Весь амфитеатр задрожал от криков и рукоплесканий.

Лев, оглушенный этим громом, вскочив, глянул на скамьи и галереи, наполненные народом, которого он прежде, казалось, не замечал, — и стремительными прыжками бросился в свою тюрьму.

— Увести их! — вдруг раздался повелительный голос императора. — Боги пощадили ребенка, но мы для них оставляем мать.