Л

Л

ЛЕMAH, ЛАМАН, ЛЕМОР, ЛЕСМАН, ЛЕХМАН — нечистый дух; леший.

«Леман тебя нозьми!»; «Леман с ним!» (Волог.) (см. ЛЕМБОЙ).

ЛЕМБОЙ, ЛЕМБОЙ, ЛЕМБА (ЛЕМБАЙ), ЛЕМБЕЙ, ЛЕМБУЙ, ЛЕМБЫЙ, ЛЯМБОЙ — нечистый дух; леший, черт.

«Лемба в лесе живет» (Мурм.); «Такой урод страшный, чисто лембый» (Арх.); «А ну тя к задаву, ну тя к лембою, ну тя к лешему, скажешь» (Лен.); «Ох лембей, совсем про рыбник забыла!» (Онеж.)

Лембой, лемба, леман — табуированное наименование нечистой силы, которое в разных районах России относится к различным нечистым духам (само слово, по-видимому, заимствовано из финно-угорских языков — карельск. lemboi, lempo — «злой дух, черт, нечистый»; финское lembo или Lemmes — «лесное божество, отец земли, лесной черт»).

Собирателями начала XX в. наиболее полно охарактеризованы олонецкие поморья о лембоях: лембои — «низшие из бесов» <Рыбников, 1864>; «силы, посредствующие между духами воздушными и человеком. Воздушные пищи не принимают, а эти пьют и едят» <Барсов, 1874>. Лембои, по поверьям, похищают детей, «давят людей и насылают на них болезни», причем могут «доступить к человеку» лишь две минуты в сутках, в полдень и на закате. Иногда они делают людям добро.

Е. В. Барсов считает лембоев нечистыми духами, произошедшими из проклятых, заклятых детей, людей, которые похищены и выпестованы лешими. Лешие посылают лембоев «на доброе или злое делание».

По мнению Е. В. Барсова, лембои вездесущи, могут быть не только лесными, но и водяными, банными и т. п., т. е. смешиваются и с лешими, и с водяными, и с банниками.

П. Н. Рыбников толкует олонецкие поверья несколько по-иному, отличая лембоев от водяных и леших и отождествляя их с чертями: «Кроме лесовиков, водяников и их собратий есть особое сословие нечистой силы или чертей (лембоев): им подневольны заклятые и с ними водят дружбу клохтуны или ерестуны. <…> Эта нечистая сила везде водится, но ее любимые жилища на Ишь-горах и Мянь-горах». На этих горах «живут целые полчища нечистой силы, у них там целые села с переселками и города с пригородками. Лембои женятся между собою, распложаются, а все им мало: дня не проходит, что они не похищали людей, в особенности детей, которые закляты [прокляты] родителями» <Рыбников, 1910>. Проклятых, похищенных людей лембои посылают к людям (например, похищать неблагословленную еду, чего не могут сделать сами лембои).

Представления об участи попавших к лембоям проклятых и пропавших традиционны (см. ПРОКЛЯТЫЙ). И в XIX, и в XX в. на Русском Севере оставался популярным сюжет, повествующий о возвращении проклятого к родным: «Жил в Заонежьи старик со старухой, кормился охотою, и была у него собака — цены ей нет. Раз попался ему навстречу хорошо одетый человек: „Продай, — говорит, — собаку, а за расчетом приходи завтра на Мянь-гору“.

Старик отдал собаку, а на другой день пошел на гору. Поднялся наверх горы — стоит большой город, где живут лембои. Пришел в дом того, что купил собаку: тут гостя напоили-накормили, в бане выпарили. Парил его молодец и, покончив дело, пал ему в ноги: „Не бери, дедушка, за собаку денег, а выпроси меня“. Дед послушался. — „Отдай мне, — говорит, — добра молодца, заместо сына у меня будет“. — „Много просишь, старик! Да делать нечего, надо дать!“

Пришли домой, и сказывает молодец старику: „Ступай ты в Новгород, отыщи на улице Рогатице такого-то купца“.

Пошел старик в Новгород, попросился ночевать к купцу и стал его спрашивать: „Были ли у тебя дети?“ — „Был один сын, да мать в сердцах крикнула на него: „Лембой те возьми!“ — Лембой и унес его“. — „А что ты дашь, я тебе ворочу его?“

Добрый молодец, которого вывел старик от лембоев, и был тот самый купеческий сын. Купец обрадовался и принял старика со старухой к себе в дом» (Онеж.).

И Е. В. Барсовым, и П. Н. Рыбниковым подчеркивается связь лембоев с проклятыми, их вездесущность, некоторая неуловимость, расплывчатость облика, характеристик. Также неоднозначно и само название лембой.

«Точного определенного значения этого слова нет. Применяется оно в тех случаях, как и слово „черт“ — но ясного представления чего-нибудь похожего на черта в этом слове нет» <Фомин-Светляк, 1930>.

Лембой — скорее всего обобщающее наименование нечистой силы, в северных и северо-западных районах России чаще всего относимое к лесным духам и проклятым.

ЛЕС, ЛЕС ПРАВЕДНЫЙ, ЛЕС ЧЕСТНОЙ — олицетворение леса; лесной «хозяин» (обычно — старший над остальными лесовиками) (см. ЛЕШИЙ).

«Лесовик или лес — хозяин леса» (Олон.); «Без причины он [лес] ни за что не тронет человека: он праведен, не то что черт» (Олон.); «Лес честной, царь богатый» (Смол.); «Лес с виду похож на человека, только синеобразен, то есть кровь у него синяя» (Олон.)

По сообщению П. Н. Рыбникова, «глава леших», к которому можно было обратиться с жалобой на прочих лесных духов, в Олонецкой губернии именовался Мусайла лес: «…чтобы заклясть леса, отправляются в лес, отыскивают лядину и вырубают рябиновую ветку, от которой была бы отрастелина, также вырубают несколько рябиновых батожков. Один полагают против сердца, другие на хребет; затем крестьянин начинает выговаривать заклятье, в котором жалуется Мусайлу на праведного леса, который сделал имрку (имеется в виду имя жалующегося. — М. В.) лихо, не ведая за что, и просит царя лесовиков имрка от лиха избавить, а не то будет послана грамотка царю в Москву, и царское величество сошлет два приказа московских стрельцов да две сотни донских казаков, и вырубят лес в пень. В подтверждение полагается около рябины грамотка» <Рыбников, 1864>.

ЛЕСНАЯ ДЕВКА — девушка, блуждавшая по лесам; жившая у лешего и научившаяся знахарству.

«Стал народ прихадить дивитца ляснэй девки; стала варажить и сказывать всим всю щирую правду» (Смол.).

Крестьяне верили, что леший уносит, уводит к себе проклятых и заблудившихся людей, детей, иногда уносит понравившихся девушек, женщин, которые могут продолжать жить и воспитываться в его лесном доме.

Согласно поверьям (особенно северных, лесных районов России), леший порою не только растит девушек (реже — парней), но и устраивает их судьбу: подбирает жениха, помогает сыграть свадьбу. Бытовали представления о том, что девушка, жившая у лешего, может не только возвратиться домой, но приобретает у него особые знания, умения.

В небольшом цикле смоленских быличек «о лесной девке» (запись конца XIX в.) лесовой, изображаемый, пожалуй, сочувственно, даже благообразно, в течение семи лет учит проклятую девушку «знахарству и всему порядку», наблюдая во время их совместных блужданий за «ладом» у людей — в повседневном быту, на ярмарках. Он «кривится, коли что не в порядке»; обращает особое внимание на то, как испечен хлеб. Лесовому по нраву хлеб из просеянной муки, замешанный на процеженной воде — его он, пожалуй, и «откушает» (мука в закромах, по мнению лесового, должна быть «накрыта покрышкою»).

Лесовому не любы те, кто ложится спать не перекрестившись и не помолившись и, укладывая на ночь, не крестит детей. Ему нравятся тишина и мир в доме — увидев ссору, он торопит свою спутницу: «Уйдем, здесь не будем, здесь и Бог не бывает».

На ярмарке с появлением лесового оживляется торговля. Придя во время странствий к хате, в которой беспрестанно кричит смертельно больной ребенок, лесовой (невидимо для матери) укачивает, успокаивает малыша, говоря, что мать его «Богу молится — помолится и за наше здоровье».

На седьмой год странствий с лесовым девка возвращается к родным, но становится «дуже серьезной» и начинает ворожить. «Лесные девки, настрадавшиеся в плену у лесового, — считали на Смоленщине, — научаются ворожить и сказывать всем сущую правду. Отпечаток серьезности лежит на лице их. По выходе замуж они утрачивают свое знание» <Добровольский, 1891>.

Возможно, что в таких поверьях отразились воспоминания о существовавшем некогда обычае возрастной (перед браком?) изоляции девочек, девушек, словно бы исчезавших на время в лесах (см. ЛЕШИЙ, ПРОКЛЯТЫЕ).

Появление лесной девки не всегда прямо связывается с лешим. В еще одной смоленской быличке «девушка из леса» (в белом, с распущенными волосами), благодаря за заботу о своем ребенке, наделяет крестьянина знахарскими способностями, знаниями <Добровольский, 1891>.

На Пинеге лесные девки со светящимися телами и зелеными волосами — существа, сходные с русалками.

ЛЕСНЫЕ СТАРИКИ, ЛЕСНЫЕ ОТЦЫ — лесные духи, похищающие детей.

«Кроме леших в лесу есть еще лесные старики или отцы; людям они причиняют неприятности тем, что заманивают в лес детей, неизвестно для чего держат их у себя, неизвестно чем кормят» (Олон.).

ЛЕСОВАЯ СИЛА — нечистая сила, обитающая (появляющаяся) в лесу.

В севернорусской быличке устрашающим появлением лесовой силы сопровождается приход покойника: «Навопелась я раз по нем (по мужу) — а я каждое воскресенье к нему на могилку вопеть ходила — и надела мужнюю шубу, а то после вопу-то дрожь брала… Как сенной-то наволок проехали, вдруг рапсонуло на воз ко мне… Гляжу, муж в жилецком платьи. „Пусти, говорит, пусти, не рыци, я не мертвой, а живой…“ Думаю: какой мне ко разум пришло и как-будто одурно стало, дрожь пала и будто кожу сдирают. Рыцю: „Миколушка (сын), подь ко мне на воз“. Сидит на возу: я вижу, а он не видит. И сказать боюсь, парень бояться будет.

А уж как гугай-то в лесу рыцит, да собачка лает, да вся эта лесовая сила, страсть! А по снегу кубани-то! Как я выстану на воз, да думаю, может отстанет. И как я пала тут! Кое снегом меня терли, да кое чаем, на печь положили. Так я без памяти, да без языка сколько лежала» (Олон.).

ЛЕСОВЫЕ — лешие и прочая нечистая сила, пребывающая в лесах (Смол.).

В Смоленской губернии (как и в некоторых других) лесовые отождествляются с проклятыми или умершими без крещения людьми; с неокрещенными язычниками, которые «отосланы» Христом — кто в лес, кто на воду, кто на гумно (это представление напоминает поверье об Адамовых детях) (см. АДАМОВЫ ДЕТИ).

ЛЕТАВЕЦ, ЛЯТАВЕЦ, ЛЕТУН — змей или нечистый в облике змея, посещающий женщин (в том числе — превращаясь в умерших или отсутствующих мужей) (см. ЗМЕЙ).

«Летун летел-летал да рассыпался над трубой» (Влад.); «Я как-то говорю: „Я сроду ни летунов, ничего, никакой нечисти не видела“. А у нас сзади мельница была. Сторож говорит: „Ты не видела, так иди погляди“. Я пошла и вижу: летит на Вареж как пенёк, сзади искры, искры, искры» (Влад).

По сообщению из Нижегородской губернии, «летуны будто бы являются к тоскующим об умерших или о находящихся в отлучке, принимая вид и тех, и других. Летучие неодинаковой величины, бывают с гуся и менее; полет их медленный и подобен колыханию, цветом они красные, подобно раскаленному углю; над тем местом, куда они летают, рассыпаются яркими звездами, а потому иначе называются рассыпучими» <А. М., 1859>.

В 1709 г. в Каменецком магистрате разбиралось судебное дело по обвинению мещанки Клецкой «в связи с лятавцем»: «На суде Клецкая старалась оправдаться, отрицая распущенные ею же слухи: „О лятавце я ничего не говорила и ничего об этом предмете не знаю“». Приводящий это свидетельство В. Антонович замечает, что «лятавец — летучий злой дух — одно из суеверных объяснений падающих звезд» <Антонович, 1877>.

ЛЕШАЧИХА, ЛЕСАЧИХА, ЛЕСНИХА, ЛЕСОВИХА, ЛЕШАВИЦА, ЛЕШЕНКА, ЛЕШИХА, ЛЕШУХА — лесной дух в облике женщины; жена лешего; русалка.

«Видели лешачиху на мосту около мельницы» (Урал); «Ну, лесачиха ее и пожалела. Дала ей хлеба на дорогу, да домой выпустила» (Арх.); «К нему пришла лесниха, баба лесного» (Свердл.); «У всех нечистых духов есть жены, которые называются чертихой, лешухой, дьяволицей» (Арх.); «Есть люди, готовые клятвенно уверять, что они, своими глазами, видывали лешачиху, расчесывающую волосы на остатках заводской плотины» (Перм.); «Один парень шел с пляски, дак, говорит, она ходит, волосы распустила да в фартук набрала много травы, лешачиха-то. Он тут стал молитву читать» (Арх.).

Облик лешачихи может представляться по-разному. «Лешачиха рисуется то как страшное, безобразное существо с огромными грудями, то как нагая женщина, идущая по лесу, то как женщина в белом сарафане или в печатном сарафане с пестрядинными нарукавниками, ростом с лесом вровень» (Арх.). В одном из рассказов она живет с мужем — лешим Иваном, который приезжает под видом генерала, в черной шубе, с красным кушаком (Арх.) <Померанцева, 1975>. В поверьях Русского Севера и северо-запада России лешачиха может быть дряхлой высокой старухой, «оборванной женкой».

В значительной части поверий (особенно севера и северо-востока России) лешачиха чаще всего неприглядна, «необрядна», ср.: «лешачиха некрасивая, волосы растрепанные» (Арх.).

В современных записях быличек, сделанных в Архангельской области, лешачихи (именуемые то лешачихами, то боровухами — см. БОРОВУХА) представляются по-разному, но чаще — похожими на обычных, только «нарядных и аккуратных» девушек, женщин, ср.: «Тата рассказывал. <…> Едем, вдруг конь фушкат, шарахатся, не идет. Глядим, впереди нас бежит молоденькая девоцка, белой платоцек наперед концами завязан. У ей уголоцек до цего прямо лежит на спине, как добры, аккуратны девушки подвязывали. Вот она бежит, бежит, бежит. Тата говорит: „Подвезем“. Мы лошади остановили, и она вроде стала. Тата ременкой жиганул, лошади шибче побежали, и девка. На лошади доганить не можем. Повернула на левую руку и исчезла. Посмотрели в том месте на снег, а там и следочка нету. Говорили потом, что это лешачиха. Ведь уж человек настоящий в сторону свернет, и следы есть. А тута нет ничего. А лешачиха красива, волосы долги» (отличительными чертами лешачихи здесь могут быть длинные распущенные волосы, красный сарафан и способность стремительно бегать) <Черепанова, 1996>.

В облике лешачихи проглядывают и черты русалки, лесного и водяного духа, и черты проклятой, сгинувшей в лесу девушки, покойницы, которые в ряде районов России могут именоваться лешачихами. Сходство лешачихи с русалкой, удельницей, вольной старухой («хозяйкой» тундры, болот северных поверий) позволяет предположить, что она может быть и вполне «самостоятельным» лесным («земноводным») духом в обличье женщины, порою соотносимым с «женой лешего».

«Занятия» лешачихи подробно не описаны. Она хозяйствует в доме лешего. На Смоленщине рассказывали, что лесовиха (за заботу о ее детях) может одарить человека нескончаемым полотном: «Хадила жэнщина в лес, в ягоды и слухаить, что детычьки маханькии плачуть.

— „Госпыди Милысливый, что тут такоя?“

Сичас глянула, падходить к бярези — бяреза бальшая, у бярези тэй сидить двоя детычик.

Ина удыва — наметку далов с галовы и завяртела, пупалам раздравши, абоих; сама двору пашла.

Ни паспела ина двору придить, идеть лисавиха услед за ею:

— „Ах ты, мая бабычка, пратапи ты мне баню“.

— „Ах, галубачка мая, я и рада б пратапила, да вдавиныя мае дела, мне и сваёй нечим тапить — я усе куркулюсь: кали такей дянек вытоплю, кали ни такей, ни таплю“.

— „А не, бабычка, мне твои дровы ни нада: ты иди, щепычик в фартук назбирай — во и у нас; аганьку возьми, затапи — з нас духу и деть нейди будить“.

Щепки пагрели, а ина сядить, дажидаить. Веничик намачила, вадицы паставила — духу и дивать нейди: целая баня. Вымались. Памыла яе, пупарила.

„Спасиба тябе, мая бабычка: я уж тябе за усё атблагадарю и за своих детык, что яны голинькии ни сидять. На ж табе за труды палатенца. Гляди ж ты, бабычка: на что надаби, на усе решь, будить с тябе и з дядей тваих на вик. Хто попросит на нужду, можно дать — тольки не раскатывай, решь да решь“.

Ня утерпила, раскатала — хочитца ей наглядеть, что такоя: трубочка ни вяликая, а усе Бох спор дает.

Як раскатила, усе и кончилось».

Согласно поверьям северных и северо-западных районов России, лешачиха иногда помогает пасти скот. В повествовании из Архангельской губернии умирающий пастух оставляет ее «в наследство» другому пастуху: «…дал ему трубу да палочку, и приказывает: „Вот до того места коров прогони, да и назад воротись, и не ходи больше в лес; а как надобно коров домой гнать, в то время пойди, потруби, придут все домой“. Он так и сделал. <…> Раз пастух напился пьян и ему захотелось полюбопытствовать, как они (коровы. — М. В.) собираются из лесу домой; пошел в лес, дошел до того места, где коровы едят траву, потрубил. Смотрит: бежит женка оборванная, ободранная, все платьишко на ней изорвано об лесинье, и кричит на коров, гонит их, с прутом бегает. Как только увидела пастуха, бросила вицу: „На, говорит, паси сам, я столько годов пасла“. Это была лешачиха». Так же, без следа, от неурочного взгляда, исчезает в новгородской быличке и пасущая скот старуха, оставленная мужику странником (в награду за гостеприимство): «Ходило стадо так три года, только и пришло в ум мужику: „Какой же я хозяин, что не знаю, кто у меня скотину пасет!“ Сказал он и пошел в лес стадо искать. Нашел скоро: видит, пасется оно, а с краю полянки стоит высокая-высокая старуха, опершись ничком на палочку; дряхлая такая старушка, и все качается, будто дремлет. Мужик-от подошел к ней, потянул ее за руку, да и говорит: „Бабушка, ляг, отдохни!“ А она ему: „Спасибо, кормилец, спасибо, спасибо…“ Закачалась, стала меньше — и вовсе сгинула. Подивился мужик, пошел домой, а с тех пор скот перестал один в лес ходить, надо было мужику пастуха нанимать».

Бытовали поверья, согласно которым лешачиха не только помогает в пастьбе, но может и «увести» скот.

Во многих рассказах о ней лешачиха лишь ненадолго появляется перед глазами изумленного и напуганного человека (например, в облике огромной женщины с корзиной морошки в руке) (Арх.) и тут же исчезает.

На Пинеге считали, что «лесачихи очень опасны для живущих в лесных избушках. Под видом жен они посещают дроворубов, и тогда „в них начинает сменяться кровь“». Они чахнут, тоскуют и скоро умирают. Избавиться от лесачихи можно, надев на нее крест и отстегав рябиновой вицей. По записанному на Пинеге рассказу, когда молодой охотник догадывается, что к нему приходит не жена, а лесачиха, он бьет ее вицей. Лесачиха исчезает, а в руках у парня оказывается его собака <Карнаухова, 1928> (в современных записях быличек Архангельской области того же района к оказывающимся в лесу людям «ходят» боровухи — «говорят, как сотворишь блуд с боровухой, дак и с ума сойдешь») <Черепанова, 1996>.

Несколько иначе развивается повествование, записанное на Мезени: проклятая девушка-лесачиха приходит к парню, который никак не может жениться, и, обратившись в обычного человека, становится его женой (см. ОБМЕН).

ЛЕШИЙ (ДЯДЯ ЛЕШИЙ), ЛЕШИЙ ЦАРЬ, ЛЕСАК, ЛЕСНИК, ЛЕСНОЙ, ЛЕСНОЙ ДЕДУШКА (ДЕДУШКО), ЛЕСНОЙ ДЯДЯ, ЛЕСНОЙ ХЕРУВИМ, ЛЕСНОЙ ХОЗЯИН, ЛЕСНОЙ ЦАРЬ, ЛЕСОВИК, ЛЕСОВОЙ, ЛЕСОВОЙ ДЕДУШКА, ЛЕСОВОЙ (ЛЕСНОЙ) ХОЗЯИН, ЛЕШАК, ЛЕШОЙ — лесной дух, «хозяин» леса.

«Лесовик, или дедушко лесной, сивый весь, и борода сивая, и балахон носит, высокий, ён скотину убирает, да кормит травой и народ блудит» (Новг.), «Лесной водит, идет человек по дороге, идет и не знает где» (Арх.); «Понеси тебя лесной!» (Свердл.); «Лесной тоже своей площадью заведует» (Онеж.); «Глянул я в окно, да так и обмер от ужаса. Идет артель лесных, все в шляпах, а ростом выше избы» (Олон.); «Подумал да отдал его дедушку лесовому в науку» [из сказки] (Новг.); «Около нашей деревни находился густой лес. Сказывали, что там Авдотья видела самого лешака» (Краснояр.); «Где тебя леший водит!» (Ирк.); «Жила у нас старуха, бабкой славилась. А у лешого дитя народилось. Он ту старуху и скрал» (Арх.); «Вот свадьбу начали делать — на смотренье пришли старика звать, он и лешего тянет: „Пойдем со мной“» (Онеж.); «Ругались в лесу и им было: леший водил» (Мурм.); «Задумал мужик сам собой посмотреть на лешего, да и был таков» <Сахаров, 1849>.

Образ лесного духа, лешего многогранен и сложен. В России отмечено более полусотни имен лесовика, которые характеризуют различные особенности его облика и занятий.

Леший — главный в лесу, властелин, лесной хозяин (Волог.); царь лесной (Новг., Олон., Костр.); он — старший и меж лесными обитателями, и меж людьми, т. е. «большак» (Новг., Олон.); «дедушка» (Новг.); «дедюшка» (Вятск.); «другая половина» (Олон.); «сам» (Яросл.).

Леший — вольный и необузданный обитатель лесов, иногда так и именуется: «вольный», «дедко вольный» (Новг., Волог.); «дикарь, дикий, диконький» (Вятск., Пенз.); «шат, шатун» (Ю. Сиб.). Лесной хозяин, по поверьям, может быть очень высок, его называют «дядя большой», «долгий дядюшка» (Вятск.); он «волосатик», оброс длинными волосами; «гаркун», т. е. любит кричать; леший — «блуд», «водило», сбивает людей с дороги, но он и «пастух», «полесовик», т. е. владыка зверей, покровитель охотников и пастухов и т. п.

Как и многие другие духи, лесной хозяин чаще невидим, а лишь слышен. Невидимый леший ведет себя очень шумно: он свищет, щелкает, кричит на разные голоса, визжит, дразнится, хлопает в ладоши, сродни эху и шумящему под ветром лесу. «Леший идет — шум раздается по лесу, деревья гнутся, лес „аж гудит“, трещит, гремит. Он ухнет — все грохочет, заплещет в ладоши — треск по лесу» (Карел.).

Людям леший показывается чаще, чем водяной или домовой, но описания его разноречивы: лесной хозяин многолик, в одном из обращений к нему лесного духа просят появиться «не серым волком, не черным вороном, не елью», но человеком (Арх.).

По поверьям Орловщины, леший пучеглаз, у него длинные волосы и зеленая борода; он может быть огромен, выше дерева, и такой толщины, «что девки вокруг него хоть хороводы води» (Смол.). Леший «ростом равен с лесом» (Арх., Олон., Новг., Вятск., В. Сиб., Сургут.), он «хозяин елей» (Арх.), но при этом, по общераспространенным представлениям, леший свободно меняет рост: от размеров малой травинки и гриба до самого высокого дерева в лесу, нередко изменяясь «в обратной перспективе» (издали он велик, вблизи — мал) (Орл.). Леший имеет свойство равняться с высокими деревьями и с маленькою былинкою (Нижегор., Орл., Вятск.); иногда он наравне с деревом, иногда — наравне с вересовым (можжевеловым) кустом (Олон.).

Леший любит шутить, оборачиваясь сосной <Ушаков, 1896>. Зеленоволосый лесной хозяин словно бы «сливается» с деревьями, он не только дух растительности, но олицетворение леса; леший «оброс мхом», «весь в пятнах», а «сопит — как лес шумит» (Новг.). Хлещущий по кустам и деревьям хлещет по глазам лешего (Новг.). Леший — «корявый как дубовый пень» старик (Влад.). В рассказах карельских крестьян леший «довольно часто уподобляется хвойным деревьям: голова лешего покрыта длинными кудрями, так что напоминает верхушку сосны»; он похож на куст; у него зеленая борода и зеленые глаза. Леший «прячется в дереве», он — то человек, то дерево: «Там шляповатка (лесина такая без сучьев, только с вершинкой), до этой шляповатки добежал — и не стало его». В карельской традиции возможен и иной вариант: «Стоит он, примерно, подле высокой ели, и кажется тебе, что подле ели стоит другая ель, а между тем на самом-то деле — это и есть леший» <Криничная, 1993>.

Представления о лешем-дереве, по-видимому очень давние, находим в житии Никодима Кожезерского, Иоанна и Логина Яренских Чудотворцев: заблудившийся видит, «яко человека привидением, аки дерево слонящееся» <Щапов, 1906>.

Лесовик может не только «показаться елью», но «разлечься белым мхом» (Арх.).

Во многих районах России «дерево лешего» — осина: «…пастух, вызывая лешего, садится на осиновый пень. И даже „дорога“, по которой завлекает леший едущего на телеге человека, оказывается устланной поперек „осиньями“» <Криничная, 1993>. Леший становится пнем и кочкой (Арх.).

Леший может превращаться в птицу и зверя, а точнее — быть птицей и зверем, издревле одушевляемыми и боготворимыми обитателями и владетелями леса. Лесной хозяин оборачивается медведем (Сев., Вятск.); тетеревом (Тульск.); вороном, сорокой: «Ен натащит коды хлеба; когда сорока, когда ворона тащат». Глаза лешего «горят как у совы» (Карел.).

Леший появляется в облике дикого козла, жеребца (В. Сиб.), зайца (Орл., Сургут.), но может быть и собакой (Арх., Тульск., Сургут.), и даже теленком (Арх.), поросенком, петухом (Орл.) и кошкой (Тульск.).

Нередко леший представляется мохнатым (весь покрыт седыми волосами — Орл.); его облик соединяет черты зверя и человека или напоминает нечистого духа, черта: «По своему виду леший подчас напоминает козла: он весь покрыт черной блестящей шерстью, которая кудрявится на нем, с небольшими, загнутыми „витком“ рожками, с копытами, но со взглядом, как у доброй собаки. Встречаются и представления о лешем как о полукозле-получеловеке, мохнатом, с длинными „волосами“ на голове и с такой же бородой»; у лешего могут быть раздвоенные бычьи копыта (Карел.) <Криничная, 1993>.

Иногда обличье лешего с трудом поддается описанию: «Сено косили мужики на отхожем лугу вблизи большого леса, жили тут табором три дня каждый у своей телеги. Моя телега стояла к самому лесу, рассказывала баба; ночью у нас горел костер и косцы стали засыпать. Вдруг из лесу к нашей теплине идет голая образина вроде лягушки, а ростом с человека. Подходит к теплине греться и ляпает себя по брюху лапами, а брюхо-то все желтое, а пупок зеленый. От страху все онемели, а „он“ стоит да хохочет у костра, только догадался мой мальчишка перекреститься. Леший как ухнет, покатил к лесу, еще больше грохочет и пропал. Тут только мы и вздохнули» (Влад.).

Одно из наиболее распространенных обличий лешего — стремительно летящий по ветру конь (или всадник, кучер, погоняющий резвых лошадей). Порой «лошадиный» облик лесного духа не вполне осознается, а лишь подразумевается: говорят, что леший «ржет и обходит человека» (Нижегор.) или, ударив себя погонялкой, просит стать себе же «на запятки» (Волог.). Кстати, увидеть лешего, по поверьям, можно именно через уши лошади (Волог., Сургут.), а также через хомут или через хомут и три бороны (Тульск.).

Леший-конь не столько лесной, сколько стихийный дух: в облике летящих коней и всадников традиционно представляли стихийные явления, вихри, бури (см. ВЕТЕР, ВИХРЬ). По поверьям, особенно северных, лесных районов России, леший может принимать облик сильного ветра, вихря; он «приходит бурей и облаком»: леший «то ветром пройдет над избушкой и пошатнет ее хилую кровлю, то, выдернув дверь, метнет ее далеко в лес, то забуровит водою в реке, дунет ветром, тряхнет лесом…» (Арх.) <Харитонов, 1848>. «Леший как ухнет, покатил к лесу, еще больше грохочет и пропал»; «рассердился, пошел, три столба телефонных повалил, как в бурю». «Потом он достал рукавички и замахал ими так, что даже лес гнулся» (Карел.).

«Ветер — леший с крыльями», — считали в Тульской губернии. В вятской сказке леший говорит о своей смерти: «Ветер дунет — и ничего не будет».

Нередко леший персонифицирует и стихии, и лес: он огромен, «с глазами как звезды», ходит с ветром (и по направлению ветра можно узнать, куда идет леший); он не оставляет следов, бурлит водой в реке, шумит лесом, свищет, кричит разными голосами, то есть как бы заполняет собой весь мир.

Часто леший показывается человеком, но и в людском обличье он может выглядеть по-разному. Он степенен или, напротив, «носится по лесам как угорелый», «едва соследимо». «Леший… не имеет определенного облика. Чаще всего он является в виде человека огромного роста, одетым в белое» (Волог.). «Леший, лесовик представляется в образе старика с большою бородою; на голове у него большая шляпа, одет он в широкий кафтан, причем левая пола всегда наверху, обут в лапти. Леший, смотря по надобности, может менять свой вид» (Новг.).

Обычно лесной хозяин — старик или человек огромного (или большого) роста, в белом одеянии (балахоне, зипуне) (облик, объединяющий в себе представления о лешем — патриархе, предке и о лешем — «лесе») (Арх., Олон., Вятск., В. Сиб., Сургут.). Леший — в белом балахоне, лаптях и берестяной шляпе (Новг.). Во Владимирской губернии о встрече с лешим рассказывали так: «Смотрим, откель ни возьмись, высокий человек, высоченный, прямо как дерево, сзади лапти на спину повешены». Леший — высоченный (выше леса) мужик с дубиной (Костр.); «он высокий, долгий, „длиннущий“, большущий пребольшущий, огромного роста, больше сажени, необъятных размеров и т. д. Оставленный им след вдвое превосходит обычный человеческий. Он свободно переступает через реку…» Или: «Ой, — говорит, — через Онего ступил-шагнул, дак погузенок лопнул!» Леший бывает необыкновенно тяжел; сверхъестественно тяжела рука лешего (Олон., Мурм., Волог., Карел.) <Криничная, 1993>.

Леший может быть и маленьким человечком (Олон., Новг., Орл., В. Сиб.). Его представляли и рыжим, в остроконечной шапке (Олон.); в медном колпаке (Волог.).

В поверьях ряда районов России облик лешего сливается с обликами проклятых (Влад., Сарат., Оренб.) или «диких» людей: такой лесной обитатель наг, оброс длинными волосами (Сарат.). «Лет двести или триста тому назад, — рассказывают деды своим внучатам (с. Колено), — жили в Киеве лешие, разошлись они по земле. Леший — тот же проклятый человек; живут они в больших лесах и болотах, постоянно хохочут; кто им попадется, того защекочут до смерти» (Сарат.). В этой же местности записано еще одно повествование о встрече с лешим-проклятым: «В лесу была пригородь; пастухи варили поздно вечером кашу и пошли загнать быков; возвращаясь, видят, что какой-то человек хлебает кашицу; они спросили его, кто он, и тот ответил, что его отец и мать прокляли по лесам ходить; затем он исчез» <Минх, 1890>.

В одном из рассказов орловских крестьян леший «на дереве сидит. Старый, старый, как человек. Бородища-то длинная, голый, вот как есть человек, а руки-то волосатые, мохнатые» (Орл.). Малых леших, в отличие от больших, называют дикарями или щекотунами (Нижегор.) (см. ДИКИЙ).

Согласно распространенным в XIX — начале XX в. представлениям, леший — проклятый Богом — существо крылатое, ср.: «летучая мышь есть не что иное, как тоже лешие, только наевшиеся пресвирок; за ето их Бог так наказывает и дает им дьявольскую образину» (Волог.). Леший — проклятый Богом некрещеный человек (Смол.).

Нередко леший появляется в обличье крестьянина (зажиточного или, напротив, бедного). Он может быть одет в серый кафтан (обычно шерстяной домотканый), в тулуп (Мурм., Олон., Новг.), с красным кушаком (Волог., Новг., Яросл., В. Сиб.) или вовсе без пояса (Новг.); он ходит в синем армяке (Арх., Вятск.); обут в козловые сапоги (Олон.) или в лапти (длиною в сажень) (Волог.).

«Обычен зеленый цвет одежды (лешего. — М. В.), цвет леса», ср.: «Хозяин в лесу есть. В зеленой одежды ходит, в ботинках, и кепка, фуражка зеленые» (Карел.) (в руках у лешего нередко корзина, батог, плеть) <Черепанова, 1996>.

Глаза лешего зеленого цвета (Карел., Яросл.) или горят как угли (Волог., Яросл.). Его представляют и остроголовым, без правого уха, без ресниц и бровей (Том.), без бровей (Новг.) и, напротив, с кустистыми бровями (Орл.). У лешего может не быть ноздрей (Арх.). Некоторые из олонецких крестьян полагали, что у него синяя кровь; лица его не разглядеть (Перм., Арх.); у лешего нет тени (он появляется «тенью») (Карел.).

Короче говоря, и в более или менее «человеческом» обличье лесного духа присутствуют «нечеловеческие» черты.

Кроме того, по общераспространенным поверьям, леший обычно застегнут «наоборот» (по-женски, левая пола поверх правой), а иногда у него перепутана и обувь или подоткнута правая пола одежды (Мурм. и др.).

Отличает лесного хозяина и особенно зычный голос, а также любовь к повторениям («эхом») последних слов собеседника: эхо — отклик лешего (Арх., Волог.); леший аукается с людьми (Калуж.). Леший хохочет, свищет, хлопает в ладоши: слыша хлопанье в лесу, говорят, что леший в ладоши хлопает (Костр.); леший не говорит, но хлопает в ладоши и «гагайкает» (Яросл.); он кричит и поет (Смол.); гогочет в лесу, шумит (Олон.); если присутствие человека в лесу неприятно лесному хозяину — он застращивает его страшным хохотом, свистом, криком и т. п. (Орл.).

Согласно некоторым поверьям (распространенным далеко не повсеместно), леший не смотрит на людей: «А если и взглянет, то через левое плечо» (Карел.).

По всем этим приметам (но далеко не всегда) можно распознать лешего, который способен принять облик любого человека — прохожего, родственника, знакомого, ср.: «В прошлом году ходила я в лес по ягоды. Настиг меня мой муженек; собирали мы с ним ягоды в одно место и пошли домой; вдруг муж мой захохотал да и прыгнул в лес, а в коробу очутились сосновые шишки» (Арх.).

Кроме того, леший принимает обличье старика странника, священника, солдата (или одет в нечто напоминающее форму), атамана, генерала, барина и вообще «начальника», ср.: леший «чаще всего является в образе мужика, непременно длинноволосого и завитого», «колпачок как у священника» (Олон.). «Вдруг с узких лядинок идет человек, шагает: черная шинель така длинная, пуговицы в два ряда, блестят-блестят, как чертов глаз! Шапка с кокардой, как цилиндр, высокая! Трость блеснет так, как будто золотом отливает! А как шаги дават, так один тут, другой тут!.. <…> „Он“ идет-то! <…> Часто „он“ появляется в черном костюме, одетый чисто так, нарядно, „не в рабоче“, хотя на плечах у „хозяина“ коса и грабли» (Карел.) <Криничная, 1993>.

Кроме того, леший «перекидывается кем угодно» (Влад.).

«Леший превращается. В дом может превратиться. Вот у нас здесь стоит дом и в каждом окне свецка. Это леший дом, люди так скажут» (Арх.) <Черепанова, 1996>. Отметим, однако, что, согласно большей части поверий XIX–XX вв., метаморфозы лешего достаточно единообразны и не стремительны.

Лешего представляют и семейным, и одиноким. По ряду поверий, у него есть жена лешевица, лешачиха («косматка»), которая «некрасива и необрядна» (Мурм., Арх.). Однако лесной дух в женском обличье может быть и совершенно самостоятельным, не связанным с семейством лешего (см. ЛЕШАЧИХА, ЛЕСНАЯ ДЕВКА). Полагают, что леший часто женится на «отсуленных» ему, проклятых девушках, женщинах, а в рассказе, записанном в Олонецкой губернии, даже приезжает сватать понравившуюся ему девицу: «Так славно одет был: козловые сапоги, красная рубаха, тулуп и все, как есть — настоящий купец, значит, или приказчик какой из Питера. Развернул бумажник — денег гибель, деревню покрыть можно. При нем тоже брат, мать и вся, значит, церемония свадебная. Ударили по рукам. Ничего, говорит, вашего не надо, девку одну надо…» (просватанная девушка исчезает, и лишь через шесть недель, ночью, приходит на минуту, чтобы отдать отцу свой крест; рассказывает, что жить ей хорошо, «только молиться нельзя»). Женятся лешие очень шумно. «Поезд их всегда сопровождается сильным ветром и вихрем. Если поезд проезжает через деревню, то на многих домах сносит крыши, разметывает овины и клади, а в лесах ломает сотни дерев» (Вятск.).

Дети лешего — это и проклятые, унесенные и уведенные им крестьянские дети, и дети, рожденные в браке с проклятой, лешачихой, ср.: жены лешего — похищенные девушки, дети — похищенные до крещения младенцы (Волог.). Сюжет о деревенской бабе-повитухе, принимающей по настоянию лешего роды у его жены, — один из самых популярных среди русских крестьян. В олонецкой быличке леший «что конь добрый» уносит бабку-повитуху в лесную избу (на себе), а затем награждает неразменным гривенником, запретив, однако, рассказывать об этом. «Долго старуха после этого держала этот чертов серебряный гривенник. Разменяет его и мелочь издержит, а наутро ей опять в кармане. Так ведь пользоваться не умела! Выпила она это раз на крестинах водки, да под хмельком и расскажи всем. На другое утро сунет руку в карман, а там лежит черепок от чугунного горшка. Только она и была богата!..»

В Архангельской губернии рассказывали даже, что «один леший влюбился в бабу, и от любви так измаялся, что не мог делать ничего и женился на ней. Старуху Маланью он взял к себе бабить новорожденного у него сына, за труды бабке разделался честно» <Ефименко, 1877>.

Ребенок лешего (которым он нередко стремится подменить обычное дитя) (см. ОБМЕН) или уродлив (криклив, «голова с пивной котел»), или незначительно отличается от прочих лесных духов. В Вятской губернии считали, что «плодом от сожития лешего с унесенной им девушкой бывает тоже леший, но не столько злой, как тот, который происходит от лешачихи. Людская кровь-де в том стоит за себя. Леший, родившийся от девушки, пожалуй, рад бы делать и добро людям, но другие лешие при разделе лесов всегда стараются отмежевать ему такой участок, от которого верст на тысячу во все стороны нет никакого жилья».

На Новгородчине и Вологодчине полагали, что «леший не суетлив, не вертопрашен; любит семейную жизнь, а потому его часто видят в кругу своей, то есть лешевой, семьи. Один мужик деревни Заречья Уломской волости поехал в лес за дровами и видит — на пне сидит леший со своею старухой и едят кашу. Мужик им поклонился, и они ему. Мужик догадался, что это лешие, и сотворил Иисусову молитву. Духи исчезли. Другой видел их целую большую семью, состоящую из стариков, взрослых и ребятишек» (Новг., Белоз.).

Тем не менее семья лешего в поверьях не всегда выглядит столь благообразно, скорее, наоборот. В повествовании из Мурманской области проклятая девочка оказывается в избе лешего, где полно таких же проклятых, одетых в рвань ребятишек и среди них — неопрятная, в лохмотьях хозяйка избы.

По-разному называется, описывается и место жительства лешего: от векового дерева или огромного дома, дворца в лесу до маленькой избушки, ср.: «Дядя Андрей срубил жилье лесного [вековую елку] и не рад был; над ним долго гилил леший и провожал его до деревни, а на другой год овин сжег у него» (Арх.) <Ефименко, 1877>.

На севере России лесной дух — исконный хозяин и обитатель охотничьих избушек, куда он пускает или не пускает на ночлег людей. По сведениям из Вологодской губернии, леший живет в избе, покрытой кожами. Иногда (подобно Бабе-Яге) он обитает в «избушке на курячьей голяшке» (Вятск.), в избе, «украшенной» различными частями человеческого тела (она «подперта ногой» и т. п.) (Волог.).

Лешие могут поселиться и просто в болоте; возле угольных ям, в ущелье, на заболотье (Великорусск., Олон., Арх., Новг., Сургут.); в пещоре (Карел.), в лесной чаще (куда никто, кроме них, не в состоянии проникнуть) (Новг.). Лешие живут в глуши, в больших лесах (Нижегор.). Ф. Буслаев упоминает слово «сторожье» (Арх.) в значении «неудобное место, земля, будто бы стерегомая лешим» <Буслаев, 1861>.

Обитают лешие и под землей, куда «проваливаются» в Воздвиженье, 27 сентября, и где проводят всю зиму. В Вятской губернии полагали, что у леших есть дома, но они «своего дома не держатся, разгуливают где им вздумается».

Нередко в одном и том же районе России уживаются достаточно противоречивые понятия о том, как живут лесные хозяева. Одни жители Тульской губернии уверяли, что леший ничего не имеет, живет без пищи, довольствуется тем, что смущает людей, но женат (иначе лешие давно бы перевелись); другие считали, что лешие обитают в лесах с женами, детьми, отцами, матерями. У каждой семьи особое жилище. Охраняют их собаки. Лешие держат скот. Повинуются они старшему — атаману.

По общераспространенным представлениям, в каждом лесу — свой лесной дух. Леших в лесах может быть великое множество, от самых маленьких до старшего лесовика — великана. Среди них есть главный — лес, лес праведный (Олон.), лесной царь (Олон., Костр.) или атаман (Тульск., Вятск.).

По поверьям Олонецкой губернии, лесной царь «со своей женой — лесной царицей — правит в своем царстве, и ему повинуются все остальные лесные духи — лесовики, боровики и моховики…».

Обычно «старший лесовик» («лес честной — царь лесной») предстает величественным стариком — патриархом или высоким человеком в белых одеждах. Он справедлив и «праведен», без причины не тронет человека (Олон.); у него белая борода, высокий колпак, кнут, пощелкивая которым он может гнать стадо волков; он — «сивый старичок, окруженный волками» (Смол.).

Некоторые черты в облике такого лесного властителя, лесного царя перекликаются с соответствующими же чертами в облике святого Егория, «волчьего пастыря» и покровителя пастухов, охотников (см. БЕЛЫЙ ДЕДУШКА).

Подчиненные старшему лесовику лесные духи не столь благообразны, и их отношение к человеку двойственно.

По общераспространенным представлениям, в лесах, болотах пролегают невидимые «дороги лешего» («тропы лешего»), попадать на которые опасно (лесной хозяин может «отбросить» оказавшегося на его пути человека, покалечить его или увести за собой, сгубить).

«И костер-то развел в сторонке, а ноги, значит, оказались у меня на этой тропе. Ночью, понимаешь, такой пошел, как вихрь, сразу — и меня как будто кто-то за ноги бросил в сторону с тропинки. Встал, посмотрел: нигде ничего нет. <…> Лег обратно к этому костру, и вдруг во сне (или мне подумалось об этом, или что) приходит, понимаешь, вот как раньше говорили, в пуговицах во этих, высокий такой, и говорит: „Скажи спасибо, что у тебя ребенок тут был. Нет, дак я тебе показал бы, как на тропе спать“» (Карел.).

Излюбленное время лесовиков — прежде всего сумерки, ночь. Но в полумраке лесной чащобы, на дорогах и тропинках они появляются и утром, и днем. Нередко леший возникает-исчезает внезапно, «что в народных рассказах выражено глаголами одного синонимического ряда: растаял, сгас, сгинул, пропал, потерялся, нет никого, не стало, ничего не осталось» (а также «чудится, блазнится, привиделось, прикстилось» и т. п.) <Криничная, 1996>.

«Распорядок жизни» леших связан и со сменой времен года, и с крестьянским календарем; с первыми морозами, лесовики «проваливаются» сквозь землю, а весной «выскакивают из земли» <Никифоровский, 1875>. Как и многие другие духи, лешие празднуют весну, особенно Пасху: на Пасху им можно поднести «христовские яички» (которые очень любят лесные хозяева) или даже похристосоваться с ними.

Отмечен в «календаре леших» и канун Иванова дня (6 июля): по поверьям, лесного хозяина в это время можно увидеть и заключить с ним договор (Арх.). В одном из рассказов крестьян Карелии необычайные лесные обитатели появляются 7 июля, в день Ивана Купалы: «Вот когда в лес пошли купаться. Вот, ска, только мы купаться не купаться воду взяли, как по лесу шарахнуло — бежит коней табун целый, и до нас добежали… А мы, скаже, свалились, стали воскресные молитвы читать (тогда ведь еще знали). И до нас, скаже, добежало и говорит: „Рано схватились!“ Не то бы всих задавило тут. <…> Это седьмого июля, верно».

Праздником для лесных владетелей является и 2 августа (Ильин день), когда «открываются» волчьи норы, а звери и гады «бродят на свободе». 4 сентября, в день Агафона-огуменника, лешие выходят из леса и бегают по селам, деревням, стремясь проникнуть на гумна, раскидать снопы, «потешиться над соломой» (хозяева стерегут свои гумна в тулупах навыворот, с обмотанными полотенцами головами и кочергами в руках) <Сахаров, 1849>.

Один из самых больших праздников для лесных духов — 27 сентября, Воздвиженье — до недавнего времени крестьяне опасались ходить 27 сентября в лес, боясь попасть на сборище змей, зверей и лесовиков. «Во многих областях Белозерского уезда существует обычай убирать с полей весь домашний скот и заставать его на двор в ночь против Воздвиженья, т. е. на 14 сентября (по старому стилю. — М. В.). По народному поверью, в эту ночь сходятся лешня на лужайку среди дремучего леса, куда сгоняют всех диких зверей и домашний скот, оставшийся на полях. Духи начинают игру и проигрывают друг другу зверей, а домашний скот пожирается на этом сборище волками и медведями» (этим объясняется внезапное исчезновение той или иной породы зверей, птиц из какой-либо местности).

«Случалось слышать рассказы о том, что одному мужику удалось случайно отыскать место такого сборища: луг весь был выбит и исцарапан когтями зверей, а один из леших оставил здесь берестяной лапоть, длиною в сажень». «На Звижнев день (на Воздвиженье. — М. В.) варили пиво ушатами. Выносили вольному (лешему. — М.В.) ушат пива и просили сплясать или спеть. Но если сплясать, то всё повалится» (Волог.) <Черепанова, 1996>.

«Отгуляв» в Воздвиженье, лешие уходят на покой, под землю. Крестьяне некоторых губерний считали последним праздником леших не Воздвиженье, а Ерофеев день (17 октября), когда лесные хозяева «в полянах вырывают землю на семь пядей, загоняют зверей по норам, а сами проваливаются сквозь землю, откуда и появляются затем весною» <Сахаров, 1849>.

Тем не менее, по столь же распространенным представлениям, леший может обитать в лесу и весь год, в том числе зимой, поздней осенью.

Образ лешего, лесного хозяина — один из центральных в поверьях крестьян многих районов России: издавна жизнь здесь была связана с лесом. А. П. Щапов отмечает, что, по материалам судебников XV?XVIII вв., «та деревня признавалась уже безлесною, в полех, от которой лес был хоть верстою дальше десяти». «При лесном местожительстве, и промышленные угодья и урочища жителей северных находились большей частию в лесах и назывались лешими, напр. лешие озера, лешие реки, полешие леса, пашенные леса и т. и.»; «в XVI и XVII вв. здесь не только миряне, но и священники вполне верили, что волхвы, которых на финском севере было чрезвычайно много, и в числе приверженцев которых встречаем даже священников и дьяконов, — волхвы могли наводить и наводили на людей леших и водяных. Духи эти, „по захождении солнечном“ являлись будто бы в домах, то в виде „пламени синего и сильного вихря“, то зверским образом, „мохнатыми с хвостами и кохтями“, „кликали человечьим гласом, яко всем людям слышати“ и уносили девиц в воду, в леса и на холмы. Иногда сами матери еще „на рождении“ как-то отдавали своих детей водяным и лешим. Иногда „поп крестил кого-либо пьяный, и половины св. Крещения не исполнил“, и оттого дети делались „полоняниками“ этих „чернородных демонов“» <Щапов, 1906>.