М

М

МАВКА (НАВКА) — русалка.

Название русалки мавка характерно для поверий южной, юго-западной (реже — центральной России): малорусское мавка, навка — «дитя женского пола, умершее некрещеным и превратившееся в русалку. Так называют малоруссы разряд русалок, происшедших из маленьких детей („потерчат“). Согласно с этим значением, слово мавка можно было бы роднить с прилагательным „малый“. Но у нас уже давно принято объединять это слово с др. — рус. „навь“ — „мертвец“. Народ иногда объясняет это слово звукоподражательным „мяу“: так, будто бы, подобно кошкам, кричат маленькие мавки» <Зеленин, 1916>. Крестьяне Орловской губернии считали, что «дети, родившиеся мертвыми и некрещеные, превращаются в мавок (то же, что русалок) и что тоскующие души их просят себе крещения». Стать мавками-русалками могли, по поверьям, и девушки — утопленницы (см. РУСАЛКА).

МАВРИДА — лихорадка (см. ЛИХОРАДКА).

МАЛАХИТНИЦА — дух в облике девушки, обитающей в залежах малахита.

«Слыхал, что хозяйка эта — малахитница-то — любит над человеком мудровать» (Урал). Малахитница — «хозяйка» подземных недр, в частности залежей малахита; у нее «шелкового малахиту платье» — «камень, а на глаз как шелк, хоть рукой погладить».

В сказах П. Бажова <Бажов, 1992> малахитница — Хозяйка Медной горы, оборачивающаяся ящерицей. Она помогает тем, кто полюбился ей мастерством и удалью, однако привязанность ее опасна, как тяга к неведомому и недостижимому, любовь малахитницы не приносит обычного человеческого счастья.

МАЛЕНЬКИЕ — нечистые духи, черти — помощники колдуна.

«Маленькие — это чертенята»; «И еще про одну говорили, что у ей маленькие были. Покажутся в красных шапках с торчками. Живут-то они при ней, и держит их при себе. Делать-то все и помогают. Сядет есть, а она по три ложки под стол <…> Кормила она их» (Новг.).

В поверьях маленькие характеризуются сходно с другими «мелкими нечистыми духами» — шишками, кузутиками, шутиками, помощниками и т. п. (см. ПОМОЩНИКИ). Помогая знающемуся с нечистой силой человеку, они беспрестанно докучают ему, способны даже сгубить. «У этих ворожей есть маленькие, наверно. У нас был такой старик, все ране коров пас, у него медна труба была. К земле наклонится и закричит по-своему, и все придут, и буренки, и пеструшки. Так у ёго были маленькие. Есть маленькие, так и из-за леса достают скотину, если за лес уведут. Им работу дают, какую хошь. <…> А не дашь работу, они тебя затерющат, жива не будешь. У кого есть, они сами знают, как от них избавиться. Есть платки кладут на родник. Раз платок взяла, так и примешь маленьких. На платок их кладут, платок свёрнутый как следоват» (Новг.) <Черепанова, 1996>.

Как и другие «нечистые духи-помощники», маленькие особенно опасны для своего хозяина в момент смерти (см. КОЛДУН, ПОМОЩНИКИ), поэтому в поверьях XIX–XX вв. упоминаются многообразные способы избавления от них, от «купли-продажи» до передачи посредством посоха, палочки, чашки, иных предметов, заключающих в себе незримую нечистую силу.

МАМАЙ — фантастическое страшилище, которым пугают детей.

Баю-бай, баю-бай,

К нам приехал мамай,

К нам приехал мамай,

Просит, Арсеньку отдай.

Мы Арсеньку не дадим.

Пригодится нам самим

(Мурм.).

Слово «мамай» заимствовано из тюркских языков и может употребляться и обобщенном значении «носитель зла» (очевидно, и в связи с воспоминаниями о татаро-монгольском иге). Мамай — таинственное существо, в облике страшного незнакомца, старика, особенно опасное для детей.

МАМОН, МАМОНА, МАМУНА, МАМОНТ — демоническое существо, бес; фантастический зверь, который обитает под землей.

«Есть зверь мамонт необыкновенной величины, который ходит под землей, как под водою» (Нижегор.).

Упоминание о Мамоне беззаконном, мамонте насыльном и нахожем — опасных демонических существах — встречается в заговорах и историко-литературных памятниках. В «Молитве Архистратига Михаила от ускопу» (рукопись XIX в.) говорится о Мамонте — «бесе проклятом» <Черепанова, 1983>.

В апокрифах демонический персонаж Мамона (Мамонт) (облик его подробно не описывается) — один из представителей «силы бесовской», противостоящей Богу и ангелам. Этот образ, по-видимому, возник вследствие народного переосмысления евангельского образа мамоны (божества богатства). В ряде русских говоров мамона — «имя божества богатства у некоторых древних народов»; мамон во многих областях России означает и «желудок, брюхо»; «мамонить» — «соблазнять, обжираться». Служение «Мамоне неправедному» искони противопоставлялось служению Христу (ср. «Работати Мамоне неправедному» — «Слово Иоанна Златоустого о играх и о плясании»).

В верованиях крестьян Сибири образ Мамоны — демонического существа — слился с образом мамонта — огромного зверя: «Мамонт-зверь ходит под землей, как рыба в воде; если выйдет в яр, то умирает» (Том.).

В народных поверьях мамонт — животное, обитавшее на земле в стародавние времена. Нередко мамонта представляют продолжающим жить под землей и под водой, скрытно от глаз человеческих. Мамонт наделяется особой разрушительной (и созидательной) силой. Одним своим движением он изменяет ландшафт, прокладывает русла рек и т. п.

«Мамонты жили только спервоначалу века — очень недолго. От них пошли реки и речки. Куда мамонт идет, туда по его следам протекали большие реки; куда он глазом кинет, оттуда зачинались мелкие речки и ключи. Теперь мамонты живут под землею» (Енис.).

В окрестностях Семипалатинска рассказывали, что мамонт был громадным животным — «не мог даже от тяжести носить своего тела. Тогда он сбросил в себя часть тела и из этой части образовался рябчик. Мясо мамонта было белое. Этот же цвет передался и рябчику».

Образ «всемогущего зверя мамонта» рисует записанный в Нижегородской губернии заговор «на мамонтову кость» (мамонтовы кости могли почитать «богатырскими», а также оберегающими от порчи): «До потопа сей зверь пребывал, а после потопа погиб, до потопа он проходил горы и каменья и истоки водные и все были покорны и поклонны и не противились. Такой бы и я был, пред всеми честен и величав, и что буду во пиру, во беседе, за столами убраными, за ествами сахарными, за питьем медвяным просить и говорить, прошение мое не оставляли, преступление не поминали, и как павлин по паве тоскует, так бы и люди о мне тосковали и горевали и на все мои пути и перепутья смотрели вовеки. Аминь трижды».

Очевидно, что образ мамонта сформировался под влиянием представлений о реально существовавших мамонтах, с одной стороны, и о фантастических, в том числе «допотопных», животных — с другой (см. ИНДРИК).

Крестьянские рассказы о мамонте очень живы и детальны: «Мамонт своим внешним видом и строением напоминает быка или лося, но размерами своими он значительно превышает этих животных: мамонт в пять-шесть раз больше самого большого лося. На голове у мамонта имеются два громадных рога: рога его гладкие, розовые и чистые, слегка изогнутые, как у быка, но не ветвистые, как у лося. Копыта у него раздвоенные. Как и чем питается мамонт — неизвестно; говорят, что он питается каким-то составом, имеющим вид камня. <…> Мамонт живет исключительно в земле и притом на значительной глубине» (неподалеку от берегов большой реки мамонт роет себе в земле логовище-пещеру и оттуда ходит на водопой).

«Мамонт не любит солнечного света… Во все летние месяцы мамонт укрывается в земле. В зимнее же время, когда речная вода укрыта от солнечного света толстым льдом и снегом, мамонт любит проводить время в самой реке, в воде подо льдом. Часто в зимнее время можно видеть на льду реки широкие трещины, проникающие всю толщу льда, а иногда можно видеть, что лед на реке расколот и раздроблен на множество некрупных льдин — все это видимые знаки и результаты деятельности мамонта: разыгравшееся и расходившееся животное ногами и спиною ломает лед».

«Весною, с разлитием рек, когда лед тронется и несутся льдины по воде, мамонт начинает сердиться на то, что льдины уходят; в ярости мамонт хватает лапами и рогами льдины и задерживает их и таким образом на реке по местам производит значительные заторы льда. Нередко случается при этом, что льдины затирают и насмерть давят самого мамонта. Оттого-то кости мамонта всего чаще находят в воде, на дне реки, и в берегах рек в земле, всегда на значительной глубине. Мамонт по своему нраву животное кроткое и миролюбивое, а к людям ласковое, при встрече с человеком мамонт не только не нападает на него, но даже льнет и ластится к человеку» (Тобол.) <Городцов, 1910>.

Кротость мамонта иногда подтверждается в Сибири рассказами, напоминающими популярное во многих областях России повествование о случайно провалившемся под землю и зазимовавшем там человеке. Зимует он со змеями, змеем (см. ЗМЕЙ), а в сибирской версии сюжета — с мамонтом. Мамонт (как и змей) не трогает пришельца; даже «ластится» к нему. Он указывает ему камень, лизнув который можно насытиться, а весною выводит на берег реки (Тобол.).

Подробное исследование сибирских поверий, связанных с мамонтом и «мамонтовыми костями», было предпринято В. Н. Татищевым во время разыскания им, по указу Петра I, рудных месторождений. Описание мамонта в его материалах совпадает с описаниями XIX–XX вв.: «Сей зверь, по сказанию обывателей, есть великостию с великого слона и больше, видом черн, имеет у головы два рога, которые по желанию своему двигает тако, якобы оные у головы на составе нетвердо прирослом были. <…> Оной зверь живет всегда под землею, с места на место приходит, очищая и предуготовляя путь себе имущими рогами, якобы некоторыми снастьми, но не может никогда на свет выттить; когда же он так близко к поверхности земли приближится, что воздух ощутит, то умрет. О пище его не что иное мнят, как токмо самая сущая земля, притом же некоторые сказуют, что он не может в тех местах жить, где люди на земли поселились, но удаляется в места пустые и ненаселенныя» <Татищев, 1979>.

Не останавливаясь лишь на изложении поверий, В. Н. Татищев подробно характеризует «мамонтовы кости», которые рыбаки и охотники находят нечаянно «наиболее в странах северных, яко в провинциях Тунгуской, Якуцкой, Северной Даурии, Обдории, Удории, Кондории и Угории, на местах инных, токмо при реках, где водою берег обмоет и земля обвалится…». Он подчеркивает, что «хотя обретаются разные кости, яко головы, позвонки, ребра, голени и протчия, однако протчих всех, кроме рогов, не берут, понеже токмо сии в употребление годны» (рога, за высокую цену, продают «токарям, рещикам и купцам, торгующим в Китаи», «немало же количество привозят и в Москву»).

По наблюдениям В. Н. Татищева, убеждение местных жителей в реальном существовании обитающего под землей мамонта обосновывается по-разному. Во-первых, тем, что некоторые видели хорошо сохранившиеся останки мамонтов. Другие «видали, где он ходит, сказуя, что земля под ним с великими лесами подымается великими буграми, а позади его падает и остаются глубокие рвы и леса падают; таковых ям показуют там на разных местех множество». Третьи уверяют, что мамонты существуют, но почти не встречаются человеку, так как «от жительства людей бегут».

«Сим обывательским сказаниям многие верили и за истину не токмо описали, и начертанием изобразили, — заключает В. Н. Татищев. — Случилось же мне от шведских знатных пленников слышать, что они оного зверя сами видели в ночи чрез реку плывуща, а образа и цвета его за темностью видеть не могли». Кроме того (шведы преимущественно), считают мамонта «зверем бемутом». Мнение это основывается на Священном Писании (книга Иова); имя же библейского зверя, как полагают, искажено («бемут» — «мамонт»).

Мамонтовы кости почитают также и за останки слонов войска Александра Македонского; или считают слоновьими костями, занесенными из стран тех, «где и ныне живые обретаются, во время потопа стремлением воды занесены и, в тогдашнее великое земли возмущение тягостию углубясь, доднесь остались». Рассказывают еще, что, поскольку древние народы Сибири (кроме татар, пришедших недавно) «суть отродья израильтян», расселившихся по всей земле, то и «слоны оные ими с собой приведены», «которые от стуж померли и чрез долгое время в землю углубились».

Наконец, мамонта и его ископаемые останки «одни просто называют игрою естества; другие душою земли, третие же силою или духом семян».

Изложив все собранные мнения, В. Н. Татищев присоединяется к «естественнонаучной» точке зрения, полагая, что «мамонтовы кости» — останки зверей, обитавших на земле в отдаленные времена и при другом климате <Татищев, 1979>.

Таким образом, основные представления, связанные с мамонтом, остаются неизменными на протяжении нескольких веков. Мамонт, который, по поверьям XIX — начала XX в., продолжает обитать в земных глубинах, — своеобразный «хозяин» подземных недр; воплощение глубинных, стихийных сил, таящихся в земле, в поземных и надземных водах. Мамонт — существо могучее, но едва «несущее» свою силу; движения его могут быть сродни половодью, обвалу, землетрясению, напр. крестьяне деревни Артамоновой, находящейся на крутом, обрывистом берегу р. Тобола, уверены, что этот берег ломает и размывает не вода, а мамонт, «водящийся в земле где-то неподалеку от этой деревни» <Городцов, 1910>.

МАН, МАНИЛКА, МАНИЛКО, МАНИЛО, МАНИХА (ПОМАНИХА) — привидение; дух, обитающий в различных постройках; пугало, бука.

«Хозяева говорят: — Это наш дом, да мы в нем не живем, потому что в дому очень манит. — Пустите меня туда; я всех манов выведу» [из сказки] (Новг.); «Она подумала, либо это ман, а то и покойник…» (Новг.); «Манило, он в лес манит» (Печ.); «Дома поманиха, вроде домовой» (Печ.).

«Мана» во многих районах России означает «обман, наваждение», а «манить» — «обманывать, мерещиться»: «Не померещилось ли, не мана ли какая нашла» <Даль, 1881>; «Местечко занятное, как будто манит к себе и что-то маячит» (Урал); «манить» — «соблазнять» (Вятск.).

Ман — «лжец, обманщик»; маниха — «тот, кто манит»; соответственно, маном, манилкой, манихой именуются различные нечистые духи, которые, по поверьям, могут появляться в облике призрачного видения (в том числе в облике покойника) и «манить, блазниться», то есть морочить, обманывать, и пугать людей, ср.: «У них в доме манит, видно, кикимора завелась» (Волог.); «Мне что-то манится, видится мана» (Сев.).

«Манящие» существа невидимо расхаживают по избе, стучат и шумят, раскидывают посуду, швыряются кирпичами, гасят свет, стонут, причитают. Принимая неожиданные и устрашающие образы, они «выживают» из дома и даже губят людей: «Лег я, значит, на печку, совсем уж начал было засыпать. Слышу: вроде как козочка скачет по полу. А у нас-то сроду коз не держали. Слышу дальше, вроде как кто-то крючок откинул, а дверь не открылась. Потом копытца по полу туп-туп до печки… <…> Я как заору: „Мама!“ — и к матери» (В. Сиб.). В рассказе, записанном на Новгородчине, девочке, которая вечером осталась в избе одна, мерещится выходящая из-за печки корова, a в люльке ее маленького брата оказывается какая-то незнакомая девчонка.

Чаще всего манами называются нечистые духи, обитающие в доме, надворных постройках и соотносимые с домовым, кикиморой, покойниками, a также в заброшенных постройках (см. БЛАЗНЬ, ПACTEHЬ, ДОМОВОЙ, КИКИМОРА). В поверьях Вологодчины манилко — нечистый дух, домовой, которым пугают детей.

В Вятской губернии манилка — привидение, обязанное своим появлением в избе плотникам. По сообщению Д. К. Зеленина, сказочник Г. А. Верхорубов «верит, что плотники могут пускать в построенный ими дом манилку, для чего, между прочим, кладут под закладное бревно дома фигуру человека, нарисованного кровью» <Зеленин, 1915> (обычно таким способом «насаживается» кикимора).

Новгородцы и жители Вологодчины маном именуют банника, а также призрака, покойника, обитающего на колокольне (см. КОЛОКОЛЬНЫЙ МАН), ср. баенный ман — нечистый дух под каменкой; с ним опасно встречаться в полночь: согнет в несколько раз и сунет в каменку (Новг.).

По общераспространенным представлениям, «манить» могут и лесные, стихийные духи (леший, «хозяева» подземных недр), которые, однако, обычно не именуются манами.

МАНЬЯ, МАНЬЯК — призрак, привидение; нечистый дух в виде падающей звезды.

Манья, как и ман, — «мерещущееся», «манящее» существо, соотносимое с нечистым духом, бесом, призраком, но имеющее в поверьях ряд специфических характеристик.

В. Даль сообщает, что маньяк — это «призрак, видение, дух»; манья — «безобразная старуха с клюкой». Она «бродит по свету, ища погубленного ею сына» <Даль, 1881>.

На севере, северо-востоке России и в Сибири манья — призрак, привидение, чаще всего в облике старой, тщедушной женщины, ср. манья — привидение в виде женщины (Ирк.) <Буслаев, 1861> («занятия» ее в имеющихся материалах не описаны).

В центральной и юго-западной России маньяком именуется тень, видение, а также дух, принимающий облик падающей звезды (увидеть его можно в конце февраля).

Согласно приводимым И. П. Сахаровым поверьям, 5 марта, в день Льва Катанского, «не должно смотреть на падающие звезды с неба. Худая примета заляжет на душу того, кто завидит падающую звезду; она предвещает неизбежную смерть ему или кому-нибудь из его семейства. Простодушные, пренебрегающие старыми приметами, увидевши падающую звезду, говорят; „Маньяк полетел“. Опытные люди всегда чуждаются таких людей и даже имеют об них худое понятие» <Сахаров, 1849>.

Маньяки — призраки, привидения неопределенного облика, могли, по поверьям, показываться работающим в поле женщинам-жницам и в день Кирика и Улиты, 28 июля. «Кто на Кирика и Улиту жнет, тот маньяка видит» (Ворон.)

МАРА, МАРА, МАРЕНА, МАРУХА, МАРУШКА, МОРА — призрак, видение; дух в облике женщины, появляющийся в доме (реже — вне дома); Смерть.

«Ходит як мара» (Смол.); «Мару побачил» (Брян.); «За печкой мара / Черным черна» (Тульск.); «Мара — как человек. Оставят прялку ночью, так мара прядет» (Волог.); «На ровнице мара сидит, волосы свои расчесывает» (Онеж.); «А баенщик в байне живет, водник в воде, а есть еще запечная мара; то тоже в доме живет, может, за печкой, а может, и еще где» (Онеж.).

Мара — одно из самых таинственных, «смутных» и, по-видимому, древних существ в поверьях русских крестьян.

Мара — дух в облике высокой женщины или, напротив, сгорбленной старухи, но почти всегда с длинными распущенными волосами. На Ярославщине мару представляли красивой девушкой в белом. По поверьям Тульской губернии и Олонецкого края, мара «черна», одета в рвань и даже космата: «Детей раньше бякой да запецельной марой пугали, оденут шубу вверх шестью и говорят: „Вот бяка или запецельная мара идет“» (Онеж.).

В некоторых местах мару уподобляют кикиморе (см. КИКИМОРА): она незримо обитает в избе, чаще всего за печью, откуда и названия «мара запечельная, запечная», ср. «Мара волосатая… сидит в дому за печкой» (Карел.) В поверьях псковичей марушка, подобно другим духам, проказящим в доме, незаметно похищает вещи.

Становясь видимой по ночам (как и оставаясь невидимой), мара допрядает (или рвет, путает) кудель, пряжу, не благословленные хозяйками (Волог., Олон., Тульск.); «Как всю пряжу не выпрядешь, Мара за ночь все спутат» (Карел.).

Крестьяне Калужской губернии верили, что мара шьет и прядет в лунные ночи; но делает это «не к добру». Мара опасна для детей: на Вологодчине, как и в некоторых других районах России, «бабкой Марой», «запечной марой» пугали ребятишек.

Существа, аналогичные маре, духу, являющемуся в доме, есть в поверьях многих народов. Сходны и названия подобных существ, восходящие, по-видимому, к единому корню. Это мара украинцев — «призрак, привидение, злой дух»; мора сербо-хорватов — «домовой», m?ra у чехов — «кикимора, кошмар»; mora, zmora поляков — «кошмар». Древнесеверное mara означает «домовой, дух-мучитель» и т. п. <Черепанова, 1983>.

По мнению И. М. Снегирева, исландское mara, marra, английское nightmare, чешское morusi значит «кикимора, пастень», мучающий людей во время сна <Снегирев, 1838>.

Согласно имеющимся пока материалам, мара русских поверий не столько воплощенный ночной кошмар, сколько воплощенная судьба, «божество-пряха», вещающее перемены в судьбах обитателей дома, а также губительный для детей призрак.

Мара — призрак, привидение, мираж — может появляться не только в доме. Это и «злой дух, присутствующий везде» (Вятск.), и «злое существо, воплощающее смерть»; призрак (Курск.). Слово «мара» означает также «туман», «мгла, марево»; «туман с воздушными призраками» (Олон.), а в некоторых районах России — «гибель». Мора — «мрак, тьма» (Новг,) «привидение» (Сарат.); морок, морока — «призрак; мрак, облако, туман» (Курск., Сарат., Колым.), «помрачение рассудка».

В этих своих ипостасях мара, мора схожа с белой женщиной (девушкой в белом одеянии) — видением в облике высокой женской фигуры в белом. Такое видение может возникнуть повсеместно и предвещает несчастья, воплощает смерть (см. БЕЛАЯ (БАБА, ДЕВКА).

Кроме того, на Ярославщине марой именовали полудницу.

В южных и юго-западных районах России Мареной называли и чучело (куклу, дерево, ветку), сжигаемое, разрываемое или потопляемое во время праздника проводов зимы, а также в ночь на Иванов день (7 июля). Такое чучело могло, по-видимому, воплощать уходящий отрезок времени — зиму (смерть), весну — или божество, связанное с плодородием, растительностью, соотносимое и с русалкой, ведьмой.

Образ мары в русских поверьях, таким образом, очерчен не вполне определенно и «осколочно» проявляет себя в различных ипостасях. Устойчивыми признаками этого образа остаются его призрачность, влияние на судьбы людей, а также способность мары — «тумана и марева» появляться только в определенное время: ночью или, напротив, в полдень и в «полдень года» — во время летнего солнцеворота или созревания хлебов, «на переломах» года (смена зимы и весны) и на «переломах» человеческой судьбы (жизнь — смерть).

Попытки так или иначе трактовать образ мары предпринимались неоднократно. «Наиболее вероятна связь слов этого гнезда [с корнем мар] с глаголами манить, маять или с образованиями от корня mr (санскрит mrtis, латинское mors, славянское съ-мьрьть)» <Черепанова, 1983>. В. В. Иванов и В. Н. Топоров полагают, что в образе мары отразился древний прототип, «связанный со смертью и водой — морем» <Иванов, Топоров, 1974>. «Мара, мора первоначально значило „болото, стоячая вода“… что сопрягается с мотивировкой Мокоши от мок — „сырое, болотистое место“. Значит, и та и другая — обитательницы сырых мест» <Мокиенко, 1986>.

Ряд исследователей видит в образе мары сложное сочетание «смерти, рождения и плодотворности». Так, О. А. Черепанова считает мару олицетворением судьбы, рока, но подчеркивает и ее традиционную для ряда русских женских мифологических персонажей связь с домашними работами, влагой, плодородием.

Можно предположить, что мара — это и своеобразная персонификация разных световых состояний мира, универсума в женском облике: она и марево (полдень, полдневный зной), и мрак (ночь, тьма, морок). Некоторым основанием для такого предположения могут служить, в частности, неразрывная связь появления мары с определенным временем суток, а также рассуждения А. Потебни о возможном «противоположном» развитии слов единого корня мар-: «От корня слов мар — жар солнечный, марить, о солнце: жарить, марный, жаркий, происходят и маряный, розовый, багровый („вечер маряный“, когда небо покрыто розовыми облаками, „заря маряна“ — ясная, красная — Ю. Сиб.), и марать, собственно чернить… (чешское Muriena, смерть, зима, по отношению черного цвета к смерти, морить)» <Потебня, 1914>. Ф. Буслаев соотносит слово мара («призрак» — Курск.) со словом марево, сопоставляя его по значению со словом «временить» — «изменять свой вид вдали от игры света» («острова временят» — Арх.) <Буслаев, 1861>.

О. А. Фрейденберг в своих трактовках объединяет Мару-универсум и Мару-судьбу, Мару-женщину и Мару-дерево, полагая, что в мифологическом мышлении судьба, доля человека может представлять собой «долю», часть уинверсума (подобную ему) и быть отдельным существом (двойником, огнем, растением). «То она [доля] Мара, душа, душит во сне; она дерево, душа и человека, и растения. На этом образе заложена вся будущая так называемая майская обрядность. „Май“, означающий зелень, сжигается, топится, вешается, он представлен в виде дерева, соломенного чучела, куклы…» <Фрейденберг, 1978>.

Образ мары, очевидно, предполагает множественность трактовок: мара — смерть, море, мир, мрак; душа, доля, т. е. и конец, и источник бытия; существо, наделенное универсальной властью, особо влияющее на жизнь и судьбы людей. Думается, что в поверьях XIX?XX вв. все это составляет не столько определенно очерченный образ, сколько комплекс воззрений, обнаруживаемый в основе представлений о целом ряде женских мифологических персонажей (кикимора, удельница, мокуша, белая женщина и т. п.).

Некоторая расплывчатость представлений о персонажах типа мары может быть связана и с особой, по поверьям, формой проявления высших сил, определяющих судьбу человека. Форма материализации таких сил, видимо, связывается с состоянием морока или марева в облике колеблющейся высокой белой фигуры, как бы проступающей из универсума и персонифицирующей его. «Мара — видение» доминирует и в поверьях XIX?XX вв. Отметим также, что имена типа Маринка (фонетически сходные с именем Мара, Марена) в русской фольклорной традиции устойчиво закреплены за ведуньями, ведьмами.

«Хотя исторически истоки корня мар очень глубоки… в языковом сознании XVIII?XX вв. наименование мара в применении к различным персонажам находится в непосредственной связи с широким значением „привидение“, „мерещиться“, представленном как в глагольных, так и именных образованиях»; мара — «наваждение, призрак, привидение» <Даль, 1881>; «марить» — «отуманивать, одурять», «маркосить» — «мерещиться, мелькать неясно видеться впотьмах» <Черепанова, 1983>. Однако при многозначности и даже всезначности подобных «образов-призраков» мара и сходные с ней существа в русских поверьях XIX?XX вв. более всего проявляются как доля, судьба в женском облике, а также наваждение, смерть.

МАРДОС, МАРДУС, МАРТОС — домовой, который «выкусывает» синяки на теле человека.

«Мартос какой-то синяки выкусыват. Ежели на заднице выкусит, нигде больше нету, это не к добру» (Арх.).

Представление о «выкусывании» домовым синяков отмечены на Мезени, хотя поверья, связанные с «наваливающимся», «давящим» во время сна домовым, распространены повсеместно (см. НАВНОЙ, ЖМА, ДОМОВОЙ).

Как полагает О. А. Черепанова, «по мифологической семантике синяк — это знак смерти, беды, потустороннего мира, след прикосновения „синего мужика“, то есть покойника» <Черепанова, 1996>.

В мезенских быличках о мардосе прослеживается своеобразная дифференциация оставляемых им синяков («к себе» и «от себя»), ср.: «Мардос выкусал, если к себе, то к неприятности, а от себя, то к добру. Говорят, что домовой выкусал. Какой синило появится, говорят, дедушка-домовеюшка кусал. И не чувствуешь, и не больно» (Арх.) <Черепанова, 1996>.

МАТЕНКА-ПОЛУНОЧЕНКА, МАТЕР НОЧНАЯ И ПОЛУНОЧНАЯ — дух полуночи, ночи; персонификация полуночи; существо, распоряжающееся сменой дня и ночи.

«При бессоннице детей обращаются к матенке-полуноценке, которая забавляется с ребенком и не дает ему спать: „Матенка-полуноценка, не играй моей дитей, играй пестом да ступой, помельней лапой“» (Арх.) <Астахова, 1928>.

Матенка-полуноченка упоминается в основном в заговорах и, по-видимому, сходна с полуночницей (см. ПОЛУНОЧНИК, ПОЛУНОЧНИЦА). Это и дух, тревожащий по ночам людей (особенно детей), и персонификация опасного времени (ночи, полночи).

В образе матенки-полуноченки, возможно, проглядывают черты женского божества, от которого зависят смена дня и ночи, благополучие людей. Заговор XVII в. обращен к «матери ночной и полуночной», предстающей почти всеобъемлющим, всемогущим существом: она не только «матер ночная», но «дневная и полудневная, зорная и полузорная, месяца ветха и молода, утра и вечера, во всяк день» <Черепанова, 1983>.

Этот образ напоминает «смутное» олицетворение мира в облике женщины-матери: «мать полуночная и полуденная» «порождает» утро и вечер, месяц, зори и т. п.

МЕДЯНИЦА, МЕДЕНИЦА, МЕДЯНИК, МЕДЯНИК, МЕДЯНКА, МЕДЯНКА — безногая змеевидная ящерица; веретеница.

«Медяник такой светлый, он блестит, как серебряный, на солнышке» (Лен.); «Счастье человеку, что медянка слепа» (Волог.)

Змеи в поверьях русских крестьян — существа и вполне реальные, и наделенные сверхъестественными свойствами, способностями. Медянка (часто отождествляемая с веретеницей) почитается одной из самых «лютых» змей (в ряде районов России медянками именуют гадюк) (см. ВЕРЕТЕНИЦА).

Внешний вид медянки соответствует ее названию: по поверьям, она наделена особым (медным?) блеском; сверкает, «как серебряная», у нее «золотая голова». «Меденица светленька, как рыба долгонька» (Новг.).

Медяница (медяница скороспея) упоминается в заговорах «от укушения змеей»: «Во морском озере, во святом колодце черпаю я воду, отговариваю, приговариваю от той от лютой от медяницы, от золотой головы. Ты, змей лютый, золотая голова, выкинь свою жалу от раба Божьего [имя], от живота, от сердца, от третьей жилы, от третьего пожилка, от третьего сустава, от третьего суставчика» (Тульск.).

Согласно достаточно распространенным представлениям, медянка слепа, что спасает от ее «ярости» людской род: «Рассказывают, что медяница прежде была с глазами, а кошка без глаз. Однажды кошка пришла к ней с просьбою: „Сестрица! Дай глазок на свадьбу сходить, я тебе гостинца принесу!“ Медяница в ожидании лакомого куска одолжила ее своими глазами, а та и не отдала. С тех пор меньше стало слез в мире: медянице по слепоте не удается жалить человека. Если бы медяница и доселе была с глазами, в тех местах, где оне водятся, в каждом селении десятки матерей проливали бы слезы, теряя от их жала детей своих» (Новг.)

По поверьям, медяница получает зрение раз в году, в день Ивана Купалы (7 июля), и, бросаясь на человека, может «пробить» его насквозь (так медянка охраняет клады, «открывающиеся» в день летнего солнцеворота). Среди уральских золотоискателей были популярны рассказы о змее-медянке, пронзающей кладоискателя, если он отправился на поиски цветущего папоротника, не зная оберегов от змей и нечистых духов.

Считается, что медянку можно убить осиновым прутом, но и убитая она продолжает шевелиться вплоть до захода солнца.

МЕЖЕВОЙ, МЕЖЕВИЧЁК — дух, обитающий на границе поля (на меже).

Представления о межевом в поверьях русских крестьян часто смешиваются с представлениями о других «хозяевах» полей, которые также обитают на межах и охраняют их; это полевой, удельница, кудельница (кудильница), полудница. «Полевой пуще на межах проказит» <Даль, 1984>.

Иногда межевой соотносится с вредящим домовым, дворовым. В делах московских приказов XVII в. упоминается нечистый дух, который объявился в построенном на меже доме и был изгнан ведуном: крестьянин, занимавшийся ведовством, говорил одному из своих клиентов: «Поперек де у тебя двора межа, а поселился де ты на новом месте, и ты де тое межу вели взорать до свету и пометать соломою, и животину велел пускать» <Черепнин, 1929>.

Межа — это и «надел», «граница», и «период времени меж чем-то», «рубеж, стык, раздел», поэтому многие из вышеперечисленных существ — обитатели не только пространственной, но и «временной» межи (времени полдня, сумерек); они властны и над земельным наделом, и над уделом, участью человека (см. УДЕЛЬНИЦА, ПОЛУДНИЦА, ПОЛЕВОЙ).

В современных поверьях Новгородчины межевой отчасти отождествляется с полевым: «Раньше строились, женились, делились — межи были такие, и нельзя строиться на этой межине… Ни за что скот не будет жить: межевой не дает, сильно животных мучает. Так вот скот [у одних] не ладил во дворе, а потом вспомнилось, что двор построен на межине. Надо, чтобы скот мирно ходил, надо межевого-полевого уговаривать или к колдунам. Межевой-полевой — он за межи спорится. А полевой — тот уж всему полю хозяин».

Упоминания собственно о межевом немногочисленны и отмечены в центре и на северо-западе России. Так, крестьяне Орловской губернии считали, что межевой — «хозяин полей, старик, борода у него из колосьев». Межевого старались задобрить — приносили ему кутью из зерен первого сжатого снопа.

МЕЛЬНИЧНОЙ, МЕЛЬНИЧНЫЙ МЕЛЬНИК — водяной, живущий в омуте у мельницы.

«На мельнице не служат молебен, мельничный не любит» (Енис.)

Одно из любимых мест обитания водяного — глубокие места на реках и озерах, омуты, особенно омуты у мельниц. В некоторых районах России водяного духа (нечистого, черта), живущего у мельницы, именуют мельничным (Волог., Лен.).

По сибирским поверьям, мельничный живет под колесами мельницы, может принимать вид красивой женщины или собаки.

Основные характеристики мельничного те же, что у водяного. Название мельничный отражает веру в необходимую связь водяных обитателей с мельниками, что выражено, например, в поговорке: «Со всякой новой мельницы водяной подать возьмет» <Даль, 1984>. В Вятской губернии (как и во многих других) еретничество (опасные колдовские способности) приписывалось мельникам, «кои будто бы имеют знакомство с чертями, живущими в омутах и прудах» <Васнецов, 1907>. Ср. также поговорку: «Из омута в ад как рукой подать» <Буслаев, 1861>.

В повествовании из Новгородской губернии мельник излавливает заскочившего к нему в лодку водяного-рыбу (накинув на него крест), но затем, сжалившись, отпускает пленника, взяв с него, однако, слово никогда не размывать мельницу.

Повсеместно считалось, что мельник должен жить в дружбе с водяным: ежегодно и при постройке новых мельниц приносить ему жертвы. Есть рассказы о том, как мельники гостят, ночуют у водяных духов (см. ВОДЯНОЙ). Обитатели мельничных омутов, в свою очередь, не прочь погостить у людей. «У одного мельника была очень красивая жена; мельничиха сильно приглянулась водяному, и он стал за ней ухаживать. Как только мельник уйдет куда, водяной преобразится в красивого парня и является к своей возлюбленной. Она было совсем отдалась ему; но, прежде чем совершить грех, она перекрестилась и проговорила: „Прости меня, Господи!“ Вдруг перед ней, вместо красавца парня, черная кошка. Она еще раз перекрестилась, и кошка превратилась в змею. Но мельничихе удалось достать святой воды из-под божницы и спрыснуть змею. Дух исчез» (Новг., Череп.).

МЕМОЗИНА — водяной дух в облике женщины; фараонка.

Упоминания о мемозинах, полурыбах-полуженщинах, чаще всего встречаются в поверьях юго-западных районов России; на Украине. Мемозины (голова, руки и брюхо женские, а вместо ног — рыбий хвост) напоминают фараонок; их считают произошедшими из людей, которые утонули во время преследования идущих через Чермное (Красное. — М. В.) море евреев (см. ФАРАОН). «Мемозины эти замечательны также пением, до такой степени прекрасным, что когда оне поют, море перестает волноваться и человек может заслушаться навеки» <Зеленин, 1916>.

Влияния, сформировавшие образ мемозины, во многом заимствованные и «книжные»: «В самом образе мемозин или фаляронов, с их рыбообразным хвостом и очаровательным пением, нельзя не видеть отклика древнегреческого сказания о сиренах» <Зеленин, 1916>. Н. Ф. Сумцов полагает, что само название мемозина — «отзвук» имени западноевропейской феи Мелюзины <Сумцов, 1890>.

МЕРТВЕЦ, МЕРТВЕЛЬ, МЕРТВЕЛЬ, МЕРТВЕНЬ, МЕРТВЯК, МЕРТВЯЦ — умерший, покойник; «живой» покойник.

«Она перву ночь его с кровати и бросила: „Могу ли я с этим мертвяком спать“» (Онеж.); «Кому мертвец, а нам товарец» (попам да гробовщикам); «Мертвец у ворот не стоит, а свое возьмет» <Даль, 1881>; «А хозяйки все их дожидаются. Ну, после и доведались, что те померли. Да и говорят: „Хотя бы мертвыми повидать“. — Ну, вот те мертвяки и пришли» (Онеж.); «Это самое привидение, иль бо этот самый мертвец, что собаку пожрал, был какой-нибудь злокозненный воржец» (Урал).

Мертвецы в поверьях русских крестьян характеризуются тождественно покойникам: это скончавшиеся, но продолжающие «жить» люди (см. ПОКОЙНИК). Как отмечает И. В. Карнаухова, крестьянские рассказы о мертвецах «тесно связывают с жизнью людей таинственное существование умерших». «Всякая связь, завязавшаяся при жизни, всякое обстоятельство, всякие отношения сохраняют силу и после смерти одной из сторон. Но, по большей части, все это бывает не в пользу живых. Мертвецы мстят живым из зависти за то, что те сохраняют еще дыхание и теплую кровь и пользуются всеми благами живой жизни. Они, а иногда их образы дьяволы-бесы приходят часто в семью, чтобы погубить остальных ее членов. Особенно часто они являются к тоскующим женам» (спасти от них может только пение петуха или вмешательство другого духа; о других оберегах и способах спасения — см. ПОКОЙНИК) <Карнаухова, 1928>.

Во многих контекстах название мертвец, мертвяк имеет зловещий (или пренебрежительно-уничижительный) оттенок, ср.: мертвяк — «мертвец, который оживает и бегает» (Вятск.) <Васнецов, 1907>. Могилы подозреваемых «в ночных хождениях» покойников раскапывали, оборачивая их ниц и пробивая спины осиновым колом (см. ЕРЕТИК).

МИМОХОДА — болезнь, «приключающаяся мимоходом»; лихорадка.

По сообщению П. Ефименко, в Архангельской губернии под названием мимохода объединяли целый ряд заболеваний, относимых к головному мозгу: «Мимохода есть болезнь чистого поля, которая поражает человека как бы ветерком в мозги, оттого делается головокружение, затмение рассудка и даже смерть. Сюда относятся: родимец, помешательство ума, апоплексический удар, паралич и пр.» <Ефименко, 1877>.

МИРЯК — призрак, привидение; человек, одержимый бесом, кликуша.

«Просватали миряка за кликушу» <Даль, 1881>.

По сообщению В. Даля, мирячество — «припадочная болезнь», «делается от испуга, от порчи; после крика и корчи больной тупо повторяет речи других и даже их движения» (Сиб.). «В камчатском наречии безумие, забытье называется словом „мирикайло“, происшедшим от глагола „мирячить“ — быть в припадке безумия, чему подвержены более старухи; они вдруг вскрикивают с испуга, иногда бранятся, или громко повторяют последние слышанные ими слова и подражают движениям, делаемым перед ними другими в то же время» <Буслаев, 1861>.

В поверьях Псковщины миряк — привидение в облике покойника, который является живым людям.

МЛИЛКО — дух, обитающий в безлюдных местах.

«Млиться», «млеться» означает «представляться», «чудиться», «видеться», ср.: «Дикое тут место, зачастую млится то собака, то кошка»; «Ох и напужалась я: помлилась мне утопленница» (Вятск.). Соответственно, млилко — дух, который может почудиться человеку в опасном, пустынном месте (Вятск.).

МОДОВЕЙКО, МОДОВЕЮШКО, МОДОВОЙ, МОДОЖИРКО, МОДОЖИРУШКО — домовой.

МОДОВИХА — домовой дух в женском обличье.

«А как входишь в новый дом, зовешь: „Дедушко-модовеюшко, пусти в новый дом жить, дедушко-модовеюшко, напой моих овецушков, пой (пои) пар Божий моих овецушков, пой-корми сладко, води гладко, стели мягко. Сам не декайся, жены не давай, детей закликай, здоровья давай“» (Арх.).

«А на скотне все модовейко плаце, к плоху это. У сестры доць, с повети спущатся, видит: в красных сапожках, в красной шубейке старицок спущается. Бородка узенька, длинна. А после-от дом сгорел. Уж он вещевал» (Арх.) <Черепанова, 1996>.

Модовой, модовейко — «перевернутое» в целях табуирования название домового духа (произносить истинное имя домового считалось нежелательным).

МОКОША, МОКУША — дух в облике женщины, появляющийся в доме, на подворье; знахарка, колдунья.

«Ох, мокуша остригла овец!» (Олон.)

Упоминания о мокоше, мокуше в материалах XIX?XX вв. ограничены несколькими районами России. Для жителей Вологодчины мокоша — женщина с большой головой и длинными руками. Появляясь в избе по ночам, мокоша прядет оставленную без благословения кудель (Волог., Новг., Онеж.) (на Ярославщине мокошей называли хлопотливого человека).

Наиболее подробно мокоша (мокуша) охарактеризована в поверьях Олонецкого края: «…когда шерсть из овцы сильно вылезет, „Ой, — говорят, — овцу-ту Мокуша остригла“. Иное спят, веретено урчит, говорят, Мокуша пряла, ходит она по домам, да по ночам шерсть прядет, да овец стрижет; выходя из дома, она о брусок, о полати-то, веретеном и щелкнет, случается, что когда она недовольна, остригает немного волос и у самих хозяев» <Буслаев, 1894>.

В XVI в. (и, по-видимому, в древней и средневековой Руси) мокушей именовали знахарку, колдунью: «В одном худом номоканунце XVI в. духовник спрашивает женщину: „Не ходила ли еси к Мокуше?“» <Гальковский, 1916>.

По своему облику и «занятиям» мокоша (мокуша) схожа с кикиморой, марой, мокрухой: это прежде всего «божество-пряха», от нее зависят судьбы обитателей дома.

Однако в поверьях мокоша более определенно, чем, например, кикимора, связана с овцеводством (она «метит» овец); связана она и с водой, влагой (отчего ее иногда и зовут мокрухой).

Само название мокоши позволяет соотнести ее с Мокошью, одним из верховных божеств восточнославянского пантеона. Изучая олонецкие поверья, Е. В. Барсов приходит к выводу, что, как и Мокошь, мокоша — «покровительница овцеводства, прядения и вообще бабьего хозяйства». Он полагает, что требы [жертвы] Мокоши (как и мокоше) заключались в том, что при стрижке овец в ножницах на ночь оставляли по клоку шерсти <Барсов, 1894>.

В. В. Иванов считает мокошу трансформацией женского восточнославянского божества Мокоши (выделяя в этих названиях тот же корень, что и словах «мокрый», «мокнуть») и предполагает, что соответствующий женский образ является общеславянским, сопоставимым с образом Матери Сырой Земли <Иванов, 1976>. Отмечается также возможная связь с *mokos, «прядение», ср. обряд, именуемый «мокрида», во время которого, принося жертву Параскеве Пятнице, в колодец бросали кудель и пряжу <Иванов, Топоров, 1982>.

Мокошь, по-видимому, «женское воплощение водной стихии» <Иванов, 1976> (а точнее — земли в единстве с водой); она распоряжается влагой, плодородием, увеличением стад, «бабьим» домашним хозяйством; жизнью, судьбами людей.

Достаточно точно охарактеризовать взаимосвязь образов прядущей в доме мокуши и верховного божества Мокоши пока трудно. Вполне вероятно, что мокуша поверий XIX?XX вв. — это не «выродившаяся» Мокошь, но женское божество, ведающее жизнью, плодородием, представления о котором (наряду с почитанием Матери-Земли) существовали издревле. Эти представления могли послужить и основой для формирования в I тысячелетии н. э. образа верховного женского божества Мокоши (трансформировавшегося затем в образы Параскевы Пятницы, Покровы, Богородицы) и основой для формирования представлений о целом ряде женских мифологических персонажей (русалка, кикимора, мокруха, удельница), облики и «занятия» которых во многом похожи.

МОКРУХА — дух в облике женщины, появляющийся в доме.

Мокруха упоминается в поверьях Новгородчины и Вологодчины. По своему облику и характеристикам она схожа с мокошей, кикиморой, Марой. Это дух, который появляется в избе по ночам. Мокруха любит прясть. И в названии, и в описаниях мокрухи подчеркивается ее связь с водой: по поверьям, она всегда оставляет мокрое пятно на том месте, где посидела.

МОРА — привидение; фантастическое существо, при свете Луны прядущее недопряденную пряжу (Твер).) (см. MAРA).

МОРГУЛЯТКА — нечистый дух; бес, черт, находящийся на службе у колдуна (см. ПОМОЩНИКИ).

«Век свой Петр Васильич (мельник-колдун. — М. В.) неспокойно прожил: с моргулятками тяжело ладить. Они знали свое дело и сильно его донимали. Посылал он их песок считать, пеньки в лесах (самое трудное для беса: иной пенёк ведь с молитвой рублен)» (Самар.).

Название нечистого духа, услужающего (и, одновременно, докучающего) колдуну — моргулятка — скорее всего характеризует его как существо мелкое, мелькающее, стремительное и суетливое, ср.: одним моргом сделать — «сделать очень быстро» <Даль, 1881>; моргнуть — «убежать, побежать, скрыться» (Тульск.); моргучий — «часто мигающий, моргающий» (Орл., Ряз.); привередливый, капризный (Моск.); морготать — «шумно вести себя, хихикать» (Читин.) и т. п.

МОРОК — сон, в котором человек видит самого себя; по народным поверьям, является приметой скорой смерти (Костр.).

МОРОКА — призрак (Курск.).

МОХОВИК, МОХОВОЙ — лесной дух, обитающий среди мха, дух, обитающий в моховом болоте.

«Собрались все бесы до кучки: водяной, лесовой, полевой, моховой» (Смол.).

Сведения о моховиках немногочисленны. В Олонецком крае говорят, что моховик — самый маленький из лесовиков, подчиненных старшему лесовику — великану, лесному царю.

На Вологодчине считали, что моховики — «маленькие, в четверть аршина старички, так что они могут прятаться во мху, им и питаются» <Черепанова, 1983>.

По поверьям Смоленской губернии, моховой — дух, обитающий в моховом болоте.

«Хозяин» мха (не именуемый, правда, моховиком) упоминается в быличке Новгородской области: «Хозяин грибов, мха есть. Хозяин везде должно быть. Он вроде бы выйдет, такой старичок старенький выйдет с-под корня или с земли, окрикнет мальчишек: „Зачем так делаете неладно!“, если они грибы неправильно собирают. Это лесовой хозяин, он бережет, сторожит лес» <Черепанова, 1996>.