ГЛАВА 1. ЧЕГО ЖАЖДЕТ ВСЯКАЯ ДУША

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА 1. ЧЕГО ЖАЖДЕТ ВСЯКАЯ ДУША

Когда аспирант Принстонского университета спросил: «Остались ли еще в этом мире темы для диссертаций?», Альберт Эйнштейн ответил: «Исследуйте молитву. Кто-то же должен заняться ее исследованием».

Неудачное время я выбрал для посещения Санкт-Петербурга. Я приехал туда в ноябре 2002 года — как раз когда город вовсю готовился к празднованию своего трехсотлетия. Строительные леса опутали все более-менее значимые городские здания. На старинных мостовых то тут, то там валялись булыжники, превратившие мою обычную утреннюю пробежку в настоящее приключение. Я бежал в темноте — на этих широтах солнце встает достаточно поздно — и смотрел себе под ноги, старательно огибая груды кирпичей и кучи песка и выглядывая участки дороги, блеск которых сигнализировал, что впереди лед.

Но все-таки я оказался недостаточно внимателен. Очнулся я, лежа на тротуаре. Мне было очень холодно. Я сел. Я помнил, как во время падения успел отдернуть голову, чтобы не напороться на торчащий кусок арматуры. Сняв перчатки, я дотронулся до правого глаза и почувствовал кровь. Вся правая сторона лица была в крови. Я встал, стряхнул грязь и хлопья снега со спортивного костюма и стал ощупывать себя в поисках других повреждений. Я шел медленно, наблюдая за ощущениями в пульсирующих болью коленях и локтях. Потом я почувствовал кровь во рту, а пройдя пару кварталов, обнаружил, что у меня не хватает переднего зуба. Я вернулся назад, чтобы его найти, но в темноте ничего не сумел разглядеть.

Выйдя на Невский проспект, я заметил, что люди как-то странно на меня посматривают. Русские редко смотрят в глаза незнакомцам, так что я, очевидно, представлял собой весьма жалкое зрелище. Прихрамывая, я добрел до гостиницы. Попасть внутрь мне удалось лишь после того, как охранники окончательно удостоверились, что я не бомж. Я постучал в дверь своего номера и сказал: «Дженет, открой, я поранился».

Мы с женой были напуганы страшными историями об оказании медицинской помощи в России. Нам говорили, будто прийти к врачу с небольшой ранкой, а уйти go СПИДом или гепатитом. Вот я и решил заняться самолечением. Совершив набег на минибар и разжившись несколькими крошечными бутылочками водки, мы начали обрабатывать ссадины на лице. Верхняя губа была рассечена пополам. Сжав зубы, я продезинфицировал ранения алкоголем и вытер грязь с лица освежающими салфетками, которые остались у меня еще с самолета. Мы скрепили рассеченную верхнюю губу лейкопластырем в надежде, что она сама заживет. За время, пока я лечился, у меня заплыл глаз, окрасившись в красивый пурпурный цвет. К счастью, сам глаз не пострадал.

Я принял пару таблеток аспирина и немного передохнул. Затем я вернулся на Невский, чтобы отыскать интернет-кафе. Я преодолел три лестничных пролета, знаками договорился о цене и уселся в кресло перед монитором. Мои пальцы остановились на клавиатуре с русскими буквами, все надписи на экране тоже были на кириллице. После десяти минут неудачных попыток мне все-таки удалось зайти на свой почтовый сервер. Ну, наконец, соединился! Я отправил письмо членам молитвенной группы из моей церкви в Колорадо, а также нескольким друзьям и членам семьи. Соединение то и дело пропадало. Каждый раз мне приходилось заново заходить в свой почтовый ящик и набирать текст письма.

Мое сообщение было простым: короткий рассказ о происшествии и заключение: «Нам нужна помощь. Пожалуйста, молитесь». Я не знал, насколько серьезны мои травмы. Следующие несколько дней мне предстояло провести на Выставке христианской литературы, а затем ехать в Москву на встречи с читателями. Новостной баннер рассказывал, что вооруженные чеченские боевики только что захватили в Москве театр, в котором было полным-полно зрителей. Въезд в Москву временно закрыли. Я закончил письмо и нажал кнопку «отправить». Едва письмо улетело в необозримые просторы интернета, как на экране выскочило предупреждение: оплаченное время закончилось.

Как же действует молитва? Я размышлял об этом по дороге в гостиницу. Мы посылаем сигналы из видимого мира в невидимый и надеемся, что Кто-то их услышит. Но как узнать, что сигнал получен?

Впервые за этот день я почувствовал, как потихоньку отступают страх и тревога, поселившиеся в моем сердце. Через несколько часов мои друзья и родные, люди, которые меня любят, включат компьютеры и прочитают мое письмо. Они станут молиться о моем выздоровлении. Я был не одинок[1].

Вселенская молитва

В той или иной форме молитва присутствует в каждой религии. Дикие племена совершали жертвоприношения и молились о повседневных нуждах — здоровье, еде, дожде, детях, победах. Инки и ацтеки приносили в жертву людей, надеясь тем самым заслужить милость богов. Пять раз в день мусульмане отрываются от повседневных дел, будь то вождение автомобиля, обед или игра в футбол, и совершают намаз.

Даже атеисты иногда прибегают к молитве. В советские времена почти во всех учреждениях были так называемы «красные уголки», в которых висел портрет Ленина, как висят иконы в домах верующих. Хочу пересказать отрывок из передовицы газеты «Правда» начала пятидесятых годов. В ней чувствуется поистине религиозный настрой: Если во время работы вы столкнулись с трудностями или вдруг усомнились в своих способностях, подумайте о нем — о Сталине — и к вам вернется былая уверенность. Если вы чувствуете усталость, думайте о нем — о Сталине — и работа начнет спориться. Если вы ищете правильное решение, подумайте о нем — о Сталине — и вы найдете ответ.

Мы молимся, когда хотим поблагодарить за красоту и великолепие мира. Мы молимся, когда ощущаем себя маленькими и беззащитными. Мы молимся, когда нам страшно. Мы молимся о прощении, об укреплении духа, о встрече с Создателем, о даровании знака, что мы не одни. Миллионы людей, которые ходят на собрания Анонимных Алкоголиков, ежедневно обращаются к Высшей Силе с просьбой о помощи в борьбе с вредным пристрастием. Мы молимся, потому что не можем иначе. Само слово «молитва» происходит от латинского многозначного слова «ргесог» (молиться, настоятельно просить, умолять, взывать, выпрашивать, вымаливать, заступаться, призывать, желать). Ему родственно английское «precarious» — «вымоленный, полученный молитвой». (Интересно, что еще одно значение слова «precarious» — «случайный», «ненадежный», «шаткий»[2].) В России, в Санкт-Петербурге, я молился от безысходности — я был уверен, что кроме Бога, мне не к кому обратиться.

Молитва — явление всеобщее, в ней человек озвучивает свои нужды. Как сказал американский поэт Томас Мертон: «Молитва — это квинтэссенция того, что мы есть… Мы — живая неполнота. Мы — брешь, пустота, которая жаждет заполнения». Молясь, мы подаем голос и нарушаем тишину. Слова молитвы исходят из сокровенных глубин нашего естества. Я помню, как после событий 11 сентября 2001 года я постоянно твердил молитву: «Боже, благослови Америку». На самом деле я хотел сказать: «Боже, спаси Америку». Спаси нас. Сохрани нам жизнь. Дай нам еще один шанс».

Согласно опросам общественного мнения института Гэллапа, число американцев, которые на этой неделе обратятся к Богу с молитвой, превышает общее число тех, кто сядет за руль машины, сделает зарядку, займется сексом или пойдет на работу. Девять из десяти американцев утверждают, что молятся регулярно. Трое из четырех говорят, что молятся каждый день. Чтобы понять, насколько популярна молитва, наберите слово «молитва» в любом интернет-поисковике. Экран запестрит миллионами ссылок. Но эти впечатляющие цифры таят в себе загадку.

Когда я начинал исследовать тему христианской молитвы, я ходил по библиотекам и читал книги о величайших молитвенниках, каких только знала история. Один из самых выдающихся христиан девятнадцатого века, истинный подвижник, Джордж Мюллер каждое утро по нескольку часов молился Богу об устроении жизни опекаемых им сирот. Английский епископ Эндрю Ланселот ежедневно уделял молитве пять часов, а его соотечественник священник Чарльз Симеон вставал в 4 утра, чтобы совершить свое четырехчасовое правило. Монахини ордена «Неспящие» до сих пор молятся посменно, так что ни один час дня и ночи у них не остается без молитвы. Сюзанна Уэсли, многодетная мать, у которой ни на минуту не было возможности остаться одной, садилась в кресло-качалку, набрасывала на голову фартук и молилась за Джона и Чарльза (будущих лидеров духовного возрождения Церкви) и за всех остальных детей. Мартин Лютер, ежедневно молившийся по два-три часа, говорил, что молитва должна быть для нас столь же естественным делом, как шитье обуви для сапожника или одежды — для портного. Джонатан Эдварде, один из вдохновителей «Великого духовного пробуждения» в Северной Америке восемнадцатого века, писал о «сладких часах», проведенных на берегах реки Гудзон, когда он чувствовал, будто «восхищен и поглощен глубинами Божьего естества».

Потом я стал расспрашивать о молитве обычных людей. Результаты были такие:

· Важна ли для вас молитва?

Несомненно.

· Как часто вы молитесь?

Каждый день.

· Как долго?

Минут пять — ну, может, семь.

· Вы при этом чувствуете удовлетворение?

Как сказать…

· А вы ощущаете присутствие Бога во время молитвы?

Иногда, но не часто.

Многим из тех, с кем мне довелось пообщаться на эту тему, молитва казалась скорее бременем, нежели удовольствием. Эти люди считали ее важным, даже первостепенным занятием, но винили себя в том, что их молитвенная жизнь весьма и весьма поверхностна.

Проблема современности

Я слышал, как молятся верующие в евангельских церквях: они указывают Богу, что Ему делать, заодно тонко намекая братьям по вере, как следует себя вести. В более либеральных церквях молитвы скорее походят на призывы к действию. Создается впечатление, что молитва — повинность, без которой, увы, невозможно приступить к труду на благо Царства Божьего. Богословский трактат крупного современного теолога доктора Ханса Кунга «О том, как быть христианином» состоит из семисот двух страниц. Но в нем нет ни одной главы или даже статьи алфавитного указателя, которые были бы посвящены молитве. На недоуменные вопросы Кунг отвечал, что сожалеет о столь досадном упущении. Мол, цензоры из Ватикана на него давили, а установленные издателем сроки были жесткими, вот он и забыл о молитве.

Почему все теоретически признают важность молитвы, а на деле мало кто получает от нее удовлетворение? Почему молитвы Лютера и Чарльза Симеона, которые проводили на коленях по несколько часов кряду, столь сильно отличается от молитв современных христиан, которые уже через десять минут начинают ерзать на стуле?

Я всегда замечал огромную разницу между тем, как о молитве говорят и как молятся на самом деле. В теории молитва — это важный шаг человека навстречу Творцу Вселенной. Однако на практике оказывается, что молитва для нас — источник смущения и многих разочарований. Мой издатель проводил специальный опрос в интернете. Выяснилось, что из шестисот семидесяти восьми опрошенных лишь двадцать три полностью довольны своей молитвенной жизнью. Такое расхождение в цифрах и побудило меня написать эту книгу.

Несомненно, с развитием науки и техники мы придаем молитве все меньше значения. В стародавние времена земледельцы обращали взоры к невозмутимым небесам, умоляя о дожде. Теперь же мы предпочитаем исследовать области низкого давления, прокладывать оросительные каналы и вызывать осадки, наполняя облака крупицами йодистого серебра. Когда в прошлом ребенок заболевал, родители уповали на одного лишь Бога. В наше время они вызывают врача, а в экстренных случаях звонят в «скорую».

В современном мире на пути молитвы встала самая большая преграда под названием маловерие. Воздух, которым мы дышим, буквально пропитан сомнениями. Почему Бог не вмешивается? Разве Он не видит, что наш мир катится в бездну? Что за польза от молитвы, когда нам грозят ядерная война, терроризм, стихийные бедствия и глобальные изменения климата? Как писал в 1942 году Джордж Баттрик, священник Гарвардского университета, для многих людей молитва — не более чем «поток слов, растворяющихся во вселенском безразличии».

Рост материального благосостояния также не способствует молитвенным подвигам. Во время путешествий я всегда обращаю внимание на то, что в более бедных странах христиане меньше времени проводят в теоретических размышлениях о молитве. Они просто молятся. Богатые люди полагаются на свои таланты и средства. Они решают мелкие повседневные проблемы самостоятельно. Гарантия будущего для них — это страховые полисы и пенсионные фонды. Едва ли можно искренне просить: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», когда холодильник ломится от запасов на месяц вперед.

Хронический дефицит времени лишает молитву той неспешности, которой требует это занятие. Все меньше времени мы отводим и на общение с людьми, а само общение все чаще походит на короткие шифровки — sms и msn-сообщения, электронная почта и «аськи». У нас почти не остается времени для беседы, а уж для размышлений — и подавно. Мы живем с постоянным ощущением нехватки: нехватки времени, отдыха, физических нагрузок, развлечений. Разве в жизни, которая постоянно отстает от расписания, найдется место Богу?

Если мы все же решаемся заглянуть в глубь себя и обнажить душу перед людьми, нам тут же бросаются на помощь всевозможные психологи и группы поддержки. Они пытаются делать то, что раньше считалось прерогативой Бога[3]. А мы и рады: ведь молитва невидимому Богу не дает эффекта обратной связи, который возникает при общении с консультантами или друзьями. Те, по крайней мере, могут в ответ сочувственно покивать головой. И вообще, кто-нибудь слушает, когда я молюсь? Как говорила гнусавая телефонистка Эрнестина, воплощенная на экране комедийной актрисой Лили Томлин: «Абонент, с которым я сейчас разговариваю, вы меня слышите?»

Для скептика молитва — самообман, пустая трата времени. А для верующего молитва, пожалуй, самое ценное времяпровождение. Как христианин, я согласен с верующими. Но почему молиться — это так трудно? Английский проповедник Мартин Ллойд-Джонс пришел к выводу: «Ни одно из христианских занятий не порождает столько недоумений и трудностей, как молитва».

Паломник

Я пишу о молитве как паломник, а не как знаток. Меня волнуют те же самые вопросы, которые в определенные моменты жизни возникали и возникают у каждого верующего человека. Слушает ли меня Бог? С чего вдруг я должен быть Ему небезразличен? Если Бог все знает, то какой смысл молиться? Почему в ответах на молитвы нет логики? Почему эти ответы порой походят на каприз Бога? Правда ли, что человек, за которого молится много народа, имеет больше шансов на физическое исцеление, чем тот, кто так же сильно болен, но за кого молятся всего несколько человек? Почему иногда кажется, что Бог близко, а иногда — что далеко? В ком вызывает изменения молитва: в Боге или во мне самом?

В других своих книгах я старался избегать темы молитвы. Наверное, из-за чувства вины и комплекса неполноценности. К своему стыду признаюсь, что я не веду дневника, не советуюсь с духовным наставником и не вхожу в молитвенную группу. Я не отрицаю, что порой смотрю на молитву глазами скептика. Я гораздо чаще переживаю о молитвах, оставшихся без ответа, нежели радуюсь тем, на которые Господь ответил. Короче говоря, я знаю лишь одно: я недостаточно сведущ в вопросах молитвы, чтобы уверенно писать эту книгу, но искренне хотел бы узнать больше.

Больше всего в жизни я желаю познать Бога. Психиатр Джеральд Мэй заметил: «На протяжении двадцати лет я выслушивал, как люди жалуются, что у них болит душа. В результате я убедился, что каждый человек от рождения стремится к Богу. Неважно, осознана наша религиозность или нет., но именно стремление к Богу — вот самое сильное наше желание и самое ценное сокровище». А уж если мы созданы по образу и подобию Божьему, то Он наверняка знает способ ответить на наше стремление. И способ этот — молитва.

По старой журналистской привычке я стал расспрашивать о молитве своих соседей, друзей-писателей, прихожан моей церкви, священников и просто обычных людей. Некоторые из собранных мною высказываний помещены в рамочках на страницах книги. Это — голоса из реальной жизни, которые не дадут мне отклониться от сути вопроса. Я буду указывать лишь имена людей, без фамилий. Некоторые из опрошенных хорошо известны в христианских кругах. Но мне не хочется, чтобы читатели обращали внимание на заслуги рассказчиков: по части молитвы мы все начинающие.

Моя книга — не молитвенное руководство с подробными описаниями различных методик — например, поста, молитвенного уединения и прочих духовных дисциплин. Я смотрю на молитву как паломник, как путешественник, который разглядывает памятники, задает вопросы, все впитывает, взвешивает и обдумывает. Сознаюсь: я очень часто общался с христианами, которые говорили много, а размышляли крайне мало. Но пусть я лучше ошибусь, пусть ошибочно поверю, что люди говорили со мной искренне, нежели заподозрю в фальши невинного. Так что я верю всему, рассказанному мне. И услышанные мною рассказы появятся на страницах книги. Тем не менее, пока я писал, я научился воспринимать молитву не как суровую обязанность, а как дар Божий. Этот дар предназначен всем — и каждому лично, в том числе и мне. Все, что идет человеку во благо, требует дисциплины. И молитва — не исключение. Но все же я уверен: отношения с Богом должны быть скорее дружескими, нежели основанными на чувстве долга.

В молитвенной жизни бывают моменты воодушевления и безразличия, рассеянности и сосредоточенности, случаются вспышки радости и приступы гнева. Другими словами, для молитвы характерны основные черты любых серьезных отношений. Если считать молитву встречей человека с Богом, то, значит, я обязан узнать о ней как можно больше. Кстати сказать, большая часть проблем, возникающих в моей духовной жизни, неизменно связана с одним из двух вопросов: почему Бог не поступает так, как я того хочу, и почему я не делаю того, чего хочет от меня Бог. И именно молитва объединяет оба этих вопроса.