Валаам. Старец Алексий. Об исповеди

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Валаам. Старец Алексий. Об исповеди

В душе владыки Феофана особое место занимал Валаамский монастырь. Он любил святой Валаам и часто с теплотой говорил о нем.

Суровая и величественная природа Спасо-Преображенского монастыря, одного из древнейших на Руси, расположившегося на островах огромного, как море, Ладожского озера, была мила его сердцу. Монастырь появился еще в те времена, когда вся окольная земля была языческой. Суровый северный климат Богом был создан для аскетов-подвижников. К монастырю относятся несколько скитов, а также хижины отшельников.

Трогателен здесь монастырский суровый обычай вселения в отшельничество. Когда монах изъявляет желание вести совершенно одинокий, безмолвный образ жизни, признается способным к этому и получает благословение игумена, ему дают топор, пилу, гвозди, мешок сухарей и отвозят на необитаемый остров. Там он сооружает себе хижину для молитвы и сна, как бы гроб, в котором и подвизается до смерти. Пищу ему, сухари, привозят на лодке из монастыря. При этом не произносят ни слова, ибо он дал обет Богу умереть миру и жить лишь о Господе.

Валаам, 30-е годы XX века

В годы своего двадцатилетнего пребывания в Петербургской Духовной академии владыка Феофан часто уединялся на Валааме. Вспоминая о своих путешествиях, он говорил: «Как только попадешь на пароход, доставляющий богомольцев в обитель, так уже начинаешь себя чувствовать, будто в монастыре. Это прежде всего потому, что вся команда на пароходе – монахи, все совершается с благословения и с молитвой». И еще вспоминал Владыка: «Служба в храме кончается, и я прежде отпуста выхожу из храма, чтобы не смущать монахов и богомольцев своим присутствием. А то ведь, как к епископу, все молящиеся начнут подходить под благословение. А я выйду быстро из храма и уйду в лес. А в лесу благодатная, неописуемая красота. Молитвенная тишина, как в храме Божием… Господи, какое это дивное наставление к молитве непрестанной. Действительно, сама неодушевленная природа говорит о Великом Творце своем, о Боге.

Ибо воистину по величию и красоте созданий познается Он, Виновник и Создатель бытия их (См.: Прем. 13, 5)».

Однажды в девственном и молитвенном валаамском лесу, в этом нерукотворном храме Божием, привелось владыке Феофану пережить нечто дивное, благодатное.

Валаам

Вышел он, как обычно, из монастырского храма и уединился, чтобы всецело отдаться той радостной, благословенной молитве, которая совершается, по милости Божией, втайне. Но вскоре он заметил большую безмолвную толпу народа со старцем иеросхимонахом Алексием, на которого было возложено игуменом послушание поучать народ собеседованиями вне храма. Увидя это, Владыка пошел в сторону и думал, что больше не встретится с этой толпой. Но оказалось, что и старец вел богомольцев в ту же сторону. Тогда он решил пропустить шествие мимо, а потом самому уйти в противоположную сторону. Владыка находился в чаще и оттуда наблюдал прохождение богомольцев. Впереди шел старец на большом расстоянии от народа, а за ним шли богомольцы, в большинстве своем – женщины. Иеросхимонах двигался, склонив голову к земле, занятый, по уставу монашескому, непрестанной молитвой. У епископа непроизвольно вдруг промелькнула мысль: «Ах, напрасно иеросхимонах Алексий окружает себя этими женщинами, да все молодыми. Нарекания могут быть…»

«Но не успел я, – вспоминал позже Владыка, – этого подумать, как старец поднял голову и, повернувшись в мою сторону, громко сказал, почти выкрикнул: “И за Христом ходили!..”»

По неожиданности и краткости произнесенных слов никто не мог понять в народе их смысла и к кому они относились. Хотя вся толпа слышала эти слова и взглянула в сторону Владыки, но его за густой чащей нельзя было видеть. А старец снова опустил голову и погрузился в заповеданную Господом непрестанную молитву.

Валаам. Поклонный крест у причала Воскресенского скита

«Воистину старец Алексий был великий святой и дивный прозорливец, – свидетельствовал владыка Феофан, – он был так красив, как Ангел Божий. На него порою было трудно смотреть, он весь был как бы в пламени, особенно когда стоял на молитве в алтаре. В это время он весь преображался, его облик становился непередаваемо особым, крайне сосредоточенным и строгим. Он, действительно, был весь огненный. Но миру он остался почти неизвестен, потому что мир был недостоин».

Если старец чувствовал, что присутствующие в алтаре невольно наблюдают за ним и за его молитвою, он старался скрыть свое состояние неким юродством. Он в этом случае обычно подходил к стене и, выдавая себя за рассеянного богомольца, по тени своей на стене поправлял и приглаживал на голове волосы.

Владыка Феофан рассказывал о духовной прозорливости дивного старца Божия Алексия. В то время он, молодой иеромонах Феофан, профессор академии, отправился из Петербурга в Валаамский монастырь по некоей духовной необходимости. Его беспокоила мысль: в аскетических правилах Святых Отцов монаху предписывалось как можно меньше уделять внимания своей внешности. Но Церковь благословила ему быть ученым монахом и жить и спасаться в миру. Но, живя в миру, невозможно забыть свою плоть и не заботиться о внешности… С этим и вошел будущий владыка Феофан в келлию старца Алексия. Ему он собирался рассказать и ожидать решения, которое, как отец иеромонах был совершенно убежден, будет и ответом Божиим на поставленный вопрос. И вера эта не была посрамлена.

Валаам. Лесная Псалтирь

Отец Феофан не только получил ответ, но получил с удостоверением, что такова именно воля Божия.

Старец, как всегда, принял иеромонаха очень и очень радушно. Усадил его и попросил минуточку подождать.

Сам же взял зеркало, поставил его на стол, за которым сидел отец Иеромонах, взял гребень и старательно причесался. После этого он все убрал со стола и, обратившись к отцу Феофану, сказал: «Ну а теперь уже будем разговаривать!»

Так, безо всяких слов, старец Алексий дал ответ на незаданный еще вопрос, с каким отец иеромонах и профессор академии прибыл в обитель Валаамскую и вошел в келлию Старца.

Валаам. Молебен на пароходе

Говоря о насельниках Валаамской обители, владыка Феофан умилялся всегда тому, что старые монахи называли кипяток, который можно было получить после обеда, «утешением». На монашеском языке утешением называется послабление каждодневного поста в праздничные дни.

Но не сразу привел Господь душу Владыки к опытному духовному руководителю, к истинному, благодатному, святому старцу, каким был иеросхимонах Алексий. В начале своего пребывания в Петербурге студент Василий Быстров пользовался советом духовника, которого, по рекомендациям других, избрал среди монашествующих Александро-Невской Лавры. Однажды, по действию диавола, случилось немалое искушение.

Когда Василий пришел в Лавру на исповедь к тому иеромонаху, он оказался нетрезвым. Василий же этим не смутился и, как ни в чем не бывало, исповедался, взял благословение и спокойно ушел. Когда в следующий раз он пришел к этому иеромонаху, тот поклонился ему до земли и просил прощения. При этом монах воздал должное Василию за правильное отношение к случившемуся, за то, что он не смутился и не осудил его. Все получилось неожиданно и для самого Духовника. Он не знал слабости своего организма и опьянел от малого. А молодой человек проявил мудрость Святых Отцов, мудрость Евангельскую, памятуя о том, что на исповеди человек предстоит пред Господом, а не пред человеком.

Иеросхимонах Алексий Валаамский (Блинов). 1852–1900

В этом отношении примечательно воспоминание одного человека, которому посчастливилось побывать на исповеди у самого архиепископа Феофана: «Я стал пред аналоем в углу его келлии. На аналое – святой крест и Евангелие. Архиепископ прочел молитвы перед исповедью, и, когда настало время мне говорить свои грехи, его не оказалось рядом со мною, как это бывает обычно во время исповеди. Я невольно оглянулся. Он стоял в противоположном углу. И понял я, что Архиепископ оставил меня пред крестом Христовым и Святым Евангелием. Этого понимания, видимо, и желал Владыка, ясно показывая, что исповедываюсь я перед Самим Богом». У владыки Феофана все, что мы привыкли воспринимать механически, по традиции, без значения и внутреннего смысла, оживало и получало свой изначальный духовный смысл.