Погребальный звон

Погребальный звон

Музыка появилась в Великом Начале всего. Она — отзвук гармонии меж небесами и землей.

Жи Минь–шень.

В ГОДЫ МОНАШЕСТВА, как мы уже знаем, о. Серафим не дозволял себе простого наслаждения музыкой. Музыка для него была лишь средством, она помогала подвести человека к молитве. Он видел в ней «часть целого», призванного славить Бога.

Поскольку и о. Германа к вере привела музыка великих христианских композиторов, он не понимал «излишней аскетической осторожности» собрата, с которой тот подходил к музыкальным произведениям. Ему запомнился такой случай. Теплый летний вечер, на горизонте еще розовеет закат, они с о. Серафимом возвращаются из Сан–Франциско. Отец Герман попросил поставить запись Моцарта. Отец Серафим с неохотой исполнил его просьбу, однако слушал внимательно. Музыка кончилась. Напрасно ждал о. Герман отзывов друга, тот молчал.

- Ну, и как тебе? — прервал долгую паузу о. Герман.

- Лучше бы мне слушать эту музыку в Раю, — серьезно ответил о. Серафим.

Слова эти еще больше заставили задуматься о. Германа. «Я никогда не рассматривал музыку таким образом, — признал он позже. — Очевидно, она задела какие?то струнки в его душе, связанные с Божественным. И перед таким великолепием запредельной небесной красоты в ангельской музыке Моцарта, в высоких и благородных творениях Баха и Генделя он чувствовал себя недостойным. Для него было почти святотатством наслаждаться прекрасными звуками, будучи еще на земле».

Музыка эта, хотя и звала к небесам, была написана людьми, она давала лишь частичное представление о небесной радости, не утоляла жажды ее, а лишь разжигала. Возможно, оттого и было грустно о. Серафиму. Он понимал, что радуясь всем сердцем этой музыке, он сознательно ограничивает себя, довольствуется малым, сладостно тоскуя о чём?то неизмеримо большем. Что ж, его отказ от наслаждения музыкой в жизни земной понятен. Теперь он приобщился ее полноты в Раю.

ОТЕЦ ГЕРМАН ЗАМЕТИЛ, что собрат исключительно строг к себе в отношении Баха. Сам о. Герман считал душеполезным читать «Страсти по Матфею» на Страстной седмице, когда в православных монастырях на службах читают все четыре Евангелия. Отец Серафим ни разу не слушал вместе с ним. «Никакой музыки», — говорил он.

Любопытно, отношение о. Серафиму к современнику Баха, Генделю, было иным. Он слушал его со светлой улыбкой. Может, ему были созвучны плавные, выверенные звуки, в них ощущались благородство и высокая культура. Они не доходили до глубины души, не вызывали щемящей тоски, как музыка Баха или некоторые произведения Моцарта. Поэтому однажды о. Серафим признал: «Я знаю, что Бах самый великий, но я больше люблю Генделя».

В 1982 году о. Герман достал запись кантаты «Имел довольно я», не подозревая, какую роль сыграла она в жизни собрата. Однажды он слушал ее у себя в Валаамской келье, когда к нему зашел о. Серафим.

— Поразительная кантата! Я только что привез! Никогда раньше не слышал. Послушай непременно!

Отец Серафим молча отказался, но потом уступил настоянию о. Германа. Слушал музыку молча, закрыв глаза, застыв точно статуя. Отец Герман чувствовал, что в душе брата поднимается необъяснимый страх. Когда кантата кончилась, о. Серафим сказал: «Я знаю эту кантату. Слышал ее много раз». И тут же ушел, оставив о. Германа в недоумении: что?то он сделал неверно, а что — не знал.

Летом 1982 года во время Свято–Германовского паломничества кантата эта вновь прозвучала в монастыре. Один из братии рассказывает: «Съезд подходил к концу, на душе было легко от сознания выполненного дела, перед отъездом выпала свободная минутка. День только занимался, было свежо, ветрено, ощущалось дыхание осени. Солнечные лучи робко пробивались сквозь кроны деревьев, выхватывая из полумрака то кучку оленей, то пушистых белок, то павлинов, без страха вышагивающих перед гостями монастыря. И о. Герман сказал в эту минут слова, которые, пожалуй, были в сердце каждого: «Какова цель богословия, всей христианской жизни среди прекрасного убранства земли? Не сладость ли смерти, венчающей наши земные дела?»

И в этот момент зазвучала кантата Баха, история праведника Симеона, принявшего на руки Самое Воплощение Жизни, предвкушающего свою блаженную кончину:

Имел довольно я, Спасителя приняв…

Его я видел… и в радости покинул мир сей…

Усните ныне, утомленные глаза…

Не в силах мир, я быть с тобою доле…

Лишь там, вдали мне предстоит отдохновенье…

Когда в лесу замерли последние отзвук кантаты, разнесшейся эхом по склонам гор, о. Серафим сказал на прощанье, какую радость испытывает душа, вырастая в Боге, как христианская культура, даже опоганенная современным «обесчеловечиванием», может образовать душу и поднять ее к вратам Рая».

Он не упомянул, что именно эта кантата в годы его становления зачаровала его, привела к мысли о необходимости умереть для мира сего. Отец Герман ничего не знал о роли этой кантаты. Лишь после смерти о. Серафима Алисон рассказал ему всё. Тогда?то он и понял, почему столь напрягшись и застыв слушал брат Баха у него в Валаамской келье.

Отец Герман поясняет: «В молодости о. Серафим хотел умереть. Он чувствовал в себе какой?то изъян, казалось, что от мира сего «имел довольно он». Он чаял сладости смерти и находил ее в кантате Баха.

Придя к Православию, он обрел жизнь. Теперь ему было уже мало того, что он имел. Его ждали важные дела. Нужно было донести Православие до других людей. И он уже не хотел умереть. Надеялся жить долго. Когда же слушал кантату у меня в келье, невольно она напомнила о смерти. Он словно встретился со старым другом. В кантате послышался погребальный звон. И душа вняла ему».

«Имел довольно я» было последним классическим произведением, которое довелось слушать о. Серафиму в земной жизни. Через три недели по нем ударил погребальный колокол.