ЧАСТЬ II

ЧАСТЬ II

Прощай

РОДИТЕЛИ ЕВГЕНИЯ ничего не ведали о русском Православии и им было очень нелегко понять что к чему, когда сын рассказал о своем новом увлечении. Его отец Фрэнк считал, что речь идет о Римской Католической Церкви, в которой он сам возрос. И, как и следовало ожидать, поддержал Евгения. В феврале 1959 года он писал ему: «Я давно уже заметил твою склонность к католицизму и не вижу в этом ничего предосудительного».

Мать Евгения, Эстер, напротив, поначалу противилась увлечению Евгения, она боялась «холодной войны» и уравнивала русской Православие с коммунизмом. Фрэнк, будучи сыном социалиста, видел разницу и старался уладить разногласия между матерью и сыном. В том же письме Фрэнк говорит:

«Мама до смерти боится России и всего русского. Она смешивает политику нынешнего и прошлого русского правительств со стремлением народа. А поскольку ты проявляешь интерес к католицизму, особенно русском православному, она совсем запуталась. Я же вырос в атмосфере социализма, под влиянием Карла Маркса, отца нынешнего коммунистического движения, и знаю, что главнейшее в марксовой системе — это неприятие религии, поскольку, дескать, от нее одно зло. Русская Церковь и коммунистический режим должны быть непримиримыми врагами. И посему я никогда не связывал твое увлечение Церковью с интересом к коммунизму. Я, право, не знаю, откуда мама взяла, что Церковь и коммунизм — одно и то же. Может, потому что в России есть то и другое.

. Так что, когда услышишь ее жалобы и сетования, помни: я на ТВОЕЙ стороне. Не огорчайся. Это лишь малые препятствия на пути.

Всегда твой Папа».

Трогательные слова Фрэнка оказались верными. Эстер в конце концов преодолела свои страхи. И хотя «рифы» еще попадались, корабль Евгения держал правильный курс.

В 1959 ГОДУ во время рождественских каникул Евгений поехал навестить родителей (они поселились двумя годами ранее в новом доме на живописном побережье в городке Кармел). Пригласил он погостить туда дня на три и Алисон.

На первых порах Евгений всё же писал ей из Сан–Франциско, но письма той мрачной поры так угнетали ее, что она их сжигала. И уже махнула было на друга рукой, как на пропащего, но тут узнала, что он перестал «противу рожна прати», обратился ко Христу, и очень обрадовалась. Он открыл ей, что с момента прихода в христианство молится за нее ежедневно, она же просила его быть более откровенным и 17–го августа написала: «Однажды ты спросил, далек ли ты от меня? Увы, далек. Ведь ты никогда не рассказываешь о себе. Ты однажды поведал о своей холодности к людям, неужто и я в их числе?.. Я тоже молюсь о тебе каждый день и благодарна за твои молитвы. Не говори, что они немощные. Я чувствую, они выстраданы, но ты ведь не признаешься».

Алисон приехала в Кармел 27–го декабря. Ее памятный визит был омрачен лишь натянутыми отношениями с Эстер. Алисон возмущало, что та давит на сына, пытается навязать жизнь по своим меркам — жизнь «благополучного» мирского человека. «Посмотри на родного брата Франклина — у него уже своя заправочная станция», — говаривала она Евгению. На что тот просто отвечал: «И суеты у него в жизни больше, чем у меня».

Суровые скалистые берега, зеленые леса, дышавшие морским ветром — Кармел являл собой идеальное место для долгих прогулок. Евгений любил поразмышлять на ходу. В тот раз они с Алисон долго бродили около океана. «Он любил кармелское побережье, — вспоминает она, — но не выносил кармелской жизни». Этот городок некогда слыл центром авангардистского движения битников, там начинали Джек Керуак и Гарри Снайдер, но позже осели отошедшие от дел нувориши, появились модные магазины и рестораны.

Вернувшись вечером после зимнего гулянья, Евгений и Алисон расположились в теплой гостиной Роузов. Евгений поставил на проигрыватель Ich Habe Genug Баха и сразу отрешился от всего и вся. Мать его любопытствуя — как?то там развивается роман? — заглянула украдкой в комнату, но увидела, что оба неподвижно сидят, уставясь в пол, и слушают музыку о смерти. Кантата окончилась. Алисон сняла пластинку и ушла в другую комнату. Она не сказала ни слова, зная, что Евгений не любил говорить в такие минуты и оставила его наедине с шумом прибоя. Он грозно накатывал на побережье Кармела музыкой Баха, всё еще звучавшей у него в душе, и живо напоминал о мире ином.

Евгений почти не говорил с Алисон о своем прошлом. Позже она отмечала, что он ни разу не упомянул никого из друзей по колледжу в Помоне. Евгений начинал новую жизнь, а прежняя отшелушивалась, как старая кожа. Он быстро прозревал и признался Алисон, что пил ранее «горькую» потому, что не знал Бога. Теперь же, стяжав веру, он больше не нуждался ни в каком дурмане.

Он говорил о Православной Церкви, именно она помогла ему измениться. Однажды воскликнул: «Православие — лучше Баха!» Попросил Алисон пойти с ним в воскресенье на литургию, и она согласилась, но сказала, что хотела бы также посетить и англиканскую мессу, чтобы причаститься. Таким образом, почти всё воскресенье они провели в церкви. Сначала на англиканской службе, после которой Евгений вежливо заметил своей спутнице: «Совсем недурно». Православная же литургия совершалась в Серафимовской церкви русского прихода, в пяти милях от родительского дома. Алисон поразилась красоте богослужения, но возникло одно неудобство: в православном храме нет скамеек, и она устала. Краешком глаза Алисон приметила несколько лавочек у стены, но, словно угадав ее мысли, Евгений шепнул: «Это для старых и немощных». И она не села. После службы Евгений пригласил ее в ресторан — чтобы она посидела и отдохнула. По словам Алисон, в общем?то он заботливо относился к ней.

В православном храме она заметила, что люди крестятся справа налево, в отличие от католиков и англиканцев. «Почему ты крестишься наоборот?» — спросила она Евгения. «А почему ты — наоборот?» — улыбнулся он.

Видя любовь Евгения к Православию, Алисон укоряла его за нерешительность, за то, что не торопиться приобщиться к Церкви. «Он всегда трудно приходил к решению», — вспоминает она. Он сознавал, что вхождение в Церковь может — или должно — изменить всё в его жизни, и легкомыслие только повредит. Кроме того, он всё еще был чужаком в Церкви среди эмигрантов, многие из которых почти не говорили по–английски. Но Алисон настаивала: нельзя ходить в храм «просто так». «Тебе нужно креститься, нужно причаститься Святых Тайн.»

Полгода спустя, летом 1960–го, они снова увиделись с Алисон на Лонг Бич, где она снимала недорогую квартиру у венгерского эмигранта–инвалида, жившего с дочерью. Евгений переменился. Он утвердился в вере, считал себя православным и знал, что полное вхождение в Церковь уже не за горами. Однако он еще не представлял будущего. Алисон рассказывает: «Он говорил, что, быть может, станет когда?нибудь священником. Говорил, что хочет жениться, завести семью, но обычная мирская жизнь: деньги, работа, машина и тому подобное — ему претит. Находиться на службе с 9–ти до 5–ти для него было невыносимо. Академический мир также отвращал. Он чувствовал, что люди живут там отгородившись от действительности. Он понимал, что ограничен в выборе: мирская жизнь ему противопоказана. Но что же тогда делать? Этого он еще не знал».

Евгений пытался объяснить Алисон, почему он на ней не женится. «Я говорила, что найду работу и буду помогать, — вспоминала она, — но он сказал, что никогда на это не согласится: достоинство не позволит».

Спустя годы, вспоминая тогдашний недельный визит Евгения в Лонг Бич, Алисон пришла к выводу, что он приезжал уже с готовым решением: «Он знал, что не женится, хотя и был привязан ко мне. Итак, он ехал сказать «прощай»». Знал, видимо, что видит Алисон в последний раз. Расставание получилось грустным. Долгие годы они поддерживали переписку, но встретиться в этой жизни им было уже не суждено.