За стеной

За стеной

Я дьявола за то люблю,

Что вижу в нем – мое страданье.

Зинаида Гиппиус.

Официальное издание Ватикана L`Osservatore Romano опубликовало статью о гендерных особенностях в сфере греха. Автор, кардинал, утверждает, что мужчины склонны главным образом к плотским слабостям: похоти и обжорству, а женщины более подвержены душевным грехам: гордости и зависти. Поэтому в аду мужчин ожидает сожжение в сере, а женщинам предстоит изощренная пытка колесованием.

Загробными ужасами можно пренебречь, поскольку ни в Священном Писании, ни у Отцов Церкви о них ничего не сообщается, а сера и колесование заимствованы у Данте; можно также усомниться и в корректности метода: исследование заключалось в анализе исповедей. Нельзя ли допустить, что испытуемые мужчины просто не добрели еще до осознания согрешений более утонченных, чем пьянство и прелюбодеяние? Признаем однако: если численное преобладание в преисподней женщин под вопросом, их подверженность вышеозначенным грехам бесспорна и подлежит рассмотрению.

Вот полезная для самоиспытания сентенция из романа Джейн Остин: гордость и тщеславие разные вещи, хотя этими словами часто пользуются как синонимами. Человек может быть гордым, не будучи тщеславным. Тщеславие связано с мнением других людей, которое нам хотелось бы, чтобы они составили о нас, гордость же с нашим собственным о себе мнением.

До тридцати лет Н., хотя красота ее привлекала многих, так и не вышла замуж; попытка устроиться в монастыре превратилась в сплошной кошмар: при любом обращении к ней, самом дружелюбном, она краснела и бледнела, легкое замечание мгновенно исторгало слезы, а чтение за трапезой, когда публично исправили ее ошибку, завершилось бурными рыданиями, до судорог и обморока.

Клинический случай, да! Но, несомненно, многим из нас знакомо гнетущее состояние загнанности, порождаемое той же самопоглощенностью: устала, никто не ценит, не понимает, не любит; всем без исключения свойствен мерзейший способ поставить на место любого, кто имел неосторожность ранить или только задеть женское самолюбие: остекленевший взгляд в сторону; на вопрос «что с тобой?» принужденный ответ сквозь зубы «все нормально», тоном, выражающим холод и презрение: проклятая мелочная бабья мстительность, разрушающая семьи, отравляющая детей, во мгновение обличающая, какова в действительности цена нашим разглагольствованиям о прощении, кротости, милости и прочих высоких истинах христианства!

Тоскливая угрюмость, дурное настроение выдают тот же порок; «Трагическое миросозерцанье / Тем плохо, что оно высокомерно» – очень точно заметил поэт (Александр Кушнер). Конечно, женская гордость не посягает на крайности: ну там завоевать мир или изменить его посредством единственно верного учения; она, напротив, предпочитает замкнуться во внутренней тюрьме, оградиться стеной от всего, что может угрожать единственно дорогому, своему «я»; застенчивость скрывает мертвую пустыню снежной королевы, свободную от каких бы то ни было обязательств, не возмущаемую чужим страданием, глухую к воплям о помощи; под маской сдержанности, скромности, загадочной молчаливости таится угрюмое надменное чудовище, равнодушное ко всему на свете, кроме собственной особы.

Оно может зайти далеко и стать опасным: именно застенчивые, по наблюдениям психологов, тиранят своих близких, третируют беззащитных; с виду скромные и незаметные, они втайне лелеют злобные мечтания и празднуют триумф, обретая над кем-нибудь власть; именно такие становятся фуриями революции, лагерными надзирательницами, палачами «Красных бригад», а теперь шахидками, террористками, превосходящими мужчин в жестокости. Сравнительно недавний факт: неприметную молчаливую старушку, ютившуюся в бедном домике на краю поселка, разоблачают как главу секты сатанистов, совершающих ритуальные убийства. Милостью Божией надо считать, что их, как правило, поражает безумие: человеческие попытки бессильны сокрушить демонскую твердыню.

Психологи ввели в обиход термин «нарциссические расстройства» [122] и связывают их бурное развитие с ответом психики на торжество безбожного гуманизма; по терминологии К. Г. Юнга, «коллективное бессознательное» в человечестве, отвергающем Творца, постепенно трансформировалось, пока к концу второго тысячелетия не начал вырисовываться образ грядущей катастрофы; речь идет «об угрозе со стороны сознания; эта угроза состоит в феномене гиганта, иначе говоря, в гордыне сознания: нет ничего превыше человека и дел его» [123].

Нарциссизм, разновидность самости, которым страдает множество женщин, подобно смертельному вирусу распространяется всё шире и действует всё страшнее. Пораженный им человек недоступен для окружающих; он слеп, оценивая других людей, потому что судит их совсем не объективно, а руководствуясь одним критерием: отношением к себе самому. Баррикада, воздвигаемая гордостью, исключает возможность эмоционального общения, разве что говорить будут только о нем, притом только хорошее; малейшая критика ведет к агрессии и прекращению диалога. Именно дамы, пораженные нарциссизмом, озабочены поиском доброго старца, который станет выслушивать их бесконечные повествования о себе и покрывать любовью неизжитые, тяжелые, разрушительные страсти.

Парадокс: гордость, самый губительный из грехов, совсем не просто распознать, а значит изобличить, открыть на исповеди и тем обрести возможность если не стать другим человеком, то во всяком случае начать меняться. Самолюбие и самомнение, конечно, знает за собой каждый, но кто признается в одержимости собственной персоной? кто фиксирует для исповеди раздражение, когда в храме «какой-то придурок торчит впереди» и заслоняет обзор? когда директор «опять выискал» ошибку в отчете? когда начальница «пристает с дурацкими претензиями»? когда ребенок «мешает отдыхать»? Кто задумывался, почему неохота спрашивать дорогу на улице? И почему, нагрубив матери, так и тянет оправдаться ее бестактностью и назойливостью?

Гордые люди – несчастные люди. Они почти всегда в депрессии, не видят в жизни цели и смысла, не развивают творческие способности, хотя нередко обладают весьма значительным потенциалом. Ведь Нарцисс любит не себя, а свое отражение, некий мифический образ, неземное совершенство, недостижимый идеал; реальность, в которой невозможно быть всегда и во всем лучше всех, подобную личность лишает сил, парализует и ввергает в пропасть безнадежности [124].

Так, можно сказать, пропала Л.; пятнадцать лет назад без всякой веры, даже не крещенная, она явилась в монастырь, чтобы «попробовать и это»: к тому моменту, не обиженная умом, талантами и внешностью, Л. успела окончить технический вуз, самоучкой освоить несколько иностранных языков, побывать замужем, кроме того, занималась музыкой, много читала и писала стихи. Симптомы нарциссизма, хотя термина такого мы тогда не ведали, проявлялись в ней весьма отчетливо: чрезмерная ранимость, подозрительность, обескураживающая душевная холодность, остужающая любые попытки дружеского общения, и яростное сопротивление воображаемым попыткам «залезть ей в душу».

Удивительно: при отталкивающем высокомерии она, похоже, ненавидела себя и выбранный способ бытия и втайне, а иногда и вслух, завидовала другим, способным в простоте души радоваться жизни, но никогда не согласилась признать, что с поразительным упорством держится за то, что противоречит ее же личному интересу. Пишет из города на Волге ее сестра: Л. неоднократно покушалась на самоубийство, периодически лечится в психиатрической больнице, постоянно пьет таблетки, живет в одиночестве, ни с кем не дружит, книг не держит, только сидит в полумраке, под градом убийственных ритмов ужасающей рок-музыки, и уже не пытается выйти из темницы своего больного, гипертрофированного «я».