Работа над собой

Работа над собой

Я чувствую: мое спасенье близко,

Но чтоб спастись, я должен умереть.

С. Липкин.

Поскольку «образ Божий почитается в мужчине и женщине одинаково, пусть будут равночестными и добродетели их, и проявление благих дел».Так говорил святитель Василий Великий; он пошел и дальше, основываясь, вероятно, на жизненном опыте, в частности, очевидно, наблюдая аскетическое самоотвержение женской части своего семейства: «Как может мужская природа состязаться с женской, проводящей жизнь в лишениях? Как может мужчина подражать выносливости женщины во время поста, ее упорству в молитве, обилию ее слез, прилежанию в добрых делах?» [132].

Действительно, когда удается присущую женской натуре жажду любви, нежности и заботы сфокусировать в стремление к Небесному Жениху и в прекрасном безрассудстве ради Него забыть себя, отвергнуть все мирское – тогда рождаются мученицы и преподобные. Отчего же первоначальная ревность угасает, отчего не все, и далеко не все, становятся святыми?

Может быть, мешает пресловутая женская эмоциональность; мы бесконечно терзаем духовников напористыми вопросами «как спастись» и «что делать», но в глубине души, т.е. на самом деле, желаем исполнения собственных наивных и мелочных фантазий; в нашем сердце живет личное представление о Боге, а не Сам Христос, совершенно конкретно сказавший «соблюди заповеди». И порой «подвиги», которые мы пробуем совершать по житийным образцам, становятся уловкой, попыткой получить за свои усилия гостинцы от Всевышнего. Хочется праведности, идеала, тоска по Богу имитируется в понятиях юридизма или психологизма, т.е. того же эгоизма.

На Троицу, первую или вторую в жизни, М. пришла к ранней литургии и ждала, что снизойдет Дух Святой; потом осталась на позднюю и опять ничего не произошло. Каждый год в Троицын день она вспоминала тогдашнее разочарование и наконец поняла, чем ценен полученный урок: у Бога нет расписаний, времен и сроков, всё что мы имеем – дары, которые Он дает, если желает и когда пожелает. Та же М. испытала нечто сверхъестественное в совсем не подходящих условиях, на рынке, совершенно неожиданно; пришлось отойти в угол, поставить на пол сумки и отвернуться к стене, чтобы скрыть струящиеся по лицу слезы. В тот день она закупала провизию к проводам сына в армию; Божие утешение, как ей открылось позже, предваряло грядущую скорбь от разлуки.

Словом, не следует мучить себя и других недоумениями, бесполезно суетиться, надеясь достучаться до небес и получить оттуда гарантию вышнего благоволения; лучше дать место времени и довериться Богу; неверный образ Бога, который мы рисуем по своему образу и подобию, наделяя злопамятностью, брюзгливостью и мстительностью, порождает массу глупостей. «Господь не такой жестокий, как мы», говаривала одна старушка. Нельзя никогда допустить смрадную мысль: Он не простит! – что бы ты ни натворила, даже такое, чего сама не простила бы никогда и никому.

В святцах встречаются бывшие блудницы, которые, покаявшись, стяжали не только прощение, но и великие божественные благодеяния: кроме Марии Египетской, преподобномученица Евдокия (в инокинях Евфросиния, память 1/14 марта), блаженная Таисия (10/23 мая), преподобные Феодора (11/24 сентября), Пелагия (8/21 октября) и Таисия (8/21 октября). В «Житии святых Василия Нового и Григентия епископа» упоминается некая старица: «в молодости своей по внушению сатанинскому впала она в непотребство, однако вернулась в гавань раскаяния и, поскольку подвизалась богоугодно, была удостоена дара предвидения, который Бог дает искренне кающимся» [133].

Даже самая счастливая и яркая жизнь заканчивается смертью, переходом в иной мир, и ценным оказывается лишь собранное для вечности. По этой причине и существуют правила, ограничивающие сладость жизни, предписывающие воздержание от телесного ради духовного. Свое «не хочу» приходится заменить словом «надо», т.е. подчиниться церковному уставу, научиться слушать старших, имеющих больший опыт жизни в христианстве, воспринять дух терпения, целомудрия и смирения, открыть на практике целительный смысл молитвы и поста. Всё это и означает «работать в винограднике, трудиться над рождиями, т.е. над собою», говорит Григорий Палама и восклицает: «Сколь непостижимо велико человеколюбие Божие! И награду нам обещает и дает – за то что потрудились над самими собою и для себя самих: приидите, говорит, получите жизнь вечную, от Меня богатно подаваемую» [134].

Но когда же, когда наконец произойдет исцеление? И как? И нельзя ли ускорить его с помощью аскетических средств, успешно применяемых святыми? Например, читаем, дева Феврония употребляла хлеб и воду через день, ложем имела узкую доску, молилась ночи напролет; чудная Домнина постоянно проливала слезы, питалась размоченной чечевицей, жила, отказавшись от состояния, в палатке из стеблей мелиссы; игумения Афанасия носила власяницу, спала на каменьях, рыбу вкушала лишь на Рождество и на Пасху; преподобные Марина и Кира 52 года не снимали тяжелых цепей – вериг, гнувших их к земле, трижды выдерживали без пищи Моисеев сорокадневный пост, никогда не мылись и, самое недостижимое для нас, всегда хранили молчание [135]. Они мучали себя не ради «перековки» и безгрешности, а ради любви ко Христу: наказывали тело, чтобы освободить дух, избавившись от плотоугодия, смириться в борениях и через смирение приблизиться к Богу.

Непременно нужно попробовать. Поделилась 3., как она упражнялась в бдении: когда глаза совсем слипались, умылась, как учили, холодной водой, погасила свет в ванной… и проснулась на полу в коридоре уже белым днем. Еще она приучала себя поменьше есть, по рецепту аввы Дорофея постепенно урезая порцию, пока не хлопнулась в голодный обморок прямо на улице.

И. Ф. чуть не повредилась разсудком: чтоб не спать, она, по рецепту современных греков, напивалась кофе и молилась с поклонами; днем раскалывалась голова, колотилось и болело сердце, но И. Ф. всё приписывала козням лукавого и не сдавалась. «Мощь кофеина и азарт полнощный легко принять за остроту ума», предостерегает поэт (Б. Ахмадулина); И. Ф. стали посещать видения: то будто змей из иконы Георгия Победоносца выползти покушался, то кот, живой и ею любимый, из темного угла кулаком погрозил. И.Ф., разумеется, вообразила себя борительницей с духами злобы поднебесной, сыпала духовными советами, намекая на особенные тайные познания: ведь аще у нас подвиги заведутся, тут же одолевает зуд учить и просвещать направо и налево.

Что ж, отрицательный результат тоже результат; И.Ф., полежав в больничке, помягчела, а 3., заливаясь смехом, кстати и некстати цитирует старую лошадь из анекдота, которая пообещала победить на скачках, а пришла последней, и разъяренному – букмекеру что ли – невозмутимо объяснила: «ну, не шмогла». А победа обычно ведет к укреплению самоцена и, стало быть, приносит больше вреда, чем пользы. Критерии «успеха» в земном и христианском понятиях прямо противоположны.

Умеренность нужна во всем; без нее даже то, что служит на пользу, обращается во вред, и всё идет прахом [136]. Утверждает Иоанн Лествичник: насколько вера цветет в сердце, настолько тело успевает в служении. Вера святых двигала горами; они ходили по водам и воскрешали мертвых; поесть значило для них унизиться до вульгарной потребности, а молиться – «возводить мысль к Небу, не вознося с нею ни одной из земных забот». Так пишет преподобный Нил Синайский, и дальше: «прекрасно не осквернять чистого хитона; прекрасно всегда пребывать в чистоте; прекрасно иметь цветущее подобно розе сердце» [137]. Прекрасно читать Нила Синайского! Только не стоит заниматься сравнениями и приходить в ужас; и то сказать: там Нил Синайский, а тут… вошь в юбке!

Признаем с прискорбием: сегодня наставления святых отцов не столько помогают нам, сколько ввергают в отчаяние; мы не просто удалились от них по пути прогресса, а, можно сказать, живем на другой планете: дышим отравленным воздухом, едим отравленную пищу, пьем отравленную воду, получаем отравленное образование, забавляемся отравленными развлечениями и, как инопланетяне, бессильны вместить их способ мышления, не говоря уж о подражании в молитвенном и телесном подвиге.

Святитель Игнатий оценил эту печальную дистанцию более столетия назад и счел необходимым изложить учение великих аскетов в понятиях своего времени; сегодняшнего же человека пропасть куда более глубокая отсекает уже и от XIX века. И некому научить нас, как применять евангельские принципы, если задерживают зарплату, если начальница подалась в сайентологи, если муж мечтатель и бездельник, если детей кроме телевизора интересует только компьютер, если дико болит зуб, если во что бы то ни стало надо втиснуться в уходящий троллейбус.

Положим, ко львам не бросают; безнадежное одиночество среди торжествующей орущей и плящущей пошлости не назовешь мученичеством. И все же легко ли справляться с хроническим утомлением от тягостных серых будней и унылой неопределенностью, отнимающей последние силы! Где уж нам ходить по водам…

Но Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же [138]. Он не возлагает бремена неудобоносимые, не требует отчаяннного героизма и готов сию минуту выудить нас из пучины, как Петра, однако Петр сначала дерзнул, пошел; тут же усомнился, смалодушничал и оступился, а затем помолился, возопил ко Господу и обрел спасающую руку. Надо полагать, потопление много способствовало его самопознанию, но, как показали дальнейшие события, не сделало навсегда неуязвимым; видно, нам суждено тонуть и тонуть, прежде чем научимся верить не себе, а Богу, и, сознавая свое бессилие, всегда вопить к Нему, Всесильному.

«Путь к Господу в нас через нашу греховность, – пишет замечательная подвижница игумения Арсения († 1905). – Через неложное понимание себя человек необходимо придет к Господу, а ища Его в своем чем-нибудь, то есть в своих добродетелях, трудах и тому подобном, не найдет Его, Единого спасающего, а найдет себя». Как же так, возражает в письме П.А. Брянчанинов, брат святителя, разве не сказано, что внутри нас Царство Божие? Вот разница между теорией и практическим знанием; наставница Матушки схимонахиня Ардалиона придавала мало значения количеству поклонов и молитвословий; она порой шокировала сестер, нарушая приличия, пропуская службу или являясь на люди не по форме одетой; юродствуя, она высмеивала упование на правило и давала пример совершенной свободы не только от грубых страстей, но и от всего внешнего, временного в искании Бога вечного. Старица учила не гнушаться требованиями обыденной жизни, не уничижать обстоятельств, в которые она помещает нас, не пренебрегать людьми, с которыми сталкивает судьба; не чуждаться ответственных послушаний, требующих напряжения всех чувств и способностей, и радоваться, когда в суетах и круговерти удобно обнаруживается наша пустая претенциозность, мелочность и сварливость. «В нас что другое есть, кроме греховности? – отвечала игумения Арсения П.А. Брянчанинову; – если она будет вполне сознана, если не ложно поймет человек свою душу, то не поищет нигде опоры, кроме веры, и не увидит ни в чем спасения, кроме как в Едином спасающем». Царство же Божие «обретается в душах чистых и святых и есть конец искания» [139].

Сила этих слов и всей бесценной книги об игумении Арсении – в живом опыте нищеты духа, из которого они родились; в сущности же ее учение ничего принципиально нового не содержит: Православие никогда не приглашало в ослепительные горние выси и не призывало к умерщвлению враждебной плоти, но превыше всех добродетелей всегда ценило смирение, без которого, как говорила достославная амма Феодора Александрийская (†445), не спасет нас ни подвижничество, ни бдение, ни другой какой труд [140].

Смирение же, как мы условились в начале нашего повествования, состоит прежде всего в том, чтобы знать свое место, то есть свершать жизненный путь на тех стезях и в тех пределах, которые назначил женскому полу Бог, не ожидающий от всех одинаково, а кто сколько может. Надрывность помогает мало, а вот «не шмогла» -это по-нашему, это детское признание несамостоятельности и беспомощности без Него; одна девочка так толковала «остави нам долги наша»: хоть я грешаю, но Ты и с грехами люби меня, пожалуйста, Господи.

Неотразимая Анна Петровна Керн, «гений чистой красоты», в ту пору, когда светская чернь, с перевесом на стороне дам, наперебой изощрялась в хлестком злословии, однажды ответила на la repartie vive (острое словцо) своего великого поклонника: «Зачем вы на меня нападаете, ведь я такая безобидная…». И кротостью привела его в окончательный восторг. А сильных, упорных, несгибаемых все равно хвалят за проявленное мужество; была охота присваивать чужое!

Смиряться – значит исполнять не свою, а Божью волю: Господь предназначил женщине быть матерью, конечно, не только в прямом физиологическом значении; имя Ева означает «мать всех живущих»; так вот, если согласиться с этой миссией и, не подсчитывая личной прибыли и убыли, по-матерински служить всякому существу под солнцем, откроется та самая тайна «вечной женственности», над которой бесплодно бьются светлые умы на протяжении всей истории человечества.

Слова, разумеется, редко убеждают; но вот любопытное свидетельство, взятое из интервью министра по чрезвычайным ситуациям. Удивляясь способности наших ребят-спасателей работать в экстремальных условиях по 3 – 5 суток (при установленной для человеческого организма норме 2 – 5 часов), газетчик спрашивает, почему всё-таки это возможно, откуда берутся силы? Министр отвечает вопросом: «Вы когда-нибудь пробовали спасти человека?». А потом рассказывает, как спецназовцы МЧС меняются на глазах, нравственно преображаются, что с религиозной точки зрения вполне достоверно: самоотвержение привлекает милость Божию; в газете об этом, понятно, ни слова.

Дивная мать Амвросия, автор «Жития одной старушки», свершившая свой земной путь как непрерывный подвиг жертвенного христианского служения, вот кто мог бы грамотно ответить любознательному корреспонденту. На войне, еще на Первой мировой, неделями не покидая лазарета, а позже в лагере, уступая свою пайку хлеба умирающему, она вполне испытала блаженное чувство исполненного христианского долга, которое называет «удовлетворением душевным». Она-то молилась и знала, откуда подается спокойная решимость оперировать под бомбами, с пулей в ноге таскать раненых, выхаживать холерных и тифозных; знала также и Кого благодарить за спасенные жизни: «Стрельба прекратилась, наступила полная тишина, и я подняла голову. Слава Богу, осталась жива; надо идти дальше».

Печалятся иные о строгости нашей «трудной веры»; церковные либералы во все времена хотят ее облегчить; вон у католиков имеет место молитвенный минимум, вычитать который каждому по силам, после чего имеешь право с полным спокойствием любоваться собой и самодовольно констатировать: мы сделали все, что назначено; а наша Церковь «предлагает своим чадам максимум, она указует им идеал, которого достигали великие отцы и к которому должны стремиться все верные» [141].

«Только в Церкви узнала, что такое праздник», – говорит Н.Ф. Православие весьма разборчиво по части культурных развлечений, отвергая всё пустое, бессмысленное, низкопробное. Поверхностный взгляд видит, как за церковной оградой блистает и многое обещает шумное веселье: жизнь коротка, наслаждайся, «не дай себе засохнуть!», но там нет радости, той неотъемлемой, вечной радости [142], которую один Бог может дать. Архимандрит Георгий (Лавров), исповедник, прославленный во святых, писал одной девице: «Счастье мыслящего человека состоит не в том, чтобы в жизни играть милыми игрушками, а в том, чтобы как можно больше вносить света и теплоты в окружающих людей… Моя голубушка Катюша, если мы исполним эту заповедь (о любви к Богу и ближним) и подобные ей – то Царство Небесное наше! И о многом не нужно думать и скорбеть» [143].