3

3

Одним из творцов "религиозно-безбожного" сознания стал Маяковский. Он же оказался среди первых жертв "работы адовой".

Маяковский ринулся в революцию сразу и радостно. И стал возглашать себя её певцом. В таковом качестве он вошёл в историю литературы.

Революция влекла. Многих влекла эта стихия, потому что они обманно высмотрели в ней сакральный смысл. Маяковский постоянно жаждет обновления, переделки мира. На основе чего переделка предполагается? Да на основе того убогого понимания жизни, какое обнаруживается в поэзии самого Маяковского. На основе апостасийного понимания бытия.

Но если Бог отвергнут, то всё равно хоть видимость чего-то сакрального потребна. Иначе на что опереться? Опора ненадёжна? Это потом узнается, когда только и останется, что "точку пули" ставить. Но пока в революции мнится бессмертие. Она становится тем ложным кумиром, которому Маяковский готов отдать "всю свою звонкую силу поэта" (революцию надо понимать как комплекс явлений, жёстко соответствующих марксистской догме, поэтому служение пролетариату, "атакующему классу", тоже есть служение революции). Таких заявлений у Маяковского — в преизбытке, перечислять все нет нужды.

Революции поэт посвятил своё первое масштабное произведение нового, послеоктябрьского периода — пьесу «Мистерия-буфф» (1918; второй вариант 1921).

Автор пытается узреть мистериальность мировой истории согласно коммунистической идеологии и передать её в ясной аллегорической форме. Поэтому события пьесы строятся по марксистской схеме. Пьеса вышла довольно слабая, примитивная по идее, хотя написанная и не без остроумия.

Здесь проступила всё та же претензия на своеобразное человекобожие, которою грешили всегда все революционеры:

Мы сами себе и Христос и спаситель!

Мы сами Христос!

Мы сами спаситель!

Для самого же Маяковского революция есть вспомогательное средство обеспечить собственное бессмертие. Ибо она бессмертна сама, бессмертием наделила Ленина, даст то же и всякому, кто ей верно служит. Так поэт решает проблему победы над смертью в стихотворении "Товарищу Нетте — пароходу и человеку" (1926). Подвиг дипкурьера Нетте переводит его, Нетте, из по-человечески обыденного состояния в величественное бытие парохода, трудящегося на благо революции же. Происходит реинкарнация, вызывающая восторг у поэта. Здесь он прозревает высший смысл жизни.

Маяковский любил на многие лады повторять: никогда не умрёт память о революции. А он — певец её, тем и обречён на бессмертие.

Поэтому он утверждает за собой право именно воспевать бессмертие революционного величия, с этим бессмертием соединяясь.

Этот день

воспевать

никого не наймём.

Мы

распнём

карандаш на листе,

чтобы шелест страниц,

как шелест знамён,

надо лбами

годов

шелестел.

Так он начинает поэму, которую можно назвать вершинным созданием послеоктябрьского периода творчества Маяковского, — поэму "Хорошо!" (1927). И это одно из главных произведений советской литературы о революции.

Поэма "Хорошо!" — произведение весьма неровное. В ней несколько несомненно провальных мест. Особенно слабы так называемые сатирические главы с неуклюжим высмеиванием некоторых исторических деятелей. И рядом свидетельства подлинного поэтического гения, возмужавшего со времён ранних поэм. Даже отвергая неприемлемость идеологического содержания поэмы, должно признать мастерство автора, мощь его стиха, виртуозное владение ритмом, образную выразительность. Несколькими поразительными и точными штрихами он умеет создать зримо-резкую картину, ёмкий образ. Это был поэт подлинный. В том и вся трагедия.

В поэме "Хорошо!" с грозной поэтической силой утверждались и основы нового патриотизма. Как и у всех партийно ориентированных патриотов, у Маяковского нет любви к России (он же вообще хочет жить "без Россий, без Латвий"), но — к социалистическому отечеству, история которого началась в октябре 1917 года. Ему мила не тысячелетняя Россия, а «страна-подросток», пребывающая "в сплошной лихорадке буден".

Поразительно, как прорываются порой подобные признания-образы у подлинных поэтов — всё высвечивая истинным светом.

Болезненность, лихорадочность бытия революции определилась многими причинами, не в последнюю очередь и стремлением подстегнуть время. Прежде, пытаясь задержать ускользающее счастье, поэты молили: "О время, погоди" (Тютчев). Теперь поэт, устремлённый к грядущему благоденствию, в нетерпении заклинает:

Шагай, страна, быстрей, моя, —

коммуна у ворот.

Вперёд, время!

Время, вперёд!

Это из лозунгов к пьесе «Баня» (1929). В то время, в последний год жизни своей, Маяковский уже близок к отчаянию. Жестокая реальность настоящего развеевает его идеалы как дым. Что, кто может дать уверенность: не обернётся ли миражом надежда?

Маяковский молитвенно обращается к тому, кто живёт в его сознании символом новой святости, — к Ленину. Он призывает этого своего бога в воображаемом разговоре с ним.

Маяковский ищет опоры в Ленине, потому что тот неотделим от революции, и в ней обрёл своё бессмертие.

Не должно оставить вне внимания признание самого поэта: в революции и Ленине берёт начало именно новая вера:

Я

в Ленине

мира веру

славлю

и веру мою.

Это признание, сделанное в начале 1920 года было развёрнуто в поэме "Владимир Ильич Ленин" (1924), несущей в себе основные принципы идеологического осмысления образа Ленина в советской литературе.

Ленин у Маяковского как бы устанавливает таинства новой веры. Именно у тела мёртвого, но "вечно живого" Ленина совершает особое классовое «причащение» поэт:

Я счастлив,

что я

этой силы частица,

что общие

даже слёзы из глаз.

Сильнее

и чище

нельзя причаститься

великому чувству

по имени —

класс!

А ещё прежде Ленин по-новому «крестил» старую Русь:

Не святой уже —

другой,

земной Владимир

крестит нас

железом и огнём декретов.

Поэтому именно к Ленину обратился поэт со своею «молитвой», о чём поведал в стихотворении "Разговор с товарищем Лениным" (1929). И молитва эта особая: приветствие, рапорт, доклад. Но этот доклад "радостью высвеченного" (в "молитвенном сиянии"?) человека совершается "по душе". О чём?

Товарищ Ленин,

работа адовая

будет

сделана

и делается уже.

Вот проговорился!

Основная часть молитвы-доклада наполнена жалобами на "разную дрянь", на многих "разных мерзавцев", отбившихся от рук и переполнивших "нашу землю".

Главный враг Маяковского проглядывается ясно: это зародившаяся номенклатура, верно берущая господство над жизнью.

Тем, кто паразитирует на какой-либо идее, всегда только помехою становятся люди, этой идее искренне приверженные, и они их уничтожают. Маяковскому было уготовано стать жертвой. Он был обречён внутренне. Он был обречён и внешней страшной правдой революции. А кто успеет первым поставить "точку пули" — дело случая.

В конце 20-х годов в политической жизни страны произошли сущностные изменения: с победой Сталина над большевистской ленинской верхушкой партии (уже отстранённая от власти, она скоро будет уничтожена физически) медленно, но верно воцарялась новая сила, и ей органически чужд был внутренний революционный романтизм, порывы, иллюзии, которые вдохновляли Маяковского. Он был обречён.

Он отринул Бога, и не было у него самой возможности теперь осознать в себе образ Его. Поэтому так важно было утвердить свою самость на чём-то ином. А революция всё больше оборачивалась «дрянью». Ему так хотелось думать, что это всё издержки, пена, отступление от истинной сути, а не выражение её, что надо лишь усерднее бороться с ошибками, толкать на нужный путь, воевать, бичевать… И одна за одной пошли гневные филиппики против бюрократии, против зарождающейся номенклатуры, их не счесть, и все весьма недостаточны качеством. А другую половину его произведений составляет агитпроп, поучения, наставления, заклинания, призывания побед в революционной борьбе. Он пишет всё это, "становясь на горло собственной песне". И как, должно быть, самому ему противно было всё это писать…

Наступать на горло поэзии смертельно опасно не только для поэзии, но и для самого поэта. Тяга к небытию, звучавшая в стихах Маяковского ещё до революции, теперь не могла не усугубиться. Одновременно же бунтует в человеке и тяга к жизни. И к бессмертию. Столкновение таких разнонаправленных тяготений — мучительно и трагично.

Вероятно, какое-то подсознательное ощущение заставляло поэта соединять с восторгами от революции тревожное чувство: что-то в ней укрывается опасное для неё же самой.

Маяковский воспел революцию в поэме "Хорошо!", но он же, о чём сам свидетельствовал, сочинял и противоположное — поэму «Плохо». Против тех, кто мешал служить революции. Однако от этой поэмы не осталось никаких следов.

Понимал ли сам Маяковский поэтическую ущербность своего дела? Ощущал — несомненно.

Неслышным ужасом веет от его признания себе и всем в "Разговоре с фининспектором о поэзии" (1926). Среди слабо сделанных стихов вдруг блеснула поэзия неподдельная:

Всё меньше любится,

всё меньше дерзается,

и лоб мой

время

с разбега крушит.

Приходит

страшнейшая из амортизации —

амортизация

сердца и души.

Напомним, как Достоевский представлял себе этапы деградации человека, отвращающегося от Бога. Ересь — безбожие — безнравственность — атеизм и троглодитство. Судьба Маяковского неплохая к тому иллюстрация.

К Богу-Творцу он обращался теперь с бесцеремонной снисходительностью, глумился и над Церковью. Он пишет множество достаточно гнусных агиток, оскорбляя тем уже не Бога ("Бог поругаем не бывает"), но саму поэзию.

И это определило тот жестокий крах, к которому поэт двигался упорно всю свою жизнь.