Глава третья ДНЕПРОВСКИЕ ПОРОГИ

Глава третья

ДНЕПРОВСКИЕ ПОРОГИ

На рассвете Кукша чувствует; что кто-то трясет его за плечо. Ему не хочется просыпаться, и он уворачивается от назойливой руки. Но рука не унимается. Наконец Кукша открывает глаза и спрашивает:

– Шульга, ты?

Но это не Шульга, перед ним на корточках сидит Страшко, он улыбается:

– Здравствуй, Грек! Каково почивал? Вчера мы чуть не начали убивать друг друга! Я видел, как ты обнажил меч за князя!

Кукша еще не совсем освободился от власти сна, он с усилием вспоминает, что было вчера. Страшку кажется, что Кукша смущен, и он утешает его:

– Ты с князьями, тебе так и положено! К тому же они твои старые друзья! Но я к тебе не с этим. Некоторые из наших, из ильменьских, решили не плыть домой коротким путем, через Киев, – как бы он не оказался более длинным! Они сейчас поплывут назад, обойдут косу и повернут к Таврии, а оттуда на Дон, к бродникам, словом, пойдут Волжским путем. Мы с Некрасом присоединяемся к ним. Нам, наверно, еще удастся нагнать тмутараканских и бродников, с которыми расстались вчера. Я-то не больно опасаюсь Оскольдова злопамятства, просто хочется новых краев поглядеть. А на Некраса я страха нагнал: от князей, мол, прощения не жди, поплывешь с ними – на Волхов уж не воротишься. А ему до того охота на Волхов воротиться! Но и мне и ему жалко с тобой расставаться. Не пойдешь ли и ты с нами? Ты вроде ладил на родину ворочаться? А эти русы и бродники – хорошие ребята! И звали с собой. Мы их в Корсуне, верно, нагоним… Может, дорогой удастся и пограбить… И твоего Шульгу возьмем!

Наконец Кукша все понимает, до него доходит смысл нечаянно подслушанного накануне разговора: Страшко просто-напросто уговаривал Некраса отправиться в новые края. Но Кукше не до новых краев, он досыта нагляделся на всякие-разные края, ему надо скорее домой, на север. Страшко же с товарищами сперва поплывет на юг, потом на восток, потом на север, а после этого на запад… Почему, как говорит Страшко, этот длинный, кружной путь через Волгу окажется более коротким? Кукша мысленно уже отказался от такого странствия, но на всякий случай спрашивает:

– С Шульгой говорил?

– Шульга говорит: я как Грек.

«Вот истинный друг», – думает Кукша. В голове его облачком проносится воспоминание о дружбе с конунгом Харальдом, воспоминание не из приятных, он поскорее прогоняет его и возвращается мыслями к Шульге.

Шульга после Водимова мятежа покинул с дядей берега родного Волхова и теперь, не хуже Кукши, все время мечтает о доме, о матери, о родных. Однако, может статься, он к ним никогда не вернется… В таком случае уж лучше ему быть дружинником у Оскольда, чем скитаться ради Кукши невесть где. Страшко-то и его приятели ничем не провинились перед Рюриком и спокойно вернутся домой. А что ждет на Волхове после волжского странствия Шульгу?

– Нет, – твердо говорит Кукша, – мы с Шульгой поплывем в Киев, а там видно будет.

– Тогда не поминай лихом. – Страшко поднимается с корточек и добавляет: – Прощай, брат, до встречи на Волхове у князя Рюрика.

И, помявшись, произносит несколько загадочных слов:

– Только, чтобы дожить до этой встречи, не спускай глаз со Свербея, худое он на тебя замышляет.

Упругими прыжками Страшко спускается к берегу. Кукша встает и смотрит ему вслед. Словене стаскивают судно с отмели, прыгают в него и отчаливают. Вот они уже качаются на вольной воде. Дружно вздымаются и опускаются весла, судно быстро уплывает в ту сторону, откуда приплыло вчера.

Размышляя над загадочными словами Страшка, Кукша поднимается к княжескому шатру. «Чем я не угодил Свербею? – недоумевает он. – Разве я один обнажил оружие во время того спора? Наверно, Страшку просто что-то померещилось…»

Возле шатра никою не видать. Может быть, Оскольд и Дир еще спят и не подозревают о побеге? Впрочем, это не побег. Ильменьские уплыли бы и при них. Они отправились чуть свет, потому что спешат – хотят нагнать русов и бродников.

Вдруг Кукша видит Оскольда и Дира с несколькими ближними дружинниками, они поднимаются от воды, только в другом месте. Они, конечно, все видели. Кукша идет им навстречу, и они обмениваются приветствиями. Кукше до сих пор непривычно слышать, когда Хаскульда и Тюра называют князьями, то есть конунгами. Вот и Страшко только что называл их так. К их новым именам он уже немного привык, а к именованию князьями пока что не получается.

– Мыши убегают от кошки, – насмешливо говорит Оскольд.

– Они не убегают, – возражает Кукша, – просто вышли пораньше, чтобы нагнать тмутараканских. Хотят идти через Волгу. Страшко мне все объяснил.

– Будь по-твоему, – откликается Оскольд и велит готовиться в путь. Отроки разбирают шатер. Один из дружинников приставляет к губам большую берестяную трубу и трубит сбор в поход. У костров зашевелились кучки людей, одни спешат наполнить чаши и выпить за удачный путь, другие торопливо жуют, чтобы насытиться перед дорогой, третьи что-то переносят в корабли.

Но вот корабли стащены с отмели и один за другим отплывают. С утра царит полное безветрие, праздно болтаются свернутые паруса. После большого пира невыспавшимся людям зябко, им не в радость садиться на весла, но привычка берет свое – весла поднимаются и опускаются в том же согласии, что и обычно. Наконец сквозь утренний туман проглядывает багровое солнце, на которое можно глядеть, не щурясь. Делается веселее, раздаются шутки, кто-то запевает и все подхватывают:

Слава солнцу, солнцу красному,

Слава щедрому Сварожичу[110]!

Обрати лицо к нам с ласкою,

Освети нам путь-дороженьку!

Днем становится жарко, повевает все тот же попутный шелоник, но он слишком слаб, чтобы воспользоваться парусами. Лукоморье позади, корабельщики уже плывут по Днепру. В заводях, в зарослях тростника, и на открытой воде, и в воздухе несметное количество водяной птицы. Тут и красавцы лебеди, и гуси, и чайки, и журавли, и цапли, и множество еще каких-то крупных и мелких птиц, и, конечно, видимо-невидимо всевозможных уток. Но удивительнее всех немалого размера птица с большим мешком под длинным клювом, поляне зовут ее «неясыть».

Великое птичье царство, будучи потревожено, издает такой оглушительный шум, что приходится кричать соседу в ухо, если хочешь быть услышанным.

Иногда где-нибудь в заводи, а то и возле корабля с могучим плеском ворочается крупная рыба. Раз Кукше удалось разглядеть прошедшую под кораблем огромную рыбину с долгой курносой мордой и бугристым хребтом. Какой она была длины, он не успел разглядеть – плыли слишком быстро. Но рыбина задела хребтом днище и корабль качнуло. Шульга засмеялся и сказал:

– Белуга шалит!

Когда корабли пристают к берегу и друзья поднимаются на открытое место, перед ними простирается море высокой серебристой травы. Травинки настолько тонки и легки, что их колышет даже самый слабый ветерок и кажется, будто перед тобой пробегают морские волны, а от порывов сильного ветра травы стелются по земле.

– Ковыль, – объясняет Шульга.

Случается, у воды толпится бессчетное стадо удивительных зверей – не то овцы, не то козы, желтовато-рыжие, с горбатыми мордами и восковыми рожками. Это пугливые сайгаки. А в сумерки, пристав на ночлег, можно увидеть вдали бредущий по холмам к водопою табун диких коней одинаковой саврасой масти[111], с коротким гривами и короткими хвостами. Кони двигаются не спеша, кормясь по дороге. Шульга говорит, что к воде они подойдут, когда стемнеет.

Однажды корабли причаливают на ночевку к высокому скалистому острову длиною более десяти верст. Остров зовется Хортица. Вдоль берега чернеют огнища, и старые, и свежие, видно, что остров часто посещают.

В стороне от берега стоит дуб, который выделяется среди прочих деревьев. Он, может быть, не так уж и высок, но у него необычайной толщины ствол, весь в каких-то буграх и неровностях, кажется, будто он состоит из нескольких стволов. Сучья начинаются низко, чуть ли не от корней, и многие из них сами толщиной в доброе дерево – мнится, тут срослось несколько деревьев. Крона его необычайно широка и густа, ветви спускаются до земли, образуя своего рода шатер. Среди ветвей и листьев могучего дерева находит прибежище множество белок.

Всякий, кто глянет на этот дуб, сразу понимает, что перед ним не простое дерево. Так оно и есть – это Перунов дуб. Люди словеньского языка, какого бы роду-племени они ни были, непременно приносят здесь жертву. Тот, кому предстоит одолевать пороги, ждущие его выше по реке, просит духов, обитающих среди листвы и веток, о помощи в трудном и опасном деле. Тот же, кто спускаясь по реке, уже одолел пороги, благодарит духов за помощь. Петухи – наиболее желанная жертва для здешних духов. Всякий, плывущий по Днепру, старается загодя обзавестись нужной птицей. Если же петухов у плывущего нет, можно принести в жертву хлеб или вяленое мясо и даже стрелу из своего тула. Предусмотрительные мужи из Оскольдова войска от самого Днепровского лукоморья везут в плетеных садках десяток петухов, купленных у тех же уличей, – уличи их нарочно для того и разводят. Пока поднимались вверх по Днепру, петухи веселым многоголосьем будили пловцов на рассвете, чтобы не залеживались.

Теперь пловцы будут метать жребий, отдать ли дубу петухов живыми, или сперва зарезать, или испечь в золе и съесть самим, а дуб только обрызгать свежей петушиной кровью. Князь Оскольд смотрит сквозь пальцы на эти богопротивные действа, сам, однако, ведет себя вполне благочестиво: к Хортице причалили в пятницу, Кукша напомнил, что это постный день, и Оскольд отказался от вина и мяса, ел только хлеб с вялеными овощами.

Еще до Хортицы Днепр изменил направление и корабли плывут теперь на север, так что ветер уже не совсем попутный и с трудом наполняет паруса. На третий день пути, после обеда, Днепр начал сужаться, а скалистые берега делаются все выше и круче. Суда плывут, словно в ущелье, солнце заслонено берегами, стало сумрачно и повеяло нежданной прохладой, хотя ветер, кажется, сюда и не достигает.

– Кончилась легкая дорога! – весело улыбаясь, говорит Шульга.

Кукше скоро становится ясно, что Шульга, говоря о конце «легкой дороги», имеет в виду не напряженный труд на веслах против течения, без подмоги ветра, а нечто другое. Перед корабельщиками совершенно отвесный левый берег, вода устремляется к нему с большой скоростью.

Гребцы и кормчие напрягают все силы – если сейчас хоть немного расслабиться, течение потащит корабль назад и ударит его о скалы. А у правого берега лежат огромные камни, из-за которых проход сильно сужается. Здесь река внезапно поворачивает вправо. Шульга, не переставая работать веслом, показывает головой на камни:

– Разбойники! Их так зовут потому, что они разбивают суда!

Кукша кивает.

– Но это еще не порог! – продолжает Шульга, когда корабль выходит на спокойную воду. – Слышишь шум впереди?

Как же не слышать! Более того, шум кажется Кукше знакомым… Отчего-то сжимается сердце и к горлу подступает волнение. Да ведь точно так же шумит родной Тихвинский порог! Вот откуда и волнение – в этом шуме Кукше слышится зов родины! Впервые за все время путешествия Кукша не умом, а сердцем понимает, что приближается к Домовичам, хотя, конечно, он не может не сознавать, что до родного дома месяцы, а то и годы трудного пути.

Еще не доходя самого порога, судно царапнуло днищем по камню – проход между островами справа и берегом слева так засорен камнями, будто их накидали сюда какие-то пьяные великаны. А шум нарастает – и вот он, первый порог! Его зовут Вольный – не потому ли, что он последний для тех, кто идет сверху, и после него открывается вольный путь к морю?

Здесь уже на веслах не поднимешься – все, кто есть на судне, спрыгивают в воду и, схватившись за канаты, которыми обвязаны борта, тащат корабль против сильного течения под берегом. Впереди – самые опытные, они следят, чтобы судно не наскочило на камень. По левую руку лежит скалистый остров, который носит безобидное название Скворцовый. Миновав его, нужно круто повернуть налево и протащить корабль по узкому потоку с бешеным течением. Поток носит имя Волчье горло. Справа он ограничен другим скалистым островом, называемым Крячинный. После него опять крутой поворот – теперь направо, но тут уже не требуется напряжения. Этот первый, нижний порог – самый невинный из девяти, преграждающих корабельщику путь вверх по Днепру. Его еще называют Малый.

Вслед за Вольным, или Малым, идут три порога, которые у бывалых людей тоже не считаются особенно трудными. В четырех с половиной верстах от Вольного – порог, называемый Лишний, выше него, в шестнадцати верстах – Бурление воды, в трех верстах от этого – Волнигский, который еще называют Внук. В этом пороге самое опасное место – большая скала Гроза, об нее нехитро разбиться, особенно, когда идешь сверху.

А уже в тринадцати с половиной верстах отсюда – самый страшный из всех девяти, он выходит пятым, откуда не считай: сверху ли, снизу ли. Имя ему Неясыть. Иные говорят, что он зовется так потому, что в здешних утесах гнездится множество прожорливых птиц с длинным клювом и мешком под клювом. Зовут их неясыти, они еще в низовьях удивили Кукшу. Другие же считают, что птицы тут ни при чем, что имя свое порог получил потому, что от века ждет новых жертв, и все никак не насытится. Горе самонадеянным, поленившимся тащить судно в обход по берегу и решившим пройти этот порог по воде!

Неодолимые препятствия таит здесь весьма извилистый и узкий проход между огромными камнями. Крутые повороты, стремительное течение, большие перепады высоты заранее обрекают на неудачу любые попытки пройти Неясыть на судне. И все это гибельное буйство тянется почти на версту.

В некоторых местах Неясыти вода кипит, словно в каменном котле, под которым пылает жаркий подземный огонь, в других – низвергается с камня на камень седыми водопадами. В солнечную погоду здесь стоит негасимая радуга. Никто не рискует пройти Неясыть даже на самой легкой лодочке, даже в половодье. А ведь по высокой воде все другие пороги можно пройти, когда идешь сверху.

Один за другим причаливают Оскольдовы и Дировы корабли к левому берегу, к самому пологому месту. Часть корабельщиков надевает кольчуги и шлемы и вооружается – их шапки и шляпы остаются в кораблях, и теперь уже трудно определить, кто какого роду-племени. Это сторожа – отряд, который выставляют на случай нападения хищных степных бродяг – половцев или печенегов. Здесь, у Неясыти, они опаснее всего, потому что здесь волок – самое удобное место для нападения.

Остальные корабельщики – раз-два, взяли! – выдергивают корабли на берег вместе с грузом и волокут наверх, на ровное место. Дело идет споро, без задержек. Весь путь, по которому обходят порог, торный, все неровности давным-давно срыты, теперь уж неизвестно, кем и когда. На пути валяется множество обрубков бревен – катков. Некоторые из корабельщиков их подкладывают под днище корабля, другие волокут корабль, время от времени поправляя катки.

Радостно сливать свою силу с силой других и без надрыва двигать эти большие суда: раз-два, взяли! А ведь если бы все эти могучие мужи дергали врозь, каждый сам по себе, корабль и не шелохнулся бы! Когда же кончается волок и корабль по склону устремляется вниз, к воде, мнится, что теперь и не требуется ничьих усилий, – он катится вниз будто сам по себе, подобно санкам по снежной горке.

Кукше кажется, что эти сильные дружные мужи, и он в их числе, могли бы протащить корабли мимо порога и без помощи катков, и даже быстрее, особенно, если корабли не слишком перегружены. Но ему объясняют, что катками пользуются, чтобы поберечь днища.

Корабельщиков ждут еще четыре порога – Шум, Лохань, Остров и Не спи! Они, конечно, не такие грозные, как Неясыть, однако, чтобы пройти их без горя, тоже требуется немало пота и сноровки. Иные удастся одолеть, разувшись и таща судно по воде, следя, чтобы оно не налетело на камень, а иные лучше обойти посуху. Не спи! – последний порог. Он носит такое название для тех, кто идет из Киева вниз по Днепру и для кого он первый, – чтобы люди были начеку и не проморгали его приближения.

Под этим порогом корабельщики устраивают последнюю стоянку. Завтра они будут уже в Киеве. Кукша с Шульгой долго не могут уснуть, разговаривают о всякой всячине, главным образом о том, что их ждет впереди.

– Ты не замечал, – вдруг спрашивает Шульга, – что некоторые кияне на тебя косо поглядывают? Кто? Да тот же черноусый Свербей… Я тебе раньше-то не говорил, а сам потихоньку наблюдал за ним…

– Почему же, – удивляется Кукша, – что я ему сделал? Вот и Страшко говорил о том же… Но почему?

– Ну, во-первых, ты христианин…

– Не я один тут христианин! Да и Оскольд с Диром оглашены, готовы принять христианскую веру… Царь с патриархом посулили им прислать на тот год вероучителей…

– Князей-то он, так же как и его приятели, ненавидит в первую очередь. А что до остальных христиан, то Свербей считает, что ты тут единственный настоящий христианин, недаром князь Оскольд постоянно на тебя оглядывается: верно ли, мол, поступаю?

– С чего это ты взял? – спрашивает Кукша и тут же краснеет: ему вспомнились странные взгляды Оскольда, а лукавить он не привык.

– Дело не во мне, – отвечает Шульга, – так думает Свербей со своими друзьями. Но главное-то даже не твое христианство: князья уверены, что ты приносишь им удачу, что к тебе благоволит судьба. Свербей тоже в этом уверен, в том-то все и дело. Я теперь думаю, что он собирался разделаться с князьями еще во время похода, но все поворотило не так, как он рассчитывал, из-за неудачи под Царьградом. С одной стороны, конечно, эта неудача могла бы обернуться для его замысла даже и удачей – князья, мол, во всех бедах виноваты, они, небось, давно уже задумали переменить веру: недаром в Киеве два года кряду засуха, а вот теперь еще и это поражение… надо, мол, с ними покончить. Я своими ушами слышал, как Свербей говорил Мельгуну, этому полянину с седыми усами… помнишь, он на вече выступил примирительно? Раз все не ладится, мол, надо принести князей в жертву богам. Умные варяги, мол, так делают. Ты вот жил в варяжском краю – что, правда у них такой обычай?

– Правда, – подтверждает Кукша, – если в стране три года подряд засуха и обычные жертвы не действуют, приносят в жертву конунга.

– И помогает? – спрашивает Шульга.

– Помогает, – отвечает Кукша.

– Вот это да! – восклицает Шульга, в голосе его слышится восхищение. – Но, с другой стороны, у Свербея тут промашка вышла. Все поляне, как известно, да и многие другие, уверовали, что греческий Бог заступился за Царьград. Это-то и спасло князей. Мельгун прямо ответил Свербею: не будем на всякий случай задевать греческого Бога. Да ты сам видел: несмотря на Оскольдово оскорбление Волоса, никто не кинулся расправляться с князьями. После того столкновения Свербей вбил себе в голову, что начинать надо с тебя, что ты ему главная помеха в борьбе с Оскольдом и Диром…

Помолчав, Шульга добавляет:

– Ко всему еще и зависть: царь отвалил князьям золота и серебра, чтобы склонить их к крещению, а Свербею не отвалил… Может, зависть-то все и перевесила…

Но вот последний порог преодолен и корабельщики плывут по воде, которая не пенится, как доброе пиво, не шипит, как змея, и не прыгает, как дикая кошка. Наконец-то все опасности позади! Все?.. Шульга, словно невзначай, обращается к Кукше:

– Помни, о чем я тебе говорил. Покуда поднимались по Днепру, ты был в безопасности, но в Киеве тебе придется держать ухо востро… Это именно тебя последний порог нынче предупреждает: «Не спи!»