Глава десятая ВАДА ЛЕЧИТ КУКШУ

Глава десятая

ВАДА ЛЕЧИТ КУКШУ

Из-за реки возвращаются охотники, у них на ивовых носилках лежит Кукша. Князь Оскольд велит нести его на женскую половину усадьбы, в дом княжны Вады. Вада известна как знахарка. Каждое лето в Купальскую ночь она идет в чисто поле, на луга или на лесную опушку и в полночь все травы и цветы шепчут ей, от какого недуга они помогают и когда их лучше всего брать. Вада уже изъявила согласие лечить и выхаживать Кукшу.

В ее дом ведет дверь с низкой притолокой, земляной пол углублен на три ступеньки. Всякого, входящего в дом, обдает смешанным запахом разных трав, цветов и кореньев, пучками развешанных по стенам. Вдоль левой стены высоко над полом устроена широкая лавка, на которой Кукша будет лежать один, чтобы его никто не беспокоил. На лавку, поверх соломенной подстилки, положен большой простеганный мешок с конским волосом, в головах – такой же простеганный подголовок. Сверху на все это постелена лебяжья перина.

Такая же высокая лавка идет и поперек избы, у торцовой стены, – это Вадино ложе.

Ваде позволено требовать себе в помощь любую рабыню в усадьбе. Сколько угодно рабынь. Любые яства и пития и, конечно, любые целебные снадобья или то, из чего их готовят. Если ей понадобятся редкие травы или коренья, на поиски немедленно отправятся десятки рабынь, если потребуется оленья желчь или парная зверина, множество конных охотников устремится в леса.

Пострадавший не случайно помещен на женской половине и отдан в заботливые женские руки. Всяк знает, что мужчина получил от Сварога дар ковать и пускать в ход оружие, а женщина получила дар исцелять и выхаживать раненых. Кукша раздет и уложен. Вада спрашивает у него, где больно. Он указывает на левую часть груди. Врачевательница ощупывает пальцами ребра. Дважды Кукша говорит:

– Здесь. И здесь.

– Сломаны два ребра. Что-нибудь еще болит?

– Голова. И плывет перед глазами. И тошнит…

Вада встревожена: тошнит, значит, неладно с головой. Ощупав голову, она убеждается, что повреждений нет, но Кукше, как видно, сильно тряхнуло голову.

Расспросив и ощупав Кукшу, Вада велит дружинникам осторожно приподнять его и вытаскивает из-под него перину.

– Довольно волосяной подстилки, – говорит она и объявляет, что больше ей пока никто не нужен.

Князья, дружинники и служанки уходят.

– Главное твое лекарство – покой, – ласково говорит Вада, – сейчас тебе нужно побольше спать и поменьше шевелиться. А я тебе приготовлю отвар из кошачьего корня с молодилом, чтобы ты был спокойнее и крепче спал. Будешь меньше шевелиться – ребра скорее срастутся, а голова пройдет. Завтра добуду тебе макового молока.

К вечеру у Кукши начинается жар, он то и дело просит пить. Вада одной рукой приподнимает ему голову, а другой поит ключевой водой из широкой скудельной чашки с носиком, меняет у него на лбу мокрое полотенце, чтобы ослабить тяготу жара. Кошачий корень с молодилом меж тем действует, и Кукша все чаще задремывает. Иногда он бредит, бормочет что-то неразборчивое, раза два Ваде кажется, будто он зовет мать.

Дверь отворена и в избе светло, так что пока еще можно обходиться без светильника, хотя солнце уже свалилось за овидь[144]. Однако золотистые сумерки быстро насыщаются синевой, скоро придется добыть огня и запалить жировой светильник, которому предстоит горсть всю ночь. Лучше это сделать засветло… Но тут раздаются тяжелые шаги и являются Оскольдовы дружинники с носилками.

– Нас прислал князь Оскольд, – говорят они, – он требует, чтобы мы принесли Кукшу на пир. Он хочет выпить за его здоровье в его присутствии!

– Кукшу нельзя шевелить, – сердито шипит Вада, – ему нужен покой, только в этом его исцеленье. Так и передайте Оскольду!

Дружинники уходят, а Вада берет с печки огниво и кресалом высекает искру из кремня. Искра падает на трут[145], Вада раздувает ее и с помощью узкой берестяной ленты передает огонь светильнику. После этого она садится рядом с Кукшей и глядит на него, готовая немедленно исполнить все, что потребуется.

Вскоре снова являются посланные с носилками.

– Нам велено без Кукши не возвращаться, – говорят они и, поклонившись низкой притолоке, вносят носилки в избу. Горячие возражения Вады не помогают, Кукшу перекладывают на носилки и выносят на волю.

– Поосторожнее, – злобно ворчит она, – его нельзя трясти!

– Не беспокойся, – отвечают дружинники. – Тебе, кстати, тоже велено явиться!

Но ей не нужно княжеского повеления, она и так не оставит больного Кукшу без надзора. Хмельные дружинники под ее придирчивым взглядом изо всех сил стараются не споткнуться и нести Кукшу как можно ровнее. Наконец они вносят носилки в гридницу и, освободив часть лавки, кладут на нее носилки. Вада садится рядом, тревожно глядя на Кукшу. К ним подходит Оскольд:

– Он без памяти?

– У него жар, – сердито отвечает Вада, метнув в Оскольда ненавидящий взгляд. – Вели сменить у него на лбу полотенце!

Оскольд послушно кричит в сторону женской скамьи, что в торце гридницы:

– Принесите мокрое полотенце!

В руке у него тускло поблескивает серебряная шейная гривна, витая и тяжелая. Оскольд приподнимает Кукшину голову и надевает гривну ему на шею. Приносят мокрое полотенце, Вада заменяет нагревшееся свежим. Оскольд делает знак служанке, и та подает ему рог.

– Я поднимаю этот рог, – возглашает он, стоя возле носилок, – за здоровье Кукши, мужа, доблестного не по летам!

Пиво, булькая, льется в разинутый рот, и вот огромный турий рог осушен до конца. Те, кто знает Оскольда близко, слегка удивлены – ведь князь из породы людей, которые никогда не теряют голову и не пьют слишком много. Меж тем Дир, сидящий на почетном сиденье, встает и произносит вису, сперва по-варяжски, потом по-словеньски:

Муж, любимый Богом,

Не утонет в море,

Не погибнет в битве

Или в схватке с туром —

Жребий свой великий

До конца исполнит —

Нет щита надежней,

Чем любовь Господня!

После этого он восклицает:

– Слава Кукше!

И опорожняет свой рог.

– Слава! – вторит дружина и следует его примеру.

Вада нетерпеливо следит за Оскольдом. Наконец она говорит:

– Ты выпил за здоровье Кукши, теперь вели отнести его назад, если и впрямь желаешь ему здоровья! Здесь топор можно вешать!

Ее сердитая речь воспринимается как должное. Да и то сказать, Вада не какая-нибудь девчонка из свинарника, а природная княжна, дочь киевского князя. Пусть и погибшего. Оскольд благодушно-насмешливо глядит ей в глаза, потом взгляд его, словно дерзкая рука, скользит к ней за пазуху…

– Славные яблоки ты там прячешь! – говорит Оскольд, снова глядя ей в глаза.

Он кивает дружинникам, и Кукшу выносят из гридницы. На дворе стемнело, и впереди идут двое со смоляными светочами.

Наконец Кукша водворен на место, дружинники уходят, и Вада снова остается с ним наедине. Она вполуха слушает его бессвязное бормотание, меняет у него на лбу полотенце, вливает в него, приподняв ему голову, несколько глотков прохладной воды и ложится рядом с ним, словно сестра. Или жена.

В слабом свете жирового светильника она смотрит на его пылающее лицо и вдруг с отвращением вспоминает, как Оскольд скользнул взглядом к ней за пазуху…

Но, как бы там ни было, Кукша вернулся с пира цел и невредим и есть надежда, что в ближайшие дни его никто не будет тревожить. Кукша спокоен, даже перестает бормотать, можно и ей, пожалуй, вздремнуть. Тусклое сияние Кукшиной серебряной гривны расплывается у нее в глазах и гаснет.

Пробуждается она от тяжелых шагов возле избы и скрипа двери.

– Хозяйка, отворяй! – врывается голос в уже отворенную дверь.

Спросонья ей все кажется чересчур громким – и шаги, и скрип двери, и голос. Низко поклонившись притолоке, едва не задев ее хребтом, входит Оскольд, за ним – слуга. В одной руке слуга несет корзину, в которой два рога, оправленных серебром, и большой кусок жареного турьего стегна, в другой – большой жбан пива.

Распрямившись, Оскольд озирается мутным взором. Выдернув из земляного пола и подняв жировой светильник, он долго разглядывает Кукшу, который в беспамятстве бормочет что-то невнятное. Оскольд уже изрядно хмелен, он то высоко поднимает брови, то моргает, словно норовит согнать с глаз какую-то помеху. Слуга ставит на пол свою ношу и, не получив никаких новых приказаний, выходит вон, осторожно затворив за собой дверь.

Никто не скажет, что Вада робкого десятка, однако ею вдруг овладевает неудержимый приступ страха, ее колотит озноб, у нее стучат зубы, ей чудится, что стук слишком громок, и она тщетно пытается стиснуть их, чтобы они не стучали. Изо всех сил старается она скрыть свой страх от этого сильного хмельного зверя, чуждого состраданию. От него исходит запах опасности, грозный и неумолимый.

Но разве каждый раз, когда она сталкивается с ним, от него исходит не тот же самый запах?

Наконец Оскольд снова втыкает светильник в пол.

– Я хочу выпить с тобой, – говорит он, – да, именно с тобой, за храброго Кукшу, который спас сегодня жизнь твоему князю и будущему мужу. Эй, Бутурля! – кричит он в дверь. – Наполни рога, да поживей!

Бутурля появляется в избе, наполняет рога и исчезает. Оскольд поднимает рог и говорит:

– Я пью этот рог за Кукшу, доблестного мужа и любимца судьбы!

Ваде не хочется пива, зубы ее стучат по серебряной оправе, она с трудом отхлебывает чуть-чуть, только чтобы отказ пить не выглядел вызовом.

– Что же ты не пьешь? – как-то чересчур громко спрашивает Оскольд. – За такого человека надо пить до дна! Сегодня ты могла остаться вдовой… нет, не вдовой – хуже, попросту ничем! А благодаря Кукше ты скоро станешь первой христианской княгиней в Киеве и наши с тобой потомки сделают Киев подобным Цареву городу! Так что пей до дна – за Кукшу и за свое счастье!

Если бы Вада и хотела ему угодить, ей это вряд ли удалось бы – в нее просто не поместится столько пива! Чтобы не сердить Оскольда, Вада отпивает еще немного. Впрочем, Оскольд и сам не спешит вылить в себя содержимое огромного рога. Он тоже делает всего лишь глоток. Правда, глоток немалый, стенки рога прозрачны и Вада видит, что пива в роге стало намного меньше.

Уже не в первый раз Оскольд говорит, что собирается сделать ее своей женой. Лучше умереть, чем это! Ей приходится молчать в ответ на его страшные посулы, чтобы не пробуждать в нем ярости, а ведь отмалчиваясь, не возражая, она как бы соглашается… стать его женой! Сейчас это снова повторяется. И когда она наконец ему все-таки откажет, он искренне сочтет себя обманутым!

– Зачем откладывать, – говорит Оскольд, берет у нее рог, выбрасывает оба рога за дверь, а дверь плотно затворяет.

«Вот оно!» – с ужасом думает Вада.

Оскольд влезает на лавку, под ним хрустит солома и скрипят плахи. У Вады на поясе нож… Оскольда ей все равно не убить, нечего и пытаться, но она убьет себя! Ее нож без труда найдет сдавленное ужасом и омерзением сердце… надежнее надавить обеими руками… Этот пьяный бык даже не догадается ей помешать. К сожалению, она уже не увидит, какое у него будет лицо, когда добыча ускользнет!

Вдруг Вада слышит Кукшин голос, который отчетливо произносит по-варяжски:

– Хаскульд, я убил Свана.

Оскольд и Вада одновременно поворачивают к нему головы, но Кукшины глаза по-прежнему закрыты. Тем не менее Оскольд слезает с лавки.

– Ты знаешь по-варяжски? – спрашивает он, протрезвевшими глазами глядя на Ваду.

– Нет! – испуганно отвечает Вада.

– Смотри! – говорит он с угрозой в голосе и, снова низко поклонившись притолоке, выходит из избы.

Вада лежит в оцепенении – так иногда озябший человек не решается пошевелиться, боясь, что станет еще холоднее. Узы безволия сковывают ее бесконечно долго – пока в Кукшином неразборчивом бормотании не проклевывается понятное слово «пить!» Она вскакивает и дает ему напиться из чашки с носиком. Всю ночь она лежит с ним рядом, задремывая и просыпаясь, чтобы дать ему воды или переменить на лбу влажное полотенце.

Так длится два дня. Вада следит, чтобы Кукша поменьше шевелился, если он слишком беспокоен, она гладит его, тихонько целует, а то и просто ласково, как с малым дитятей, разговаривает с ним.

Несмотря на усталость, Вада не хочет, чтобы кто-нибудь ее сменял, и объясняет себе это нежелание тем, что другие не будут так заботливы. И незачем посторонним слушать Кукшин бред. Даже по-варяжски. Словом, выхаживать Кукшу – ее дело, и чем меньше здесь будет топтаться народу, тем лучше. Но она позволяет служанкам приносить свежую воду и выносить ночную посудину.

На третий день ей кажется, что Кукше лучше, и она просит служанок сварить ему крепкого мясного отвара. Она не ошиблась – Кукша выпивает целую чашку. С этого часа здоровье начинает мало-помалу возвращаться к нему. Вада велит служанкам приносить плоды, непременно переспелые. Для больного, говорит она, особенно хороша груша, когда она течет, едва ее надкусишь.

С Кукшей уже можно разговаривать. Вада ощупывает сломанные ребра – Кукше почти не больно. Понемногу Вада пробует давать ему то, что едят здоровые, позволяет садиться. За ребра Вада не беспокоилась с самого начала, она знала, что ребра срастутся быстро, если Кукша не будет напрягаться и резко шевелиться. Ее тревожила Кукшина голова. Но и с головой, кажется, обошлось.

Теперь они часто разговаривают, рассказывают друг другу о себе, только Вада не позволяет ему говорить слишком долго, впрочем, он и сам скоро устает и, случается, замолкает на полуслове. Вада дивится, что человек за одну короткую жизнь успел столько всего повидать.

Однажды Вада вдруг говорит:

– Зря ты спас Оскольда.

Кукша глядит на нее с недоумением.

– Что тебе сделал Оскольд? – удивленно спрашивает он. – Почему ты желаешь ему смерти?

Вада не отвечает. Раз Кукша так говорит, значит, он ничего не слышал в ту ночь и про Свана сказал в бреду. А прежде у нее мелькала мысль, что он очнулся той ночью и сказал про Свана, чтобы спугнуть не в меру распалившегося Оскольда…

– Жаль, что у нас раньше не дошло до разговора об Оскольде, – говорит она. – Его все равно надо убить, а тут могло разрешиться само собой, без хлопот… Что ж, всего наперед не угадаешь!

Странно Кукше слушать такие речи, он не знает, что и отвечать, но ему приходит в голову, что, если бы он, как камень за пазухой, носил мысль погубить Оскольда, он все равно сперва спас бы его от тура и лишь потом стал думать об убийстве.

Неожиданно Вада говорит:

– Я знаю, что ты убил Свана. И Оскольд знает. Ты проболтался в бреду. Ты сказал это по-варяжски, а Оскольд думает, что я по-варяжски не понимаю. Пусть и дальше так думает, не выдавай меня.