Глава одиннадцатая КИЕВА ГОРА

Глава одиннадцатая

КИЕВА ГОРА

Наконец Кукша возвращается в гридницу к прочим дружинникам. Вада велит ему быть поосторожнее в движениях, а про верховую езду покуда забыть. Впрочем, езда его сейчас и не манит, на коне скакать хорошо, когда ты здоров и силушка твоя через край переливается, а он еще слишком слаб.

Иногда Кукша садится на вольном воздухе у входа в гридницу со своим греческим Евангелием и читает, положив его на землю – держать книгу в руках ему тяжело. Но и читать он долго не может: начинает одолевать усталость.

Приходит Вада. Он пробует читать ей, на ходу переводя с греческого, но чересчур много приходится объяснять, а он и сам не все толком разумеет – и в евангельской мудрости, и в греческом языке. Меж тем, когда он читает один, для себя, ему кажется, что он все понимает, если же чего и не понимает, оно и так ложится на сердце, не хуже понятого.

Впрочем, Ваде очень скоро прискучивает слушать, – раньше, чем он устает от чтения, – и они просто разговаривают или бродят по окрестностям Печерьского города. Она учит его отличать съедобные растения от несъедобных, показывает, что в них съедобно, а что нет, рассказывает обо всем, что попадается на глаза.

Кукша давно уже заметил на крышах домов и хозяйственных построек огромные пустые гнезда из прутьев, устроенные на помостах из жердей. Помосты те несомненно сделаны людьми нарочно для гнезд. Вада говорит, что это гнезда большой перелетной птицы, зовут ее черногуз, или бочан, или – ласково – лэлэка[146]. Сама эта птица белая, а хвост и концы крыльев у нее черные, ноги красные и красный долгий клюв.

Лэлэка приносит счастье дому, на котором вьет гнездо. Недаром ей покровительствуют Лад и Лада – боги супружеской любви, верности и плодородия. Никто не смеет обидеть лэлэку, наоборот, каждый, как заметил Кукша, непременно сооружает у себя на крыше помост для ее гнезда – ведь если лэлэка начнет избегать какого-нибудь дома, в нем непременно случится несчастье. А коли найдется безумец, который убьет лэлэку, дом его сгорит от молнии в первую же грозу: всем известно, что лэлэка – Перунова птица!

Кукша не видел этих птиц сидящими на своих гнездах? И не мудрено – скоро осень, птицы с выросшими птенцами давно покинули гнезда и живут в низких местах, где лужи и болота, там они кормятся и готовят птенцов к осеннему перелету в теплые края. Но если болото, где кормятся лэлэки, находится близко от гнезда, они, случается, прилетают ночевать на свое гнездо. Теперь Кукша припоминает, что видел таких птиц на заднепровских лугах, на лужах, когда скакал охотиться на тура.

В самом Печсрьском городе Кукша обратил внимание на удивительный дом, он на высоких резных столбах, окружен крытым гульбищем[147] с перилами и резными стойками. Дом очень красив, но Кукша ни разу не видел, чтобы кто-нибудь входил или выходил из него. Вада говорит, что дом этот называется «сени», в нем никто не живет, в нем даже нет очагов или печей, и служит он только для пиров, и не для простых пиров, для коих довольно гридницы, а для приема важных гостей из чужих земель – хазарских послов или сопредельных владетелей. По такому случаю князья велят своим людям называть их «каганами», то есть «царями».

В большом доме, что соединен с сенями переходом на таких же резных столбах, живет сам Оскольд, там его ложница[148]. В доме, что рядом с Оскольдовым, останавливаются самые почетные гости. А тот дом, что соединен с Оскольдовой ложницей наземным переходом, называют «большой женский дом» – для отличия от «малых женских домов», в одном из которых, у Вады, лежал Кукша после охоты на тура.

В большом женском доме с двумя пристроенными теремами[149] живут Оскольдовы жены и наложницы. Вечерами там причесывают и убирают жену или наложницу, которую в этот раз велит привести к себе Оскольд, и потом, насурьмленную, нарумяненную и намащенную ведут по переходу в Оскольдову ложницу.

Какая разница между женой и наложницей? Жену объявляют перед всеми, у нее есть отдельное от мужа имущество, которым она вправе распоряжаться по своему усмотрению, она может развестись с мужем, если недовольна им, и, уходя, забрать свое имущество.

А наложница… она так, для развлечения. У нее нет никаких прав. Как у обычной рабыни. Сын, рожденный от жены, имеет право на долю в наследстве, а дочь, рожденную от жены, отец обязан выдать замуж, обеспечив приданым. Сын же или дочь, рожденные от наложницы, ни на что не имеют права. От детей рабов их отличает то, что сами они свободны.

Много ли у Оскольда жен и наложниц? Жен всего две, Потвора и Красава, одна дочь древлянского князя, другая – северского. А наложниц много, Вада их не считала… десятка три или четыре… Наложницу не всегда от простой рабыни отличишь… Живут они не только в большом доме – живут и в малых домах, вместе с рабынями.

– Жены, значит, княжеские дочери, – говорит Кукша. – А наложницы кто?

– Да кто угодно. Иногда бывают тоже княжны. Победит князь какого-нибудь другого князя и, чтобы выхвалиться и унизить побежденного, возьмет у него дочь в наложницы. А есть и такие князья, что за честь считают породниться с киевским князем хотя бы так. Но часто наложницы – дочери смердов[150]. Или просто невольницы. Приглянется девка у торговца, он и купит ее. У Оскольда, сам знаешь, глаза ненасытные, а кун[151] – не занимать…

– А сколько жен у Дира?

– Одна. Ее зовут Солова.

– А сколько наложниц?

– Ни одной.

Помолчав, Вада вдруг выпаливает:

– Потвора ненавидит меня! Она хочет моей смерти…

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Оскольд говорит, что на тот год крестится, когда приплывет из Царева города великий христианский жрец… Он думает, что и я вместе с ним крещусь и стану его женой… Тогда, мол, он своих теперешних жен спровадит домой, к их отцам, наложниц раздаст дружинникам, лишних же отправит на невольничий торг в Булгар[152]. Он говорит, что христианам полагается иметь только одну жену… А я ни за что не крещусь, ни за что! Никогда не изменю нашим старым богам! И не стану Оскольдовой женой! Зря эта глупая Потвора на меня злобится!

– Почему же Оскольд думает, что ты крестишься вместе с ним и станешь его женой? Разве ты обещала?

– Ничего я не обещала! Просто он этого хочет и думает, что и я хочу.

– Раз он собирается оставить всех своих жен и наложниц ради тебя, значит, он любит тебя?

От этой мысли у Кукши сжимается сердце. А Вада неуверенно отвечает:

– Кто его знает… Дело тут, думаю, не в любви…

– А в чем?

– Женившись на мне, он будет зятем настоящего, законного Киевского князя Яромира. Которого сам и убил…

– Откуда ты знаешь, что он убил твоего отца?

– Знаю. Верные люди поведали. Убил-то не своими руками, конечно. Что, у него гридней мало? Отец пал, когда хазар во время битвы в лес заманили, а ты сам знаешь: степным воинам в лесу конец… Оскольд после говорил, что князя Яромира ужалила хазарская стрела… Но, кроме Яромира, в том лесу из киян никто не погиб. И никто не видел, чтобы хазары там стреляли… Им было уже не до стрельбы, они только пытались саблями отбиваться. И все пали, ни один из леса не ушел.

– Стрелу, сразившую Яромира, нашли?

– Конечно, нашли! Из затылка вытащили.

– А хазарские стрелы отличаются от киевских?

– Еще бы! Хазарскую стрелу сразу видать! Ее привезли тогда вместе с мертвым отцом. Я понимаю, к чему ты клонишь: стрела-то, мол, хазарская! А что стоило в бою обзавестись хазарской стрелой? У первого же убитого хазарина вытащил из колчана и стреляй…

Возразить особенно нечего, и Кукша молчит. Он сам знает: викинги мало напоминают невинных ягнят, и по их правилам Оскольд, если это сделал он, ничего худого не совершил. Да вспомнить хотя бы обходительного Хастинга с крашеными ресницами, который сеял смерть и горе по берегам, мимо которых проплывал, и коварством захватил Луну. А в Царьград нынешней весной Оскольд с Диром отправились разве в шахматы играть? И Дир, самый добрый из знакомых Кукше варягов, делает все то же, что и остальные!

Кукшино молчание Вада принимает как согласие и продолжает рассказ уже спокойнее, без прежнего запала:

– Отцовы братья и сыновья погибли в битвах с хазарами, уграми и печенегами… Мою мать Оскольд насильно взял в жены, и она зачахла от тоски… Теперь же Оскольд хочет, чтобы в Киеве было, как у греков в Царевом городе: там царя не выбирают, так чтоб и здесь князя больше не выбирали, а на княжеском столе после него сидели бы его сыновья и внуки-правнуки. Сам понимаешь, что кияне легче смирятся с этим, если это будут внуки и правнуки законного князя из славного Киева рода, а не просто дети и внуки какого-то приблудного варяга. В Киеве князья всегда были выборные, но так повелось, что выбирали их только из одного рода, самого знатного в Киевской земле. Про всех тех князей в летописи рассказывается. Славнейший из них – Кий. Могучий был князь, недаром ему и имя такое – кий, палица. Как палица, обрушивался он на врагов. Знали его и в Царевом городе, ездил он туда на честь, и много чести видел там от царя. Что за летопись, спрашиваешь? Есть такая – деревянные дошечки, на них письмена вырезаны. Кто письмена те разумеет, тот может прочесть, что было с нашим родом в давние времена и кто после кого княжил, – от самого Кия.

– А где она, эта летопись?

– Хранится у наших жрецов в пещере.

– Ты ее видела?

– Нет. Мне про нее жрецы сказывали, чтобы я своих предков знала. Жрецы-то ее наизусть помнят. Они говорят, что я последняя из Киева рода.

– Как же ты пойдешь за него, коли ты его ненавидишь?

– А я и не пойду. Лучше умереть! – Вада невольно трогает нож на поясе. – Я хочу, чтобы ты убил его. Убил же ты Свана! Теперь убей Оскольда. В Киеве многие хотят его смерти. Нужен только человек, который откликнется на это как на зов судьбы. Его поддержат. Этим человеком будешь ты. Я объявлю, что я тебя выбрала, и ты женишься на мне. И тебя провозгласят Киевским князем. Верь мне, так и будет. Кто убьет Оскольда и женится на мне – тот доблестный муж и законный князь. Законнее все равно нет.

Кукша с Вадой бредут на север от Оскольдова города. Путь их лежит через дубраву, где высоченные вязы перемежаются с могучими дубами, под сенью этих великанов пышно разросся лещинный подлесок. Орехи давно уже поспели, Кукша с Вадой подбирают их и чистят. Всякий знает: если уж начал есть орехи, от них трудно оторваться, съел один и неудержимо хочется еще…

Вслед за Вадой Кукша спускается в глубокий овраг, по дну которого течет чахлый ручеек. Вада говорит, что, когда нет засухи, это хороший полноводный ручей с прозрачной студеной водой, весной в него даже заходят нереститься щуки. Перейдя ручей, они поднимаются едва заметной тропой по крутому склону, им помогают заросли ольхи, черемухи и лещины – в самых крутых местах можно держаться за ветки.

– А теперь мы лезем уже не по склону оврага, – сообщает Вада, – а по земляному валу.

Кукша не замечает разницы – та же крутизна и те же заросли, здесь такие большие черемуховые деревья, каких он прежде не видывал, хотя дома над рекой Тихвиной черемухи видимо-невидимо. Он немного устал, но ему приятно, что Вада как будто забыла о его нездоровье.

– Когда ждут прихода врага, – продолжает Вада, – все эти кусты и деревья вырубают под корень. А вот и крепость. Смотри-ка, совсем обвалилась!

Кукша задирает голову. По верху земляного вала, который они почти одолели, тянутся городни – срубы, стоящие вплотную друг к другу и наполненные землей. Крепость и вправду сгнила и пообвалилась, там и сям висят бревна, подгнившие с одного конца. Кровля, прикрывавшая заборола[153], рухнула, повалились кое-где и сами заборола. Еле держатся покосившиеся бревенчатые башни.

Они с Вадой забрались наверх без особого труда. А когда-то это были высокие грозные стены, неприступные для врага. Кукше нетрудно представить себе, как они выглядели в те времена. Много лет тому назад он видел подобные в Ладоге, только заново отстроенные и золотистые, ему даже довелось испытать на собственной шкуре их высоту и крутизну…

Оказавшись наверху, Кукша огляделся, и у него даже дух захватило и закружилась голова – не от слабости и усталости, а от бескрайнего простора, который явился глазам. Как на ладошке, он видит и Угорьско, и Печерьско, и Берестово, и какие-то безымянные для него селения, укрепленные и неукрепленные, и Торг на Подоле, и длинный ряд кораблей в затоне Почайны, и за всем этим широкий сияющий Днепр с продолговатыми песчаными островами, а за Днепром – желтоватые выкошенные луга и множество крохотных стогов, на которых отсюда не разглядеть дремлющих тетеревятников, а дальше – дремучие зеленые леса, уходящие в неведомую дымчатую даль. Там земля сливается с небом, так что и не отыскать уже овиди…

Бескрайние леса исполнены величия и тайны, у Кукши даже возникает сомнение: неужели он сам недавно охотился и чуть не погиб в этом величавом и таинственном пространстве? И убил там прекрасного, ни в чем неповинного тура?

Вада глядит на него с таким выражением на лице, будто она сама сотворила то, что он сейчас видит, и готова, не раздумывая, подарить ему все это, стоит ему только пожелать…

– Если ты убьешь Оскольда, – говорит она, – ты станешь князем над всем этим – и над Киевом, и над всеми землями, что платят дань Киеву.

Не дождавшись ответа, Вада продолжает:

– Я даже крещусь в твою веру, чтобы стать твоей княгиней.

У Кукши снова кружится голова, но уже не так, как кружилась только что. Он испытывает странное сладкое волнение, какого никогда прежде не испытывал. Да, да, думать об этом сладко! Но и страшно… Сколь велик, однако, соблазн, как приятно кружится голова! Не это ли и зовется искушением, не об этом ли говорится в Евангелии?.. Кукша чуть слышно бормочет по-гречески:

– Отойди, сатана!

И сам отходит от края, чтобы не сверзиться со стены. Он чувствует, что в нем что-то сдвинулось. Вада не знает по-гречески, но видит по его лицу, что с ним творится необычное.

– Сама не знаю, – говорит она, – почему, не таясь, говорю тебе все это, мне ли непонятно, что тебе не хочется его убивать? Ты ему друг… Но, по крайней мере, я уверена, что ты не предашь меня… Мне ведь ты тоже друг?

Показав головой куда-то в противоположную от Днепра сторону, она продолжает:

– Вон там, на западном склоне, усадьба Дира, она отсюда не очень видна… Я знаю, ты любишь Дира, он добрый. Его можно бы и не убивать… Только как на это посмотрят киевские мужи? А вон те богатые хоромы с высокими теремами – усадьбы знатных киян. Самые большие и высокие хоромы – Свербеевы. А ближе к нам, на холме, великий и славный Перун… Справа конюшня его священного белого коня, на котором он объезжает землю…

Идол Перуна с крепостной стены хорошо виден, он вырублен из громадного древесного ствола, верно, из дуба, лицо его обращено к востоку, на голове у него шляпа, а может, это княжеская шапка, оторочка которой может показаться и полями шляпы, в правой руке у Перуна палица, в левой – рог, на подножии идола вырезан конь, ниже коня – не то ребенок, не то женщина в короткой рубахе. У подножия лежит большой плоский камень – жертвенник. На нем мог бы улечься матерый бык. Сам идол высотою как два Кукши.

В Кукшиной памяти почему-то снова, кажется, без всякой связи с Перуном, всплывает евангельский рассказ об искушении: «Показал Ему царства мира и молвил: поклонись мне, и они будут Твои». На всякий случай Кукша трижды осеняет себя крестным знамением…

– Сейчас это место зовется Киева гора, – говорит Вада, – а прежде звалось Киев-город. Вон там, на месте большого сада, была когда-то усадьба моего славного пращура. А вон, севернее, видишь, – вал возвышается? Это был город Щека, Киева брата. Там была и его усадьба. Сто лет тому назад явились хазары в силе тяжкой, победили нас и обложили Киев данью. Вся наша слава тогда обратилась в дым… А в городе Щека теперь Жидовский город. Жители его – торговый народ, они пришли вместе с хазарами. Живут своим обычаем, у них и капище свое есть… Сами себя они называют евреями. Хазарский каган и торговцы евреи – одной веры. Немудрено, что каган покровительствует им. Думаю, Дира все-таки можно не убивать… если он пойдет к тебе на службу.

– Я убил Свана и несчастного защитника Луны, – говорит Кукша, не слушая ее, – и тура… С меня довольно, я не хочу больше убивать!

– Да, тура лучше было не убивать, – издалека, словно эхо, отзывается Вада, – судьба направила его ярость на Оскольда, а ты помешал… Но это только отсрочка… Ты раскаиваешься, что убил Свана?

– Нет, – отвечает Кукша после непродолжительного молчания, – он обидел мою мать, пролил кровь нашего рода, я должен был отомстить и ждал случая… В конце концов я почти простил ему кровь, лучше сказать, забыл о ней… И однажды мне представился удобный случай исполнить долг. Это было во время битвы на море. Но в той битве он спас меня от неминучей смерти и я не смог убить его. Я тогда подумал: если бы он не бросился меня спасать, рискуя упасть в море и утонуть, я бы погиб и кто бы ему тогда отомстил? Выходит, спасая меня, он озаботился, чтобы я ему отомстил, значит, ему лучше было не спасать меня? Словом, тогда я так и не смог вырваться из этого круга… А некоторое время спустя он у меня на глазах убил дитя и хотел убить несчастную обезумевшую мать. На этот раз я обнажил меч, даже не успев ни о чем подумать. Нет, не раскаиваюсь. Теперь я понимаю, что моею рукой водил Бог. И священник на исповеди, еще в Царьграде, не вменил мне это во грех. Он сказал: «Ты, бедный язычник, поступил тогда, как истинный христианин». Я раскаиваюсь, что убил защитника Луны, хотя его все равно убили бы – варяги никого не щадили, ни старого, ни малого. Священник отпустил мне и этот грех – я ведь раскаялся! – но почему-то после отпущения убийство жителя Луны стало мучить меня еще больше… Правду сказать, до исповеди оно меня не так уж и беспокоило. Придя на первую исповедь, я просто перечислил священнику все, что считал своими грехами, однако после исповеди… Казалось бы, я должен был обрести мир в душе… Нет, я не хочу больше никого убивать!

Его рассуждения не производят на Ваду впечатления, она пропускает мимо ушей большую часть сказанного, а может быть, просто не все понимает, во всяком случае, проявляет легкое нетерпение от его слишком длинной, как ей кажется, речи. Едва дождавшись, когда он умолкнет, Вада говорит:

– Ты убил Свана, защищая, по твоим же словам, совсем чужую тебе женщину, а меня защитить не хочешь!

Кукша теряется, не знает, что ответить. Ему кажется, что он говорил так понятно! Может быть, она не может понять его потому, что он христианин, а она язычница?

Однако, когда они идут домой, Вадины слова «я даже крещусь в твою веру, чтобы стать твоей княгиней» не идут у него из головы, от них как будто щекотно внутри. Нет, он, конечно, не собирается убивать Оскольда. Но ведь можно просто помечтать, зная, что все равно не сотворишь ничего худого, – только помечтать!

Итак, Оскольда больше нет, он, Кукша, женится на княжне Ваде и кияне провозглашают его Киевским князем. Все происходит, как говорит Вада: ведь она последняя ветка старого княжеского дерева! С чего он начинает свое княжение? Прежде всего, убеждает могущественных быть милостивее к своим рабам, потом – уменьшает дань с подвластных племен. Все его любят и благодарно ловят каждое его слово. И ему не составляет труда обратить блуждающих во тьме язычников к свету истинной веры – достаточно лишь растолковать ее преимущества…

Для этого нужны, конечно, вероучители из греческой земли, но они в будущем году должны уже приплыть в Корсунь. Не откладывая, следует построить церковь. Даже не одну, а в каждом из селений, что раскинулись по Киевским горам. Погасить вражду между людьми…

И вот настает время, когда он спокойно княжит со своей милой княгиней, заботясь лишь о том, чтобы все в его княжестве поступали по справедливости, чтобы богатые делились с голодными и те, у кого есть крыша над головой, давали приют бездомным. Он вспоминает, как скитался по Царьграду, и мысленно обращается к Богу: «Господи, пусть хоть в моем Киеве не будет несчастных и обездоленных! Пусть хоть здесь царит любовь по заповеди Твоей!»

И тут же ему является мысль: «А ведь так и будет, если люди станут следовать слову Божьему!» Из груди его исторгается негромкий счастливый смех. Вада удивленно взглядывает на него. От ее взгляда мечта мгновенно гаснет. «Да, все это хорошо, – думает Кукша, – но ведь Оскольд сам собой никуда не денется, чтобы его не стало, его надо убить! А это невозможно!.. Невозможно отказаться и от возвращения в Домовичи… Все – невозможно!»

Но лукавая мысль, пренебрегая его слабым сопротивлением, возвращается к началу и снова проходит тот же путь…

Дорогой Вада рассказывает, как еще в незапамятные времена Волос похитил у Перуна жену, не насильно, конечно, а заранее сговорившись с ней… И с той поры между ними война. То Перун поразит молнией лучшую корову в Волосовом стаде, то Волос уведет у Перуна белого коня… У богов все, как у людей… Разница только в том, что боги бессмертны и не могут убить друг друга…