Глория!

Глория!

Лето, проведенное в Нью-Йорке, изменило мою жизнь, образ мыслей, взгляды. Я вернулся в Калифорнию полный решимости проповедовать.

Но самое прекрасное открытие ожидало меня по возвращении в школьный городок в Ла-Пуэнте. Глория вернулась в школу! До тех пор пока я не увидел ее снова, мне было даже невдомек, как я по ней скучал.

Однако атмосфера в школе оставалась по-прежнему невыносимой. Все, казалось, было устроено так, чтобы держать нас поодаль друг от друга. Правила общежития были столь же строги, как и два года назад, когда мы впервые столкнулись с подобным разочарованием. Разговоры за столом ограничивались просьбами передать соль, а ястребиные глаза преподавателей следили за каждым нашим передвижением по школьному городку. Хотя мне и были ненавистны дежурства по кухне, я начал добровольно проситься туда - только для того, чтобы быть рядом с Глорией. Шумная кухня никак не соответствовала идеалу уединения, но я обнаружил, что там мы могли разговаривать: я - над мойкой, с руками, по локоть погруженными в горячую мыльную воду, и Глория, полоскавшая и перетиравшая вымытую посуду.

Прошло нескольких месяцев, и я понял, что влюбился. Успеваемость моя становилась все лучше. Аппетит стал как у лошади - отчасти, очевидно, благодаря моим добровольным радениям над кухонной мойкой. Но я был в отчаянии, поскольку не мог поведать о своей любви. Всякий раз, как нам выпадала возможность побыть наедине, кто-нибудь нарушал наш покой. Я попытался пораньше приходить в класс, но неизменно в тот момент, как я собирался начать с Глорией серьезный разговор, кто-нибудь из одноклассников входил в комнату. Я сходил с ума от отчаяния. А на кухне, над грудой жирных тарелок, под гимны, распеваемые хором другими дежурными, я, несмотря на испанское происхождение, не в силах был поддерживать в себе романтический настрой.

Как-то в четверг вечером мне разрешили выйти в город. У первой же телефонной будки я остановился и набрал номер телефона, стоявшего в спальне у девочек, где жила Глория. Когда на том конце ответили, я обернул трубку носовым платком и басом попросил к телефону мисс Стеффани. Последовала пауза, во время которой до моего слуха донесся шепот:

- Глория, похоже, это твой отец.

Глория взяла трубку и хихикнула, услышав мой запинающийся голос. Я был в отчаянии, в полной безнадежности.

- Мне необходимо быть с тобой, - пробормотал я.

- Никки, что ты там пытаешься сказать? - полушепотом переспросила Глория, помня о том, что разговаривает, как предполагается, со своим отцом.

Я, заикаясь и глотая воздух, вновь попытался выдавить из себя признание, но нужные слова не шли мне на ум. Все, что ассоциировалось у меня с девушками, звучало грубо, на уровне общения, усвоенного мною в банде, - и я понятия не имел, как говорить об этом с такой чистой и прекрасной девушкой, как Глория.

- Думаю, будь мы где-нибудь наедине, я бы сумел тебе все сказать, - выдавил я наконец. - А теперь, пожалуй, лучше мне отправиться спать и не беспокоить тебя попусту.

- Никки! Не смей вешать трубку!

До меня донесся смех остальных обитательниц комнаты, но Глория, похоже, была полна решимости заставить меня говорить.

- Тс-с-с!.. Они догадаются, что это я! - вырвалось у меня.

- Мне наплевать, кто о чем догадается! Сейчас же говори, что ты хотел сказать.

Я беспомощно попытался подыскать слова и в конце концов выдавил:

- Я был бы рад, если бы этот год в школе ты ходила со мной.

Я-таки произнес это. И теперь, задержав дыхание, ожидал ее реакции...

- Ходила с тобой?.. Что это значит - «ходить с тобой»? -вновь громко воскликнула она, и на сей раз я услышал, как ее подруги расхохотались уже во все горло.

- Именно это и значит! - выпалил я, готовый сквозь землю провалиться, чувствуя, что щеки мои пылают. - Просто решил попросить тебя, чтобы мы ходили с тобой...

- Ты имеешь в виду, чтобы я стала твоей девушкой? - снова перешла на шепот Глория.

- Ну да! Это я и хотел сказать, - промямлил я, по-прежнему весь пылая и стараясь стать незаметным в телефонной будке.

Прислонив губы вплотную к трубке - я видел это словно воочию, - она выдохнула:

- Да, Никки, это было бы чудесно. Я давно чувствую, что Бог сознательно свел нас. Я напишу тебе длинное письмо и потихоньку передам завтра, во время завтрака.

Повесив трубку, я еще долго оставался в телефонной будке. Стояла теплая ночь, однако я был весь в холодном поту.

Позже я узнал, что, когда Глория закончила со мной говорить, воспитательница, подозрительно глядя на нее, спросила:

- Глория, с чего бы это твоему отцу звонить так поздно и просить тебя куда-то «ходить с ним»?

Одна из девочек, не переставая хихикать, вставила:

- А с того, что ее отца зовут Никки!

Глория покраснела так, что даже ее смуглая кожа не в силах была этого скрыть, а подруги по комнате принялись хохотать до упаду. В самом деле - нечасто приходится девушке получать от мужчины ее мечты приглашение «ходить с ним» в присутствии сорока прислушивающихся к разговору подруг. Негодующая воспитательница дала им три минуты на то, чтобы успокоиться и лечь в постель. Однако Глория провела полночи без сна. Засунув голову под подушку, в слабом свете уличных фонарей, проникающем сквозь окно, она писала мне первое в своей жизни любовное письмо. Разобрать, что там было написано, оказалось почти невозможно, тем не менее это самое дорогое письмо из всех, что мне когда-либо доводилось получать.

Спустя несколько недель один из наших преподавателей, Эстебан Кастильо, попросил меня помочь в миссионерской работе, которую он вел в Сан-Габриэл, неподалеку от школы. Он сообщил, что кроме меня уговорил еще семерых учащихся помогать ему по выходным. В этом местечке он обнаружил заброшенную, заколоченную церковь. Учащимся предстояло прибрать церковь внутри, затем обойти округу, стучась в каждую дверь и приглашая местных жителей на богослужение, и, наконец, вести занятия в воскресной школе. А профессор Кастильо должен был вести в церкви службы и читать проповеди.

Я был польщен его приглашением. Но еще больше возликовал, когда он, подмигнув, сообщил, что среди других приглашенных им помощников из числа учащихся - Глория Стеффани.

- Вы мудрый преподаватель, сеньор Эстебан! - воскликнул я, не в силах сдержать счастливой улыбки. - Думаю, с таким замечательным коллективом, который вы подобрали себе в помощь, мы сумеем хорошо поработать во славу Божью.

- Ну, а после богоугодных трудов, глядишь, у вас будет оставаться немного времени для других важных дел, - улыбнулся он в ответ.

Очевидно, слух о том, что Глория согласилась «ходить со мной». - то есть, стать моей девушкой, - уже успел распространиться достаточно широко. Я был страшно признателен этому мудрому, понимающему наставнику за то, что он предоставил нашей любви возможность развиваться естественным, богоугодным образом.

Весь следующий месяц мы по субботам работали в здании маленькой церквушки и обходили дом за домом, приглашая население на воскресные службы. Наконец, выпал день, когда мы с Глорией смогли побыть вместе. До Этого мы виделись постоянно, но в окружении других. В тот же день, впервые за все время, у нас появилось три свободных часа, которые мы смогли провести вдвоем. Глория заготовила выданный нам сухим пайком ленч и, покончив с обычным обходом окрестных домов, мы отправились в небольшой парк перекусить и поговорить.

Не успели мы остановиться, как заговорили оба разом, - и тут же, смущенно рассмеявшись, умолкли.

- Говори ты первым. Я буду слушать, - предложила Глория.

Минуты бежали за минутами, превращаясь в часы, а мы все говорили. Мне не терпелось поделиться с нею историей своей жизни до мельчайших подробностей. Я говорил без умолку, а она внимательно слушала, прислонясь спиною к стволу могучего дерева. И вдруг до меня дошло, что говорю один я, а она молчит.

- Извини, Глория, - оборвал я свой рассказ. - У меня столько накопилось невысказанного... Я хотел, чтобы ты знала обо мне все: и плохое, и хорошее. И мои чувства с момента нашей встречи. Извини мою болтливость. Теперь говори ты. Расскажи, что у тебя на сердце...

Она заговорила - сначала медленно, затем слова стали легче слетать у нее с губ, и она излила мне свою душу. И внезапно умолкла.

- Что с тобой, Глория? - обеспокоенно спросил я. - Продолжай.

- Никки, я... Я остыла, Никки. Я это осознала, когда вернулась в школу и увидела, как ты изменился. Ты стал другим. Уже не тем глупым и неуверенным, каким был раньше. Ты вырос, возмужал, в тебе появилась какая-то глубокая духовность. По тебе видно, что жизнь твоя отдана Господу. Никки... - голос ее прервался, глаза наполнились слезами. - Я... я хочу того же для себя... Покоя, уверенности. Веры, которая направляет твою жизнь. Я как-то высохла душой. Хотя Бог и наставил меня на путь истинный, вернув в школу, я духовно холодна, мертва. Пытаюсь молиться - и ничего не происходит. Пусто. Я хочу обладать тем, что я вижу в тебе.

Она уронила голову, уткнувшись лицом в ладони. Я неуклюже протянул руку и обнял ее за плечи. Так мы и сидели под сенью раскидистого дерева. Она повернулась ко мне и уткнулась лицом в грудь. Я обнял ее, вздрагивающую от плача, и принялся гладить по волосам. Глория подняла ко мне свое заплаканное лицо - и губы наши слились в бесконечном поцелуе.

- Никки, я люблю тебя, - шепнула она. - Всем сердцем.

Мы долго сидели, не разнимая объятий, сплетясь, точно две лозы, тянущиеся к небесам.

- Глория, я хочу на тебе жениться. Я уже давно так решил. Хочу прожить остаток жизни с тобой. Мне нечего тебе предложить, я много грешил, но Бог простил меня. Если ты в своем сердце сумеешь отыскать для меня прощение, то, пожалуйста, стань моей женой.

Я почувствовал, как руки ее крепче обвились у меня вокруг пояса, она вновь ткнулась мне лицом в плечо и прошептала:

- Я согласна, любимый мой. Я согласна. Если Господь позволит, я буду твоей навеки.

Она опять подняла лицо ко мне, и мы слились в новом поцелуе. Я лег навзничь на землю и, потянув ее за руку, заставил лечь рядом. Мы лежали на траве, бок о бок, крепко обнявшись.

Бог был рядом, но прошлое еще не выветрилось из меня. Мелькнула мысль: я сжимаю в своих объятиях одно из лучших творений Господних - так могу ли осквернить его своими греховными желаниями?

Вдруг ноги мои словно ожгло. Жжение стало распространяться вверх по ногам, становилось все нестерпимее. Я вскочил так резко, что Глория покатилась по траве.

- Никки! - вскрикнула она. - Что с тобой?

- Муравьи! - вырвалось у меня. - Их тут уйма! Я весь в них!

Я крутился, как сумасшедший, колотя себя по ногам, скидывая ботинки, - но все напрасно. Носки были усыпаны тысячами мелких, разъяренных рыжих чертей. Я чувствовал, что они уже добрались до колен и ползут выше. Сколько бы я ни хлопал себя - ничто, казалось, было не способно остановить их продвижение и жгучие укусы. Глория, не понимая, следила за тем, как я мечусь по поляне, хлеща себя руками и раздирая ногтями.

- Отвернись! Отвернись! - крикнул я. - Посмотри в другую сторону! Быстро!

Она отвернулась, недоуменно окидывая взглядом парк. Я тем временем боролся с пряжкой - та, наконец, поддалась и мне удалось расстегнуть ремень.

- Никки... - начала было вновь она, поворачиваясь ко мне.

- Отвернись! Не смотри! - завопил я.

Теперь до нее дошло, чем я занят, и она послушно отвернулась. Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось снять с себя всех муравьев. Некоторые из них вгрызлись под самую кожу. А брюки пришлось выколачивать о дерево. Наконец, я сказал Глории, что все кончено и она может повернуться.

Потом мы тронулись в обратный путь в школу. Она шла нормально, а я - извиваясь всем телом и пытаясь не обращать внимания на ее смех. Я так до конца жизни и не смог увидеть в происшедшем ничего смешного.

Проводив ее до дверей комнаты, я стрелой помчался к своему общежитию - в душ. Стоя под холодной струей и втирая мыло в красные, опухшие ноги, я благодарил Господа за то, что Он ниспослал мне Глорию, и за хранящую силу Духа Его.

- Господи! - бормотал я под водяными струями, бьющими из отверстий душа. - Я знаю, что она создана для меня. Эти муравьи тому свидетельство. Я славлю имя Твое за то, что Ты дал мне это понять, и молю Тебя: не указывай мне этого больше таким способом.

На другой вечер, в воскресенье, мне предстояло проповедовать в нашей религиозной миссии - в церквушке Сан-Габриэл. Делясь историей своей жизни с небольшой группой робких прихожан, я ощущал присутствие Духа Божьего. В конце службы я призвал паству к алтарю и увидел, как Глория поднялась со своего места в заднем ряду и направилась ко мне. Глаза наши встретились, она встала на колени перед алтарем и склонилась в молитве. Я преклонил колени рядом с нею, а сеньор Кастильо, положив нам ладони на голову, начал молиться. Я почувствовал, как рука Глории, под воздействием наполнившего ее сердце Духа Божьего, впилась мне в локоть. Десница Божья покоилась на нас обоих.

На Рождество я отправился вместе с ней в Окленд. Она договорилась, чтобы я пожил у ее друзей, так как родители по-прежнему не одобряли ее обучение в Библейской школе. Местный пастор, преподобный Санчес, привлек меня читать проповеди в небольшой церкви, где служба велась на испанском языке. Называлась церковь Миссия Вифания. Дни я проводил с Глорией, а вечерами проповедовал. Большего счастья я себе и представить не мог.

Весной, незадолго до окончания моего последнего года обучения, я снова получил письмо от Дэвида. Он намеревался купить старый большой дом на Клинтон-Авеню, чтобы открыть там центр для работы с неблагополучными подростками и наркоманами, и приглашал меня после школы вернуться в Нью -Йорк - сотрудничать в этом центре, которому он хотел дать название «Тин челлиндж».

Я обсудил это предложение с Глорией. Похоже, Бог распорядился за нас в отношении планов на будущее. Мы думали обождать еще год, пока Глория не закончит школу, и затем уже пожениться. Но теперь открылась новая перспектива. Господу, видимо, было угодно, чтобы я вернулся в Нью-Йорк. Но ехать туда без нее я не мог.

Я написал Дэвиду, что буду молиться об успехе предприятия и что мы с Глорией решили пожениться. Уилкерсон ответил, что будет ждать моего решения и с радостью примет и Глорию.

Мы решили сыграть свадьбу в ноябре. Месяц спустя, приняв предложение Уилкерсона, мы прибыли в Нью-Йорк и начали работать вместе с ним в «Тин челлиндж».

Старый, громоздкий трехэтажный особняк по Клинтон-авеню, 416 располагался в самом сердце жилого массива Бруклина, всего в нескольких кварталах от Форт-Грин. Тем летом приехавшие на каникулы студенты колледжей помогли нам расчистить дом внутри и начать нашу работу. Дэвид нанял молодую пару жить в доме и присматривать за порядком. Для нас же с Глорией оборудовали квартиру в бывшем гараже на задворках особняка.

Душ находился в здании центра, а единственным спальным местом в нашем жилище была узкая кушетка. Но для нас это был рай. У нас ничего не было, но мы и не нуждались ни в чем. Нам хватало друг друга и горячего желания служить Господу. В ответ на извинения Дэвида за то, что нам приходится жить в таких условиях, я напомнил ему, что служение Иисусу не жертва, а честь.

Перед самым Рождеством я решил снова нанести визит «Мау-Маус». Я беспокоился за Гектора-Урагана. Мне хотелось отыскать его и, раз уж я теперь вернулся в Бруклин, вплотную заняться его судьбой.

Обнаружив группу «Мау-Маус» в кондитерской лавке, я с ходу спросил их:

- Где Ураган?

Они переглянулись, и один ответил:

- Поговори с нашим главарем, Стивом; он тебе все расскажет...

Я боялся узнать правду, но все-таки отправился к Стиву на квартиру и, обменявшись с ним приветствиями, спросил:

- Что случилось с Гектором?

Стив покачал головой.

- Давай выйдем, - сказал он, помолчав, - и я тебе расскажу. Не хочу, чтобы мать слышала...

Мы сошли вниз по лестнице и остановились в подъезде, чтобы не выходить на улицу под пронизывающий ветер. Здесь Стив и рассказал мне историю Гектора:

- После разговора накануне твоего отлета в Калифорнию он стал каким-то беспокойным, озлобленным. Я никогда его таким не видел. Во время одной большой стычки с «Бишоп» он дрался как сумасшедший - орудовал ножом направо и налево, не разбирая, где свои, а где чужие. А через три месяца пришел и его черед.

- Как это случилось? - спросил я, мучимый тяжелым предчувствием, от которого у меня перехватывало дыхание и щемило сердце. - Кто это сделал?

- Ураган, Джилберт, еще двое ребят и я отправились поквитаться с одним из «Бишоп». Тот жил один, на пятом этаже. Позже мы выяснили, что не того искали. Но Ураган решил во что бы то ни стало пришить этого парня, и мы вызвались помочь ему. Ураган был при пушке. Мы вышибли дверь, но у того в квартире было темно, хоть глаз выколи. Парень оказался не дурак: как только увидел в дверном проеме Урагана с револьвером - схватил полуметровый штык и расшиб лампочку на потолке. Так что ничего не было видно. Он носился, как псих, орудуя своим штыком. Ураган трижды выстрелил в него. Потом раздался крик: «Он убил меня! Убил!» Мы не поняли, кто кричал, и решили, что это Ураган пристрелил, наконец, этого «Бишоп». И сразу дернули вниз по лестнице, одним махом пролетели пять этажей и выскочили на улицу... - Стив оглянулся на дверь своей квартиры, не подслушивает ли нас кто, и продолжал: -На улице оказалось, что Урагана среди нас нет. Джилберт бросился обратно - и нашел его возле стены. Штык пронзил Урагана насквозь и выглядывал из спины. «Бишоп» успел снова забежать к себе и забаррикадироваться. Гектор стонал и, прислонясь к стене, умолял Джилберта не оставлять его там подыхать. Он твердил, что боится смерти, выкрикивал что-то о бое часов. Потом рухнул ничком на штык посреди лестничной площадки и умер.

Во рту пересохло и мне с трудом удалось выдавить из себя:

- Почему вы его бросили?

- Потому что сами перепугались. Нам никогда не приходилось видеть такой ужасной смерти. Ребята бросились врассыпную... Потом нагрянула полиция, но доказательств не было, и они отпустили этого «Бишоп». Для нас всех это было жуткое потрясение...

Я повернулся, чтобы уйти, но Стив остановил меня:

- Никки, что он имел в виду, говоря перед смертью о бое часов?

Я помотал головой:

- Не знаю. Пока. Увидимся.

Точно в тумане брел я домой, на Клинтон-Авеню. И с каждым шагом в мозгу у меня раздавались удары часов, которые мы слышали тогда на Флатбуш-Авеню, и звучал мой голос: «Уже поздно - но не слишком... Если ты не вернешься к Христу, нам с тобою не встретиться больше...».

- Боже милостивый, - прошептал я. - Пожалуйста, не дай мне больше оставить друга, не испытав все средства, чтобы убедить его.

Мой начальный заработок составлял 10 долларов в неделю, плюс бесплатное жилье и питание. Поскольку в гараже готовить было негде, мы питались в Центре. Нам с Глорией нравились испанские блюда, а в Центре меню разнообразием не отличалось, так что большую часть нашего еженедельного заработка мы транжирили на еду. Это было единственное удовольствие, которое мы себе позволяли.

Вскоре для нас началась работа на улицах Нью-Йорка. Уилкерсон сочинил обращение, которое мы окрестили «Трактат для юнцов». В нем содержался призыв к подросткам не быть глупцами и принять Христа. Эти брошюры мы тысячами раздавали на улицах Бруклина и Гарлема.

Однако сразу же стало ясно, что больше всего работы нам предстоит с наркоманами. Многие ребята из подростковых банд, начав с марихуаны и вина, постепенно переставали ими довольствоваться и переходили на героин.

Мы действовали напрямую. Просто подходили к кучкам подростков, околачивающихся на перекрестках, и заговаривали с ними:

- Эй, ты бы не хотел завязать с этим делом?

Большинство неизменно отвечало:

- Само собой, но как?

- Приходи в «Тин челлиндж» на Клинтон-Авеню. Будем за тебя молиться. Мы верим, Бог услышит эти молитвы. Ты сможешь бросить наркотики с помощью Божьей, - отвечали мы и вручали парню экземпляр «Трактата».

- Правда что ли? Что же, может, позвоню вам или заскочу как-нибудь...

Поначалу все продвигалось со скрипом. Большую часть времени мне приходилось проводить на перекрестках, за разговорами. Наркоманы не работают. Они добывают деньги грабежами, вымогательством, мошенничеством или карманными кражами. Могут взломать квартиру, вынести мебель и загнать ее на стороне. Или вытащить у кого-нибудь бумажник. Могут украсть для перепродажи белье с веревок, молоко, которое молочники оставляют около домов. Любой способ годился - лишь бы раздобыть денег на удовлетворение своей болезненной страсти. По всему Уильямсбургу, на каждом перекрестке околачиваются кучки в 8-10 человек, планирующие очередную кражу или решающие, как сбыть краденое.

К Рождеству мне удалось привести в Центр первого мною обращенного - высокого темнокожего парня. Он жил с замужней женщиной. Однажды между ним и ее мужем произошла стычка в баре, и Педро - так звали парня - пырнул того ножом. Пострадавший, как оказалось, был членом банды «Скорпионс», действовавшей по всему городу. Банда решила поквитаться с Педро. Я же, встретившись с ним однажды и выслушав рассказ о его злоключениях, предложил ему убежище в «Тин челлиндж». Он с готовностью согласился. Через три дня пребывания в нашем Центре он принял христианство и вручил свою душу Господу.

Следующие три месяца мы не могли на него надышаться. Первое свое Рождество в качестве супругов мы с Глорией провели в компании Педро. Он ел с нами и следовал повсюду за нами по пятам. Когда по выходным мы отправлялись на метро в отдаленные церкви на богослужения - Педро нас сопровождал.

Как-то в марте, поздно вечером, я собирался спать. Глория лежала на нашей кушетке в передней. Я. думая, что она уже спит, и боясь ее разбудить, тихонько стянул с себя одежду, скользнул под одеяло и обнял ее за плечи. И только тут заметил, что она плачет. Она вздрагивала, всхлипывая в моих объятиях.

- Эй, малыш, что случилось? - встревожился я.

Этой фразы было достаточно, чтобы всхлипывания ее превратились в горькие рыдания. Я, лежа рядом, гладил ее по спине и старался успокоить, пока она не взяла себя в руки и не заговорила.

- Что с тобой, Глория? - вновь спросил я. - Тебе нездоровится?

- Нет, Никки, дело вовсе не в этом. Ты не понимаешь. И никогда не поймешь...

- Что я не пойму? - ее враждебный тон смутил меня.

- Эта пиявка! - со злобой проговорила Глория. - Эта пиявка - Педро! Неужели он не может понять, что я хочу хоть немного побыть наедине с тобой!? Мы женаты всего четыре месяца, а он ходит за нами по пятам, куда бы мы не направлялись! Он бы, наверное, и в ванну залезал вместе с нами - если бы мы там все могли уместиться!

- Что ты, брось... - попробовал я успокоить ее. - Это не похоже на мою Глорию. Ты должна бы гордиться. Ведь он первый обращенный нами. Возблагодари Бога!

- Никки, но я не хочу все время делить тебя с кем-то. Ты мой муж, и я в конце концов хочу проводить с тобой хотя бы немного времени без этого вечно ухмыляющегося Педро, который таскается за нами и только и знает что твердит «Слава Господу»!

- Ты ведь это не всерьез, Глория? - оторопел я.

- Я никогда еще не говорила серьезнее, чем сейчас. Или ты мой муж - или отправляйся спать с Педро. Я не шучу: выбирай. Дальше так продолжаться не может.

- Глория, любимая, послушай: если мы выставим его на улицу, он тут же вернется в банду, или его убьют «Скорпионс». Он должен остаться тут!

- Что ж, если он вернется в банду, значит, с твоим Богом что-то неладно. Что же это за Бог, Которому вручил свою жизнь Педро, если Он отвернется от него, стоит тому попасть в беду?! Я в это не верю. Я думаю, что если человек пережил обращение в истинную веру, то у Бога достанет могущества хранить его впредь. Если же ты намерен нянчиться с каждым, кого приведешь сюда с улицы, - я выхожу из игры! - в голосе Глории все явственнее слышались истерические нотки.

- Но Глория! Это же первый, кого мне удалось обратить!

- Может быть, именно в этом ненормальность твоих с ним отношений. Он твой новообращенный. Быть может, принадлежи он Господу - тебе не пришлось бы так беспокоиться, что он вернется в банду.

- Что же, возможно, ты и права. Но мы все равно обязаны дать ему пристанище. И не забывай, Глория: Господь призвал меня на это служение, и ты согласилась следовать за мной.

- Но Никки! Я не желаю мириться с необходимостью все время тебя с кем-то делить!

Я привлек ее к себе:

- Ну, сейчас-то тебе не надо меня ни с кем делить. А завтра я переговорю с Педро: может, он сумеет подыскать себе какое-нибудь занятие вместо того, чтобы все время торчать при нас. Хорошо?

- Хорошо, - пролепетала она, кладя голову на мое плечо и приникая ко мне.

Санни появился в последний день апреля - вместе с майским снегом. Это был первый наркоман, которым мне довелось заниматься.

В тот вечер я вошел в церковь и заметил в дальнем углу бледное мальчишечье лицо. Я готов был поручиться, что это наркоман. Я подошел, уселся рядом и, обняв его рукой за плечи, начал беседу начистоту. Пока я говорил, он сидел, уставясь в пол.

- Я знаю, что ты наркоман. Наверняка тебя посадили на иглу много лет назад, и ты никак не можешь отделаться от этой привычки. Ты думаешь, что никому нет до этого дела. Что никто не поможет. Но это не так. Богу есть до тебя дело. Он хочет тебе помочь.

Парнишка поднял на меня бессмысленный взгляд. После долгих расспросов мне удалось узнать, что его зовут Санни. Позже я выяснил, что он вырос в религиозной семье, но сбежал из дома, после чего бессчётное число раз попадал в тюрьму за употребление наркотиков и воровство. Во время тюремного заключения ему несколько раз в принудительном порядке предоставлялась возможность «обломить» свое пристрастие, но привыкание оказалось сильнее.

Санни был безнадежным наркоманом. Добывать же деньги на приобретение «товара» он умел единственным способом. Обычно его приятель на улице выхватывал у какой-нибудь женщины кошелек и пускался наутек. Санни же подбегал к пострадавшей со словами: «Не надо кричать, леди. Я знаю этого вора. Я верну ваш кошелек. Подождите тут, через минуту я вернусь...». Женщина прекращала звать на помощь и покорно оставалась ждать, а Санни бросался вслед за приятелем и больше не возвращался. После чего они делили добычу.

- Я хочу помолиться за тебя. Тебе нужно, чтобы в твою жизнь вошел Иисус, - я преклонил рядом с ним колени, волна сострадания захлестнула меня и сквозь слезы я начал произносить слова молитвы: - Господи, помоги этому парню. Он погибает. Ты единственный, Кто может спасти его. Он нуждается в надежде и любви. Пожалуйста, помоги ему!

Когда я закончил молиться, Санни проговорил:

- Мне пора домой.

- Я отведу тебя, - вызвался я.

- Нет! - вырвалось у него, и на лице его отразилась паника.

- Тебе нельзя!

Было видно, что он что-то скрывает, не решаясь сказать.

- Тогда мы оставим тебя тут.

- Нет, - вновь произнес он. - Утром я должен идти в суд. Скорее всего меня посадят. Я даже не знаю, зачем я пришел сюда.

- Ты пришел потому, что Бог послал тебя, - не сдавался я.

- Бог послал и меня - помочь тебе. Оставайся сегодня на ночь у нас в Центре, а утром пойдем в суд вместе.

Однако он настоял на своем, пообещав зайти за мной в восемь утра.

На следующее утро мы с ним отправились в суд. Поднимаясь по лестнице в здание суда, я сказал ему:

- Санни, я буду молиться о том, чтобы Бог помог отложить разбирательство дела на два месяца. За это время ты сможешь бросить наркотики и обрести Христа. А потом тебя, может быть, совсем освободят...

- Шансов ноль, - огрызнулся Санни. - Этот вонючий судья никогда ничего не откладывает. Он упечет меня в тюрягу еще до полудня. Сам увидишь.

Замедлив шаги, я принялся молиться вслух: «Господи, прошу Тебя: во имя Иисуса ниспошли на судью свой Дух Святой. Пусть он отложит разбирательство, чтобы Санни успел стать христианином... Спасибо, что Ты внял моей молитве. Аминь».

Санни взглянул на меня как на сумасшедшего, но я потянул его за руку наверх:

- Пойдем, ты услышишь, как судья отложит твое дело.

Мы вошли в зал суда, и Санни доложил судебному приставу, встретившему нас у входа, что явился на разбирательство. Затем занял место рядом с другими обвиняемыми, а я пробрался в задние ряды.

Судья заслушал три дела и приговорил всех троих обвиняемых, подростков, к большим срокам заключения. Когда он оглашал третий приговор, приговоренный парнишка влез на стол и попытался дотянуться до судьи, крича, что убьет его. Все повскакивали с мест, но полицейские стащили парня на пол и надели наручники. Пока они тащили его, упиравшегося и орущего, к боковому выходу, судья вытер платком брови и произнес: «Следующее дело».

Санни нервно вскочил на ноги, судья же принялся листать дело. Потом, глядя поверх очков, промямлил:

- Хм-м... По неизвестной мне причине судебное следствие по вашему делу не завершено. Прошу вас явиться повторно через 60 дней.

Санни обернулся и, все еще не веря, уставился на меня. Я улыбнулся в ответ и жестом пригласил его выйти со мной. Нам предстояло решить нелегкую задачу, и начинать нужно было немедленно.

Отвыкать от героина через «ломку» - одна из самых страшных пыток, которые можно себе представить. Я подготовил для Санни комнату на третьем этаже нашего Центра. Зная, что ему потребуется постоянное наблюдение, я предупредил Глорию, что проведу следующие трое суток с Санни. Затем принес в комнату проигрыватель, набор духовных пластинок и приготовился просидеть рядом с ним до тех пор, пока он не выкричит свою болезнь.

В первый день он ни на секунду не мог успокоиться, метался по комнате, что-то без умолку, бессвязно говорил. Ночью его стало колотить. Я просидел с ним всю ночь, стараясь унять эти дикие судороги и озноб. Временами ему удавалось вырваться, и он бросался к двери, но я предусмотрительно запер ее, так что убежать он не мог.

На рассвете озноб стал прекращаться, и мне удалось свести его вниз и накормить легким завтраком. Я предложил прогуляться на свежем воздухе, но он все сидел, пока его не начало тошнить. Тогда я поспешно вывел его на улицу, и Санни вывернуло наизнанку. Он склонился над тротуаром, держась за живот и корчась. Я распрямил его, - и он тут же вырвался и попытался убежать, однако рухнул наземь. Я оттащил его к водостоку, приподнял и уложил себе на колени, так, чтобы голова свешивалась вниз, и держал в таком положении, пока силы не вернулись к нему. Затем мы вновь пришли в нашу комнату на третьем этаже: ждать и молиться.

С приближением ночи он выдавил:

- Никки, я не смогу... Я зашел слишком далеко... Мне нужно уколоться...

- Нет, Санни, мы должны вместе пересилить это. Бог даст тебе сил справиться...

- Я не хочу справляться с этим, - простонал он. - Я хочу уколоться. Мне это позарез нужно. Пожалуйста, Никки, пожалуйста!.. Не надо меня здесь больше держать. Бога ради, выпусти меня. Отпусти!

- Нет, Санни, именно ради Бога я не отпущу тебя. Ты для Него сокровище. Ты нужен Ему, но Он не может использовать тебя, пока ты одержим демоном. Ради Господа я продержу тебя здесь до тех пор, пока ты не поправишься.

Я просидел над ним всю бесконечную ночь, на протяжении которой он обливался холодным потом и его все время тошнило. Я менял ему на лбу мокрое полотенце, включал проигрыватель и пел вместе с записями на пластинке.

На другой день я валился с ног от усталости. Снова попытался покормить Санни, но его организм не принимал пищи. Сидя возле его постели, я молился до самого заката. Затем он впал в неспокойное забытье, прерываемое стонами и судорогами. Дважды он вскакивал с кровати и норовил бежать к двери, во второй раз мне пришлось даже скрутить его и оттащить назад, в постель.

Около полуночи я почувствовал, как меня обволакивает темное облако сна, и попытался бороться с ним, хотя не спал уже 42 часа. Я знал, что стоит мне уснуть, как Санни сбежит и больше никогда не вернется. Мы с ним были близки к победе, однако я был уже не в силах противиться усталости и почувствовал, что клюю носом. «Может быть, если я посплю всего минуту...», - подумалось мне.

Проснулся я как от толчка. Отсвет уличных огней, слабо освещал комнату на третьем этаже Центра. Мне казалось, я проспал всего несколько секунд, однако что-то внутри меня говорило - времени прошло гораздо больше. Я бросил взгляд на кровать Санни. Она была пуста. Постель смята и сорвана. Он ушел!

Сердце заколотилось где-то в горле. Я вскочил и бросился к двери - и тут заметил его. Он стоял на коленях возле окна. Слава Богу! Я медленно приблизился к нему и тоже опустился коленями на голый, жесткий деревянный пол. Легкий, последний весенний снег падал за окном и покрывал асфальт, отражая огни фонарей. Ровный белый ковер покрывал улицу и тротуар. Ветви деревьев с едва успевшими пробиться почками также были в снегу. Каждая нежная снежинка блестела и переливалась в свете фонарей, напоминая картинку с рождественской открытки.

- Красиво. Просто невероятно, - произнес Санни. - Никогда не видел ничего подобного. А ты?

Я же смотрел на него. Взгляд его был ясным, голос твердым. Все лицо его излучало некое сияние, речь была спокойной и ровной.

Он улыбнулся:

- Бог добрый, Никки. Он замечательный. Сегодня Он избавил меня от судьбы, которая хуже ада. Освободил меня от рабства.

Я взглянул в окно, окинул взором царившую снаружи чистую, трогательную красоту и прошептал:

- Благодарю Тебя, Господи. Благодарю.

И услышал, как Санни вслед за мной повторил: «Благодарю».

Впервые за три дня я оставил Санни одного и отправился по свежевыпавшему снегу к себе в гараж. Я был без шапки, и снежинки, падая, оседали на волосах, мягко похрустывали под ногами, пока я поднимался к себе по деревянным ступенькам.

Я тихонько постучал, Глория открыла и спросила сонным голосом:

- Который час?

- Около трех ночи, - ответил я.

Мы стояли в дверях. Я крепко прижал ее к себе, и мы зачарованно следили за тем, как снежные хлопья беззвучно падают на темную, грешную землю, покрывая ее чудесной белизной невинности.

- Санни обрел Христа, - вымолвил я наконец. - В Царстве Его стало одной жизнью больше.

- Спасибо, Иисус, - мягко отозвалась Глория и после долгой паузы, крепче обвив меня рукою за талию, продолжала: -Санни не единственный, которому дарована новая жизнь... У меня не было времени сказать тебе - ты ведь был так занят все эти три дня... Во мне тоже зародилась новая жизнь, Никки. У нас будет ребенок.

Я приподнял ее и, переполненный любовью и счастьем, крепко прижал к груди:

- О Глория, я люблю тебя! Я так люблю тебя! - Затем поднял на руки. Войдя в комнату, ногою захлопнул дверь и в полной темноте отнес жену к кровати, осторожно уложил. Сел рядом и припал ухом к ее животу, стараясь быть как можно ближе к новой жизни - там у нее внутри. Глория обеими руками гладила мое лицо и волосы. И тут напряжение последних дней взяло верх, и я погрузился в глубокий, спокойный сон.

После обращения Санни познакомил нас с темным подземным царством большого города: миром наркоманов, проституток, закоренелых преступников. Мы с Глорией провели на улицах немало часов, раздавая наши «Трактаты», и число привлеченных в Центр росло. Однако подростков среди них было немного. Преимущественно взрослые. Третий этаж мы отвели для женщин. Глория занималась девушками, а я мужчинами (хотя, в качестве директора, отвечал и за тех, и за других).

Дэвид поселился в доме на Стейтен-Айленд и каждый раз, выезжая в город, заглядывал в Центр, чтобы проверить, как идут дела. Мы купили девяти местный микроавтобус, и Глория с кем-нибудь из ребят дважды в неделю ездили за подростками из шаек и привозили их в Центр на богослужение.

Педро уехал к себе в Джерси, Санни же оставался до сентября, а потом отправился в Ла-Пуэнте, учиться в Библейской школе. Тем же летом освободилась квартира на втором этаже особняка и мы с Глорией переехали туда. В дальнем крыле располагалась общая комната для наших постояльцев-мужчин. На нижнем же этаже у нас были кабинет, кухня, столовая и большой зал, который мы использовали как часовню. Я надеялся, что с переездом в особняк переживания Глории останутся позади. Однако присутствие с нами под одною крышей 40 наркоманов вряд ли способно было гарантировать абсолютно спокойную и беспроблемную жизнь. Напряжение сохранялось. Мы с Глорией редко оставались наедине, так как большую часть дня я проводил с обращенными наркоманами.

Осенью 1962 года нам пришлось срочно вылететь в Пуэрто-Рико: мама сообщила Фрэнку телеграммой о смерти отца. Фрэнк, Джин и я, с женами, отправились в родительский дом, где мне пришлось руководить похоронами. Я был теперь христианским проповедником, и, хотя папа открыто так и не принял Христа как Сына Божьего, я все же похоронил его в уверенности, что и в его жизни произошла перемена и что Бог в милосердной любви Своей сможет воздать ему должное. «Большой» умер, но память об отце, которого я научился любить, продолжала жить в моем сердце.

Наша дочь, Алисия-Энн, родилась в январе 1963 года и помогла заполнить пустоту в жизни Глории. Я страстно желал быть рядом с ними, но, следуя своему долгу, проповедовал среди наркоманов с рассвета до полуночи, строго-настрого наказав Глории никому не доверять малышку. Хотя я и любил своих обращенных, но знал, что эти отравленные наркотиками люди могут в любой момент преподнести неприятный сюрприз.

Мне так и не довелось узнать, сколько бессонных ночей моя жена проплакала в одиночестве пустой квартиры. Должно быть, самим Богом ей было назначено сопровождать меня по жизни. Ни одна другая женщина не вынесла бы подобных испытаний.