Сам по себе

Сам по себе

Я решился бежать.

Жизнь, основанная на ненависти и страхе, не позволяет думать ни о ком, только о себе; я же ненавидел всех, включая Фрэнка, потому что он олицетворял для меня власть. И когда он стал препятствовать моей свободе и настаивать на возвращении в школу, я решил бежать.

- Никки, - говорил Фрэнк, - Нью-Йорк - это джунгли. Люди в нем живут по законам джунглей. Выживают сильнейшие, жестокие. Ты не знаешь еще жизни, Никки. А я живу здесь пять лет и знаю. Здесь полно воров, проституток, убийц. Кто-нибудь из этих парней убьет тебя. И никто даже не узнает, что ты убит, пока какой-нибудь бродяга не наткнется на твое гниющее под кучей тряпья тело.

Фрэнк был прав. Он настаивал, чтобы я возвращался в школу, а я знал, что будет так, как я задумал.

- Никки, я не могу заставить тебя. Но если ты не пойдешь в школу, то пропадешь.

- Но директор исключил меня. Он велел мне не показываться там больше.

- Не хочу и слышать. Ты должен ходить в эту школу.

- Если ты думаешь, что я вернусь туда, ты дурак. А если ты будешь меня заставлять, - я убью тебя.

- Никки, ты мой брат. Давай прекратим глупый разговор. Мать и отец велели мне заботиться о тебе. Так вот: или ты идешь в школу, или уходи вообще. Можешь бежать, если хочешь. Если ты убежишь - то все-равно вернешься когда-нибудь, тебе некуда деться. А раз вернешься - то пойдешь в школу.

Этот разговор состоялся наутро в пятницу, перед тем как Фрэнк ушел на работу. А днем я оставил на кухонном столе записку, что уезжаю на неделю к друзьям. Никаких друзей у меня не было, просто я не мог больше оставаться у Фрэнка.

Вечером в поисках жилья я забрел в Бедфорт-Стувезант, район Бруклина. Я подошел к группе подростков, околачивающихся на углу улицы:

- Можно ли здесь снять комнату, ребята?

Один посмотрел на меня, затягиваясь сигаретой:

- Да, там, за углом, увидишь моего старика, ну, одного из пьянчужек, играющих в карты... поговори с ним... он подыщет тебе апартаменты... - Другие при этом рассмеялись.

«Апартаменты», о которых говорил парень, находились в центре огромного жилого квартала на Форт-Грин-Плейс. Более тридцати тысяч человек проживало в этом месте, в основном негры и пуэрториканцы. Форт-Грин простирался от Парк-Авеню до Лафайет-Авеню, окружая Вашингтон-Парк.

Я подошел к игрокам и спросил старшего, есть ли у него комната в аренду. Он оторвался от карт и пробормотал:

- Ну, есть. А зачем тебе?

- У меня нет жилья.

- А есть у тебя пятнадцать долларов? - спросил он, сплевывая мне под ноги.

- Сейчас при себе нет, но...

- Тогда у меня нет для тебя комнаты, - сказал он, отворачиваясь. Его напарники даже не подняли головы.

- Но я могу достать деньги, - попробовал настоять я.

- Слушай, парень, когда ты покажешь мне эти пятнадцать долларов в аванс за комнату - она будет твоя. Меня не интересует, где ты их достанешь. Ограбь какую-нибудь старую леди, на худой конец. Но пока денег нет, не суйся сюда. Ты мне надоел.

Я побрел обратно, раздумывая, где бы раздобыть деньги.

Я знал, что за ограбление мне грозит тюрьма. Но положение было отчаянным. Я написал Фрэнку, что меня не будет неделю; комната стоила денег, а у меня нет ни пенни.

Было почти 10 часов вечера, морозило; я спрятался в темной аллее и наблюдал за людьми по улице. Вынул из кармана. нож, нажал кнопку. Лезвие выскочило с мягким стуком, и я крепче сжал нож в руке. Руки мои дрожали, когда я думал, как буду грабить. Лучше ли затащить в аллею? Убивать ли, в самом деле, или просто попугать? И что делать, если поднимется крик?

Мысли мои прервало появление двух людей. Они остановились в начале аллеи. Старик-оборванец просил у молоденького разносчика с большой корзиной бакалеи десять центов на чашку кофе. Тот говорил, что денег у него нет.

У меня мелькнула мысль, что у старикана наверняка целый карман мелких денег, собранных подаянием, наворованных. Он не станет кричать и звать на помощь, если я нападу на него. «Как только малый отойдет, - решил я, - оттащу старикашку в кусты и ограблю».

Тем временем разносчик поставил свою корзину, нашел в кармане монету и отдал старику. Тот пробормотал что-то и скрылся. «Черт побери, - подумал я. - Что же теперь делать?»

Паренек подхватил свою корзину. Два яблока выкатились из нее, он нагнулся поднять их, и тут я схватил его и оттащил в темноту. Оба мы были насмерть перепуганы, но у меня было преимущество - неожиданность. Он застыл от страха, когда я приставил нож к его лицу.

- Я не хочу убивать, но мне нужны деньги. Позарез нужны. Отдай мне все, что у тебя есть. Быстро! - моя рука так дрожала, что я боялся выронить нож.

- Пожалуйста. Умоляю... Возьми все. Не убивай меня, - паренек вытащил бумажник и пытался всучить мне его. Тот упал, и я отпихнул его ногой.

- А теперь беги. Беги! Остановишься, считай себя мертвецом.

Он посмотрел на меня глазами, полными ужаса, и побежал.

На бегу он споткнулся о свою корзину и растянулся на тротуаре. Встав на ноги, снова упал, и наполовину прополз - наполовину пробежал расстояние до освещенной части улицы. Как только он пропал за углом, я схватил бумажник и побежал что есть духу. Я перемахнул высокую ограду парка, спрятался за какой-то стеной и остановился, чтобы успокоить выскакивающее из груди сердце. Открыв, наконец, бумажник, я насчитал там 19 долларов. Было приятно держать такие деньги в руках! Я забросил бумажник в высокую траву и, пересчитав деньги, свернул их и засунул в карман.

«Неплохо, - думал я. - Банды убивают человека за каких-нибудь несколько центов, а я с первой попытки взял такую сумму. Не так уж плохо!»

Но страх не проходил, и я пролежал в высокой траве до полуночи. Затем я вернулся на место ограбления, так как идти снимать комнату было все равно поздно. Кто-то уже подобрал все рассыпанные продукты, за исключением раздавленной коробки крекера. Я поднял коробку и встряхнул ее. Крошки высыпались на тротуар. Я вспомнил все подробности ограбления и усмехнулся. «Надо было его все-таки порезать, - подумал я, - узнать, что при этом ощущаешь. Ну ничего, в следующий раз...».

Я спустился в подземку и дождался первого поезда, в котором и провел остаток ночи. Рано утром я уже был в Форт-Грин.

Управляющий поднялся вместе со мной на три пролета лестницы. Комната выходила на улицу, была мала, с потрескавшимся потолком. Он сказал, что на втором этаже есть общая ванная, а отапливается она поворотом вентиля в стальном радиаторе, что плату надо вносить каждую субботу за неделю вперед, и ушел.

Я огляделся. Две кровати, стул, маленький стол, раковина умывальника у стены и туалет. Подошел к окну. Раннее утреннее движение транспорта на Лафайет становилось слышнее. На противоположной стороне улицы возвышался Бруклинский небоскреб. Он закрывал собою все. Но мне было безразлично. Главное - отныне я жил так, как хотел.

Чуть позже, тем же утром, я совершил первую экскурсию по Форт-Грин. Спускаясь, заметил молодого человека, выходящего из-под лестницы, он мочился там. У него было абсолютно белое лицо и ввалившиеся глаза, порванный пиджак висел на одном плече. Не знаю, был ли он пьян, или накачан наркотиками. Я стоял и смотрел, как он, качаясь, взбирался по ступеням, как его вырвало на площадке и он, обессиленный, перекинулся набок. Банда малолетних сорванцов вырвалась из боковой двери и побежала по улице. Молодой человек взобрался, наконец, на верхнюю ступеньку и уставился на улицу. Проходя мимо, я услышал звук открываемого окна и вовремя увернулся от порции мусора, выброшенного кем-то вниз. Меня передернуло, но я сказал себе, что должен теперь к этому привыкать.

Позади дома был пустырь, весь поросший травой и кустарником. Несколько чахлых деревьев простирали ветви к небу. Весна уже началась, но, казалось, деревьям не хочется пробуждаться и встречать новое лето в гетто. Я поддал ногой пустую банку из-под пива - на пустыре было полно их. В высокой траве гнили разбросанные доски, старые коробки, газеты. Сломанная проволочная изгородь тянулась к другому такому же зданию на улице Святого Эдварда. Оглянувшись назад, я увидел окна верхнего этажа своего дома, зашторенные от холодного ветра. Двумя этажами ниже разглядел круглые мордашки двух негритят, прижавшихся носами к стеклу и наблюдавших за мной. Они напомнили мне двух зверюшек, запертых в клетке, тоскующих по свободе и в то же время боящихся ее, боящихся смерти или боли.

Я пошел вдоль улицы. Проститутки являли собой впечатляющее зрелище. Белые девушки работали на правой стороне улицы и занимали комнаты в блоке ниже моего. Цветные работали на левой стороне и жили возле выхода из подземки. Они стояли в достаточно потрепанных одеяниях, некоторые зевали, некоторые были пьяны или жаждали очередной дозы наркотиков.

После двух месяцев жизни в Нью-Йорке я так и не был знаком с городом. В Пуэрто-Рико я видел когда-то фотографии статуи Свободы и здания Объединенных Наций. Но здесь, в гетто, мне казалось, что весь город состоит из бесчисленных комнат, набитых человеческой плотью. За каждым окном жила семья, втиснутая в крохотное пространство, влачащая жалкое существование. Все напоминало зоопарк в Сан-Хуане: медведи беспрестанно ходят взад-вперед, обезьяны кривляются и бесконечно месят свою собственную грязь, едят мясо или салат, затевают драки друг с другом и объединяются лишь для атаки на чужака. Животные созданы не для такой жизни: в клетке, с нарисованными на стене джунглями. Не для такой жизни созданы и люди. Но они так живут.

Я вошел в тоннель на углу Мэтл-Авеню. Над головой ревело уличное движение. Улицы были покрыты смесью снега, грязи и соли.

На тыловых балконах зданий висело белье, голубые рубашки и брюки цвета хаки хлопали на ветру. Нижнее белье, бывшее когда-то белым, теперь выглядело серым от постоянной сушки на грязном воздухе.

Было субботнее утро, и хозяева магазинчиков убирали железные решетки с витрин. Не было ни одного окна без железной решетки в этом квартале, где хозяйничали банды.

Но были квартиры, которые особенно обескураживали. Они выдавали тщетные попытки квартирантов вырваться из этих бетонных джунглей. Безнадежные усилия! Похоже на попытку человека выбраться из кратера сыпучего песка: он хватается руками за край и все больше обрушивает его.

Горшок с чахлой геранью, прислонившийся к закопченной оконной раме... неожиданно возникший яркий рисунок на окне или стене... самодельная цветочная ваза, а в ней несколько грубо сделанных искусственных цветков, пытающихся противостоять своими красками зимней серости...

Я дошел до Сант-Эдвард-Стрит и остановился перед зданием Библиотеки Уолта Уитмена. На противоположной стороне стояло огромное жилое здание, 12 этажей! Все его 600 окон выходили на улицу. На одном было закреплено одеяло, когда-то яркой расцветки, а теперь рваное и выцветшее. Большинство окон были занавешены, и это напоминало труп, глядящий на мир мертвыми глазами.

Я повернул и пошел в Вашингтон-Парк. «Что случилось с людьми в этом грязном мире? - думал я. - Почему они живут так? Нет палисадников, нет травы, цветов, нет деревьев, нет открытых пространств». Я тогда не знал, что едва человек попадает в эти бетонные клетки каменных джунглей, он становится их пленником. И нет спасения в асфальтовых джунглях.

В тот День я возвращался домой по улице, на которой увидел нечто вроде карнавала с конными выездами и представлением. Это было на площадке позади католического собора св. Михаила и Эдварда. Музыка карнавала выливалась на улицы, будоражила меня. Мое внимание привлекла группа подростков, собравшихся вокруг итальянской шарманки. Они все были одеты в черные куртки с алыми двойными М на спине. Шарманки почти не было слышно из-за их дружного хлопанья в ладоши. В центре был темноволосый мальчик, примерно моего возраста. Его красивое лицо озарилось улыбкой, когда он ударил ногами о тротуар, отбивая чечетку в быстром темпе. Руки на поясе, он кружится в такт музыке. Внезапно его черные глаза встретились с моими. Улыбка на лице сменилась тяжелым холодным взглядом.

- Эй, бэби, что ты делаешь здесь? Это владения «Мау-Маус». Мы не желаем здесь незнакомцев.

Я посмотрел вокруг и обнаружил, что другие ребята в черных куртках уже окружили меня. Он подошел ко мне вплотную и спросил, нежно улыбнувшись:

- Ты в какой шайке, парень?

- Я сам по себе, - ответил я. - Я просто пришел повеселиться. Разве это запрещено?

Еще один мальчик выступил вперед:

- Ты видишь эту штуку, парень? Это нож, и им я перережу твою глотку, если надумаешь шутить со мной. Я не такой вежливый, как Израэль.

Названный Израэлем отодвинул его рукой и продолжал:

- Ты же видишь, в этой суматохе недолго убить незнакомца, никто и не заметит. Возможно, это сделаю я. Так что, хочешь жить - проваливай.

Я разозлился и нащупал было в кармане свой собственный нож, но понял, что силы неравны. Я не хотел быть зарезанным как цыпленок, но сказал себе, что у меня еще будет возможность показать смелость. Я кивнул и пошел восвояси по направлению к Вашингтон-Парк. Сзади неслись крики и улюлюкание:

- Молодчина, Израэль! Он запомнит этот урок. Не скоро еще сунет сюда нос!

Я был в бешенстве и отчаянии. Войдя в парк, уселся на скамью. И не заметил паренька, от силы лет тринадцати, который шел за мной. Он сел рядом и спросил:

- Задали они тебе, а?

- Что ты понимаешь! - зло сказал я. - Я мог бы справиться с любым из них, но драться со всеми разом не вижу смысла.

- Слушай, эти банды здесь захватили все. Они убьют тебя, если ты не будешь с ними заодно, - сказал он, доставая самодельную сигарету.

Он прикурил и заметив, что я наблюдаю за ним, спросил:

- Куришь марихуану?

Я покачал головой.

- Хочешь попробовать? У меня есть лишняя.

- Конечно, - сказал я. Один раз отступив сегодня, я не желал отступать дальше.

Он пошарил в кармане рубашки и вытащил согнутую, сморщенную сигарету, закрытую с двух концов, с зализанным краем.

- Ты разожги ее, а то все улетучится, - посоветовал он.

Сам зажег ее для меня, и я начал дуть на сигарету, чтобы

разжечь. Он засмеялся:

- Не так, смотри. - Он набрал дым в легкие и медленно выпустил. - Если ты будешь просто дуть, все сгорит, и никакого толку.

Я вдохнул дым. Он был странно сладким и пахучим.

- А что с тобой потом происходит? - спросил я.

- О, это заставляет тебя веселиться, чувствовать себя лучшим среди всех: лучшим в танцах, лучшим в любви, в драках. Все эти ребята, которые напали на тебя, уже накурились. Ты не заметил, что у них красные глаза? Если глаза блестят - это значит, сильно накурились.

- А где ты достаешь марихуану?

- Это запросто. Тут многие продают. Почти все старшие ребята могут достать. Они получают ее из-за границы. Куба, Мексика. А я получаю от своего старика. Он крутится на черном рынке. И к тому же он достал семена, и мы можем выращивать собственную. Она, может, и не такая хорошая, но зато не стоит нам ни гроша.

- А сколько это стоит у толкачей? - спросил я, стараясь выучить терминологию и смущенный тем, что тринадцатилетний мальчишка разбирается в этом деле больше меня.

- Некоторые продают по доллару. А иногда можно купить по семьдесят пять центов. Но лучше покупать партиями. Тогда сигарета обойдется тебе в сорок центов. Но будь осторожен: могут надуть. Они смешивают марихуану с травой. Всегда проверяй перед тем, как платить, - они наверняка захотят тебя надуть.

Я выкурил сигарету и, вытянув ноги, откинулся на спинку скамейки. Я уже не замечал холодного ветра; прошли отчаяние и злость; я ощущал себя плавающим в облаках мечты.

Я повернулся, чтобы видеть мальчишку. Он сидел на скамье, опустив голову на руки.

- Я думал, это курево делает счастливыми всех, а что же ты не радуешься?

- А чего веселиться? - ответил он. - Мой отец пьет. Только на самом деле никакой он мне не отец. Он просто сошелся с моей матерью в прошлом году. А кто мой отец - я даже не знаю. Он избивает мать. Неделю назад я пытался было оттащить его от матери, так он ударил меня по лицу бутылкой и выбил два зуба. Я бросил ему в спину осколок, и тогда мать, моя собственная мать! обозвала меня ублюдком и выгнала... Теперь вот живу на улице и мечтаю убить отчима когда-нибудь. Я не вожусь с бандами. Я ни с кем не вожусь. Я просто выжидаю, когда он останется один, и тогда я убью его. Я и мать свою больше не люблю. Чему я должен радоваться?

Он не поднял головы, пока говорил все это.

- Так это тот самый, который выращивает марихуану?

- Да. Он тоже толкач. Ты подожди, вот увидишь, я убью его, я его зарежу.

Он взглянул на меня, и его лицо показалось мне таким усталым, - лицо старой обезьянки, а не тринадцатилетнего мальчика.

- А что, твой старик тоже пьет? - спросил он.

- Нет, я счастливчик. У меня нет ни старика, ни старухи, - соврал я. - Я сам по себе.

Мальчишка взглянул на меня:

- Я думаю, я тоже сейчас сам по себе. Но смотри, остерегайся банд. Они тебя точно убьют, если встретят ночью.

- А что банды - их много?

- Сотни, - сказал он. - Их столько, что ты не сможешь сосчитать.

- И что они делают?

- Дерутся, что же еще? Они или нападают на другие банды, или защищают свою территорию от нападающих. Когда они не воюют друг с другом, то воюют с полицией. Они используют все, чем можно драться. Карманные ножи, дубинки, пистолеты, ружья, кастеты, винтовки, штыки, бейсбольные клюшки, газовые бомбы, кирпичи, велосипедные цепи... Некоторые даже набивают гвозди на башмаки, а бывают такие, которые закладывают для драки лезвия между пальцами. Поэтому я и не хочу присоединяться к ним. Я прячусь от них в глухих переулках. Если ты здесь поживешь, все это узнаешь сам.

Было уже темно. Он встал и пошел, а я вернулся в свою комнату.