«Русь уходящая»?

Вдохновляясь прославленной картиной Александра Иванова «Явление Христа народу», другой великий русский художник Павел Дмитриевич Корин (1892–1967) решил создать свое грандиозное эпохальное полотно, первоначально названное им «Реквием». Реквием должен был прозвучать как духовный гимн гонимой, но не сломленной православной России. Замысел композиции картины был построен на интерьере Успенского собора Московского Кремля. В центре мы видим св. Патриарха Тихона, справа — его преемника Патриарха Сергия, слева — Патриарха Алексия I. Поистине поразительно, что в образе молодого инока Пимена художник прозрел (и поставил его на первый план) еще одного Патриарха.

Таким образом, П. Д. Корин написал пророческую картину, которая возвещает неодолимость Церкви, Руси Святой, вратами ада. Святая Русь была, есть и будет. Все ложное и искажающее ее подлинное лицо — лишь затянувшийся, трагический, но преходящий эпизод в истории великого русского народа.

Максим Горький не столько из конъюнктурных соображений, сколько из желания «легализовать» дерзновенный замысел художника, предложил назвать его картину «Русь уходящая». Название было принято. Горький помог Корину получить мастерскую на Девичьем поле, куда он вместе с супругой переехал в марте 1934 года и где прожил всю свою жизнь[254].

По расхожему мнению советских искусствоведов, «Русь уходящая» призвана была показать «конец русского православия». В 1936 году для картины был сконструирован специальный подрамник и загрунтован огромный холст, но он остался нетронутым, его и сегодня можно увидеть в мастерской художника. «Русь уходящая», или «Реквием», как завершенное полотно так и не появилась (общий эскиз картины датирован 1935–1959 гг.): «Я не сделал того, что мог сделать, что было в самый разгар работы насильственным образом прервано, — писал П. Д. Корин; — моя рана — моя картина».

Однако замысел этот все же можно считать воплощенным — остались тридцать шесть этюдов к ненаписанному полотну, ставших самостоятельными работами, — тридцать шесть великолепных, вполне законченных портретов в рост («Схимница», «Отец и сын» и др.), то есть практически все персонажи шедевра. На одном из этих портретов запечатлен иеромонах Пимен (Извеков).

Владимир Алексеевич Солоухин в своих знаменитых «Письмах из Русского музея» (1966 г.) высказал интересное предположение: по первоначальному замыслу П. Д. Корина все персонажи «Руси уходящей» собраны в интерьере Успенского собора Кремля не потому, что они куда-то «уходят» или собираются уходить, а потому, что они ждут, — это ясно по сугубо статичному положению фигур, по той напряженности, которая заметна у них на лицах и даже в их позах. А ждут они потому, что предстоит изъятие церковных ценностей, и взгляды (все они смотрят по-разному, здесь ключ к разгадке замысла) невольно устремлены к центру храма: там, за чертой обозримого пространства, должна быть вот-вот водружена воображаемая груда изъятых сокровищ — и появится комиссар-надсмотрщик в кожаной куртке, олицетворяющий безбожную власть. Герои картины не уходят, а стоят и ждут, в то время как за стенами собора, «на всем Божьем свете», выражаясь словами А. Блока, свищет беспощадный ветер революции, сметающий все на своем пути…

Эта оригинальная трактовка послужила поводом для звонка П. Д. Корина В. А. Солоухину, после чего последовало их знакомство и беседа за чашкой чая в мастерской художника. Павел Дмитриевич возразил Владимиру Алексеевичу: замысел картины возник у него во время похорон Патриарха Тихона и был навеян проникновенным церковным пением, величественной музыкой православной панихиды, — отсюда и первоначальное название картины «Реквием». Естественно, что у художника, склонного к философским обобщениям, каким был Корин, возникло стремление запечатлеть все увиденное. (Известно также, что мысль об этой картине возникла у Корина еще раньше, за последним, как ему казалось, богослужением в Успенском соборе Кремля, совершенном Патриархом Тихоном 5 мая 1918 года, в праздник Пасхи).

Но писатель не согласился с этим, считая, что собственной субъективной трактовкой не столько огрубил, сколько обострил коринский замысел. Если внимательно вглядеться в лица героев картины — иерархов, монахов и прихожан, — считал он, — нет в них никакой музыки, никакого реквиема, а есть решимость всё претерпеть до конца, есть либо презрение, либо ненависть.

С такой радикальной трактовкой, конечно, трудно было согласиться. Но впоследствии, незадолго до своей кончины, Солоухин вспоминал, что Корин ему не очень-то возражал, вероятно, такая интерпретация ему пришлась все же по душе.

В «Чаше» — своем последнем произведении, опубликованном уже посмертно (в 1998 году), возвращаясь к этой теме, которая продолжала его волновать до конца жизни, Солоухин так раскрыл свое рационально-интуитивное постижение картины «Русь уходящая»[255]:

«Вот-вот двери распахнутся, и этот ветер, персонифицированный в бандитов в кожаных куртках с маузерами в руках, ворвется в собор, и останется собор на многие годы — пуст… Теперь-то вот и надо смотреть на эскизы: КТО КАК ждет. В этом все дело. А ждут они все по-разному. Посмотрите теперь на безногого нищего, на митрополита Трифона, на крестьянина с сыном, на молодого монаха, на слепого, на схимницу, на молодую монахиню, на всех на них, посмотрите на всех с точки зрения «кто как ждет», и у вас в руках окажется ключ. Только этим ключом можно открыть сокровищницу коринского искусства. Сразу наступает нечто вроде прозрения, каждый образ, созданный Кориным, становится стократ ярче, выразительнее, богаче, психологичнее, глубже, трагедийнее, обобщеннее, драгоценнее и просто точнее…»[256]

Посмотрим и мы на эти лица, вглядимся особенно пристально в лицо молодого монаха — это иеромонах Пимен, будущий Предстоятель Русской Православной Церкви. Его портрет был написан Кориным в 1935 году, когда прошло восемь лет после иноческого пострига. Монах Пимен стоит ближе всех к зрителю, как бы выступая из поля картины…

Так и произошло. По прошествии семидесяти лет со дня последней пасхальной литургии 1918 года окончился период «вавилонского пленения» Русской Церкви, царские врата Успенского собора вновь отворились!

В 1989 году в Кремле возобновились богослужения, и первым из них стал торжественный молебен, совершенный Патриархом Пименом в честь четырехсотлетия Патриаршества на Руси. Тем самым монахом, который сошел с полотна «Руси грядущей»! Впервые после 1918 года Патриарх Московский молился в Успенском соборе у раки с мощами святителя Иова — первого русского Патриарха, своего далекого и небывало близкого предшественника.

Так осуществилась сверхзадача художника, которую он, быть может, и не сознавал — выразить идею духовной преемственности. Святая Русь явила себя миру не уходящей, а продолжающей свое всемирно-историческое шествие, свой путь, устремленный ко Христу грядущему.