Глава 19 Епископ Геронтий

Будущий епископ Геронтий, в миру – Григорий Лакомкин, родился 1 августа 1872 года в деревне Золотилово Костромской губернии[313], в семье старообрядческого священника Иоанна Лакомкина.

Приход был бедным, поэтому поповской семье приходилось заниматься крестьянским трудом.

К тому же отец Иоанн постоянно подвергался преследованием властей, ведь для пристава и урядника он был «раскольником» и «лжепопом». От тяжелой и беспокойной жизни священник заболел чахоткой и умер.

Под руководством старшего брата Григорий занялся изучением церковного пения и богослужебного устава. В 1896 году он женился на благочестивой девице Анне Дмитриевне Печневой.

Позднее архиерей рассказывал, что по обычаю, принятому в деревне невесты, молодые должны были плясать на свадьбе. Но Григорий сам не стал этого делать и Анне запретил:

– Если вы позволите танцевать, то уже будете не моя невеста, а сатаны! Тогда я должен оставить вечер и не считать вас своей невестой.

Пляска не состоялась. И это удивило гостей, зашептавшихся, что «староверы упрямые, не хотят исполнять их местные обычаи»[314].

В 1899 году Григория забрали в армию, хотя он «ростом был мал и сильно худ». Епископ вспоминал: «Первый год он проходил строевую службу при полной строгости в то время бывшей дисциплины. За отказ петь песни немало получал защечин и побоев. За неядение мясной пищи в посты – подозрение в уклонении от службы. На второй год его определили в полковую канцелярию писарем».

Когда командир узнал, что Лакомкин «раскольник», отказывается ходить в полковую церковь и называет ее еретической, то хотел предать его суду. Однако за Григория вступился полковой священник, и писаря не только не засудили, но и произвели в старшие писари.

В 1903 году Лакомкин вернулся домой, а в 1906 году был поставлен в священники для села Стрельниково близ Костромы, где неожиданно умер настоятель. Рукополагал Григория нижегородский и костромской епископ Иннокентий (Усов). Он предупредил молодого иерея:

– Народ в Стрельниково очень увлечен в пьянство, люди характерные, вспыльчивые.

Старый Покровский храм в Стрельниково отец Григорий нашел запущенным: «В храме была походная церковь, вместо амвона были шпалы неприкрепленные, иконы на гвоздях, без иконостаса, пожертвованы от прихожан. Кругом грязь и чернота. Потолок того и гляди обвалится».

Дела прихода были расстроены. Вдова прежнего настоятеля плакалась Лакомкину:

– Народ здесь очень плохой, как звери, пьяницы. Дай Бог, хотя бы один месяц вы послужили! С голоду помрете!

Но усердием отца Григория храм был отремонтирован и перестроен, организована приходская школа, создано братство трезвости. Стараниями настоятеля церковный хор из Стрельниково стал одним из лучших в России, а сельский приход – образцовым.

В 1908 году священник внезапно овдовел – Анна Дмитриевна умерла преждевременными родами. «Отец Григорий в это время находился в Нижнем, и там получил неожиданно телеграмму – матушка скончалась, скорее приезжайте. Сразу же поехал. Пароход по пути засел на мель, сутки простоял. Прибыл на четвертый день смерти. Печаль и горе для отца Григория были велики, а тем более что они жили меж собой очень хорошо, в полной любви, уважении».

В 1911 году на церковном соборе вдового священника избрали кандидатом в епископы для Петербургской и Тверской епархии. В Нижнем Новгороде 27 февраля 1912 года Григорий принял иноческий постриг с именем Геронтия, а затем отправился в Петербург, где 11 марта был рукоположен в епископы архиепископом Иоанном. «Поставленный епископ Геронтий после хиротонии сказал подобающее слово. Немало нужно смелости человеку из деревни, призванному в модную и культурную столицу, сразу же осмелиться говорить к такой аудитории проповедь».

Владыка Геронтий был одним из деятельнейших старообрядческих архиереев. Он участвовал в проведении соборов, занимался миссионерской деятельностью, пекся о строительстве новых храмов и об открытии приходских школ. При нем в Петербурге был построен и освящен в 1915 году величественный Покровский собор на Громовском кладбище.

Но вот наступил 1917 год. Отречение императора и последовавшая за тем анархия в одночасье разрушили привычный уклад русской жизни, в том числе и религиозной. Началась Гражданская война, а архиепископ Мелетий (Картушин, 1859–1934), возглавлявший Старообрядческую Церковь с 1915 года, отстранился от дел и уехал на Дон. Он оказался на территории, занятой войсками Деникина, и не имел связи с Москвой.

В начале 1920-х годов временным блюстителем московского святительского престола стал рязанский и егорьевский епископ Александр (Богатенков, 1853–1928). Он просил владыку Геронтия объезжать различные епархии и письменно докладывать о состоянии церковных дел.

В сентябре 1921 года, посетив некоторые общины, епископ Геронтий писал: «При объезде приходов приходится встречать весьма разнообразные картины. В Нижегородской епархии в некоторых уездах ужасно стеснено старообрядчество и вообще християнство. Духов<ные> лица, священники и дияконы, до последнего времени отбывали тыловое ополчение, работая на выгрузке дров и т. п. тяжелых работах, быв удалены от приходов и весьма запуганы.

В Арзамасском уезде отобраны подписки: “Не преподавать Закона Божия и лживого християнского учения”. Подобное и в Балахнинском: “Не преподавать Зак<она> Божия детям и юношам до 18-летнего возраста и не говорить проповедей” и т. п. Закон Божий и церк<овное> чтение и пение там не преподается с 17 года. Християне немало охладели и некоторые заразились разными лжеучениями…

Всюду народные дома – провинциальные театры, где и дети духов<ных> лиц занимают первые места, как бы выхваляясь папиросами или совершенным безверием. Местами есть и твердость християнства, и искреннее стремление к Богу и к религии. Но этого меньше.

Из этих кратких указаний ясно видно, что нам, спящим, враг диявол “всея плевелы в пшеницу”… Да, кругом плевелы и антихристовы слуги. Мы и духов<ные> лица, пастыри – очень слабо блюдут вверенные стада.

Голод и разруха увлекли многих в разного рода спекуляции и добытие пищи и необходимого, но забыли, что нужно искать прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся нам. За это преслушание приходится терпеть многие наказания и гибель християнства. Пастыри в большинстве слабо относятся к делу своего служения. Слабость в народе, это же и в дух<овных> лицах, а это переходит и в детей, следовательно, может и все погибнуть»[315].

В другом письме епископ Геронтий, образно описав тяжелое положение Церкви, предрек ей скорые и неминучие беды: «Зима не прошла… Бури не утихли… Жатвы много… Нужны делатели… Среди людей ужасный голод и масса болезней. Мало света… Мало и согревания. Люди болеют, ужасно страдают всякими заразными болезнями, заражают и других. Гибнут без числа и умирают… Нужна, очень нужна пища, согревание, нужен свет и необходимые лекарства. Нужны опытные врачи и делатели. О! как больно, очень больно, когда, видя все это, и смотришь: большинство как бы спит и совершенно бросило всю эту ниву и виноградник, увлеклись в другое… Горе, ужасное горе будет нам, и спящим, и нерадеющим. Хозяин непременно потребует подробного отчета за все… Чем оправдываться будем? И что будет с виноградником?»[316].

Вскоре это пророчество сбылось – кровавой волной захлестнул Россию красный террор, начались новые гонения на староверов. Церковный «виноградник» был вытоптан – были уничтожены тысячи священнослужителей, разорены сотни храмов и все монастыри.

В 1933 году в Ленинграде был закрыт и взорван собор на Громовском кладбище. В Москве были закрыты и разграблены все старообрядческие храмы кроме Покровского собора на Рогожском кладбище. Епископат был практически полностью истреблен. Большинство архиереев было казнено, некоторые томились в тюрьмах, и лишь немногие сумели скрыться за границей – в Румынии и Китае.

Владыка Геронтий был арестован 13 апреля 1932 года на своей ленинградской квартире после вечернего великопостного богослужения. Его отвезли в «Большой дом» на Шпалерной улице и посадили в одиночную камеру.

Впоследствии архиерей вспоминал: «Я полагал, что это была какая-то ошибка, так как я не чувствовал за собой никакой вины и думал, что меня должны через два-три дня выпустить, а особенно к воскресению. Но прошло воскресение – пятая неделя поста, и Вербное пришлось тут же пробыть. И думаю, неужели и Пасху быть мне вне свободы? Да, пришлось. Очень и очень было печально».

За решеткой – в тюрьме и лагерях – владыке пришлось встретить еще не одну Пасху. Он был осужден на десять лет по 58-й статье тогдашнего Уголовного кодекса (антисоветская пропаганда и агитация). После объявления приговора епископ спросил:

– А больше нельзя?

Узнав, что большего срока не дадут, он сказал:

– Слава Богу, что мне теперь 60 лет! До 70 лет я должен жить и честно срок отбыть. Тогда или умирать, или домой.

Мужество святителя удивило судей и следователей. Но тяжело было владыке Геронтию в неволе! Инок, он не ел мяса, посему вынужден был питаться одним хлебом, отчего в тюрьме у него развилась цинга: «Ноги отекли так, что галоши не убирались. Я одну пару белья разорвал на портянки, так как стали зябнуть ноги… Зубы даже все начали качаться, на ногах – пятна цинги, а лечить нечем… Зубной врач предложил все зубы вытаскать, так как их рукой свободно можно было вынуть».

Из тюрьмы владыка Геронтий был отправлен в лагерь. Сначала он оказался в Соликамске, в Вишерских лагерях. Здесь ему позорно остригли бороду: «Нас с бородами было около десяти человек. Применили насилие. Мы все забрались на верхние нары и не шли к парикмахеру. Начальник применил хитрость и вызвал меня, как бы условиться о ношении бороды. И как я сошел с нар, четверо взяли меня, кто за руки, кто за голову, и насильно остригли мне бороду, а потом и другим. Это было для меня особое горе и печаль».

Начальство Вишерских лагерей постоянно унижало верующих. «Среди лагерников были старицы неработающие и старики. Старицы были как монашки, у всех были на платьях и на одеждах кресты. И вот объявили, что их живых будут хоронить. Собрали их до 50 человек. До десяти могильщиков нарядили как духовенство в рогожные ризы, и дьяконы – стихари из рогожи. Вместо кадил – горшки на веревках. Повели их как бы на особое место хоронить. Дорогой злоумышленно пели развращенные как бы молитвы и ектении. Осужденные шли спокойно. Народу лагерников вышло смотреть более 1000 человек. Привели к месту похорон, пели издевательски-кощунственно. Нужно бы смеяться, но никто не смеялся. Приказано было кончить. Все разошлись. Также пошли в бараки и осужденные на смерть. Когда узнало об этом высшее начальство, попало всем – и выговоры, и аресты. Так оказалась указанная выдумка бесславна и во вред им самим».

Затем архиерей побывал в Саранске и Алатыре, в Ветлужских лагерях. А в 1937 году его перевели в Котлас. Перед отправкой лагерное начальство предупредило, что по дороге будут кражи – «уголовные» могут грабить «политических». Вскоре после Пасхи заключенных стали сажать в поезд. На глазах у всех владыке Геронтию в вагон подали две посылки с пасхальными гостинцами – с большими куличами и крашеными яйцами. Епископ разрезал один кулич и каждому, бывшему с ним в вагоне, дал по куску и по одному яйцу. Уголовники это оценили и сказали:

– Тебя не обкрадет в дороге никто за твое деяние. Мы десятки лет не едали кулича, и теперь у нас старинная Пасха!

В одном из лагерей близ Котласа архиерей работал санитаром и занимался изготовлением хвойного кваса: «Тогда я решил делать квас, но не знал как. Стал спрашивать, и меня научили. Квас с хвоей или хвоя с квасом вкуснее. Бог мне указал средство. Я стал обдумывать, как сделать машину для щипания иголочек хвои, строгальную машину. Последняя была очень удачная. Квас с хвоей был на славу. Начальство оценило мой труд, а главное – любило квас. Издалека приезжали пить. Вместе с хвоей я собирал разные растения для лекарств».

В 1942 году закончился срок заключения владыки Геронтия. Но ему не удалось сразу же уехать с Севера. Лагерное начальство назначило архиерея инструктором по изготовлению кваса и поручило ему заготовку грибов, ягод и хвои. Епископу было положено жалование – 200 рублей в месяц. Шла Великая Отечественная война, поэтому свои сбережения он пожертвовал на защиту родины.

Между тем в 1934 году скончался архиепископ Мелетий. Местоблюстителем московского святительского престола был определен кавказский епископ Викентий (Никитин, 1892–1938), но в 1938 году он был арестован и погиб в тюрьме.

Церковь оказалась в непростом положении – все архиереи были уничтожены, в живых остались лишь епископ Геронтий и самарский епископ Иринарх (Парфенов, 1881–1952), томившиеся в неволе с 1933 года. А на свободе находился только один архиерей – калужский и смоленский епископ Савва (Ананьев, † 1945), престарелый и больной.

В 1936 году был освобожден епископ Иринарх. Он поселился в Костроме у сына и дочери. Он ужасно испугался, когда в 1940 году власти предложили ему немедленно явиться к начальнику городской милиции. Владыка ожидал нового ареста, но каково же было его удивление, когда ему сообщили, что архиерея разыскивают московские староверы и просят срочно прибыть на Рогожское кладбище.

Приехав в столицу, владыка Иринарх вместе с протоиереем Василием Филипповичем Королевым (1891–1962), настоятелем Покровского собора, отправился в Калугу, к епископу Савве, который возвел Иринарха в сан архиепископа Московского и всея Руси.

А освободившийся владыка Геронтий возвратился 5 ноября 1942 года в Стрельниково и занялся восстановлением Костромской и Ярославской епархии. В 1943 году святитель был приглашен в Москву и назначен помощником архиепископа.

Когда началась Отечественная война, верующие старались помочь фронту. В Покровском соборе во время богослужения был организован тарелочный сбор. «Трогательно до слез было смотреть, с какой готовностью, с каким горячим порывом протягивались руки к тарелке “На оборону родины”, чтобы положить на нее свою посильную трудовую лепту»[317]. По всей стране старообрядцы собрали 1 200 000 рублей.

Архиепископ Иринарх и епископ Геронтий благословили выпуск патриотических листовок, которые распространялись среди верующих на оккупированных территориях. Вот, например, их послание «возлюбленным во Христе братьям и сестрам, находящимся в Молдавии и Бессарабии», связанное с проведением советской армией Ясско-Кишиневской операции в августе 1944 года.

В нем говорится: «Радостью наполняется сердце от поступающих с фронтов Отечественной войны вестей: наша доблестная русская армия шаг за шагом очищает от немецких фашистов священную отчизну. Вот и вы, дорогие чада, более двух лет томившиеся под пятой оккупантов, снова можете свободно вздохнуть грудью и трудиться на благо своей родины… Дорогие и любезные чада! Сейчас, когда заря победы над врагом восходит на горизонте, от каждого из нас требуется самоотверженность в служении родине. Поэтому призываю вас, как любящий отец, не прельщайтесь неметчиной, помните заветы наших предков, ненавидевших всей душей ее. Покажите свою готовность любыми жертвами проявить свою любовь к родине и древле истинной вере Христовой! Помогайте быстрее восстановить разрушенное врагом хозяйство, повинуйтесь иже во власти сущим! Помогайте доблестным нашим воинам всем, чем только можете»[318].

В мае 1945 года архиепископ Иринарх, епископ Геронтий и отец Василий Королев направили поздравительную телеграмму верховному главнокомандующему Сталину: «Слава о знаменательной победе вашей не померкнет во веки. И будущие поколения с гордостью будут вспоминать об этих днях русской славы»[319].

В 1944 году старообрядческая архиепископия получила разрешение на выпуск церковного календаря на 1945 год. Подготовкой издания занялся владыка Геронтий. Он надеялся, что затем власти разрешат выпуск и другой духовной литературы (например, журнала), а также позволят открыть курсы для подготовки священников. К сожалению, этим надеждам не суждено было осуществиться.

Выход календаря стал заметным событием церковной жизни, вызвавшим интерес даже у староверов-эмигрантов. В сентябре 1946 года владыка Иринарх получил из Белграда письмо от Дмитрия Васильевича Сироткина, бывшего городского главы Нижнего Новгорода, бывшего миллионера и благотворителя, немало помогавшего Церкви в начале ХХ века. Сироткин, приветствуя выход календаря, радовался, что увидело свет «такое богатое и полезное издание»[320].

В январе 1950 года Дмитрий Васильевич, одинокий, старый и тяжелобольной, снова писал в Москву, на этот раз владыке Геронтию. Сироткин сетовал, что в Белграде мало староверов, нет священника, не к кому обратиться для исповеди и причастия. Бывший «владелец заводов, газет, пароходов» просил епископа научить, «как поступить в случае смерти»[321].

Но в это время ухудшились отношения между СССР и Югославией, посему владыка, не желая быть заподозренным в сношениях с Белградом, написал секретарю архиепископии: «На мое имя и мне прислано и получено письмо от Дмитрия Васильевича Сироткина из-за границы, из Белграда. Я никогда не имел и не имею переписки с людьми, находящимися за границей. На означенное письмо отвечать не желаю и не буду»[322].

После войны Церкви наконец-то удалось пополнить епископат. В 1945 году был рукоположен епископ Иосиф (Моржаков, 1885–1970), на следующий год – епископ Вениамин (Агальцов, 1882–1962), а в 1948 году – епископ Флавиан (Слесарев, 1879–1960).

В 1946 году власти разрешили староверам крестные ходы на Пасху (21 апреля) и в неделю Жен-мироносиц (5 мая). В крестном ходе к могилам архиереев на Рогожском кладбище 5 мая принял участие и владыка Геронтий. Галина Мариничева писала в своих воспоминаниях: «Был ясный, солнечный день… Трудно описать то чувство торжественности и сердечного умиления, которое производило это необычное шествие, вытянувшееся от самого храма, через все кладбище до архиерейских могил. Впереди на фоне ясного голубого неба колыхались хоругви, за ними двигался целый ряд особо чтимых икон, за которыми шло духовенство в белых серебряных ризах, блистающих на солнце… За ними шел огромный хор Рогожского кладбища. Все это было необыкновенно празднично, торжественно. Когда духовенство возглашало “Христос воскресе!”, все собравшиеся отвечали громким гулом: “Воистину воскресе!”»[323].

В 1946–1950 годах владыка Геронтий с пастырскими визитами посещал старообрядческие общины в России и Белоруссии, на Украине – приходы Костромской епархии, Винницу, Гомель, Егорьевск, Ессентуки, Иваново, Киев, Ржев, Ростов-на-Дону и Рязань. Эти поездки он описал в подробных отчетах архиепископу Иринарху.

Всюду епископ Геронтий произносил проповеди. Например, в Виннице он «особо подчеркивал и ярко освещал о патриотичности и преданности стране. И чтобы как сами взрослые отцы и матери были патриотичны, так обязаны и воспитывать своих детей. И чтобы они не были хулиганами и лентяями и т. п. личностями, а чтобы были лучшими гражданами и образцовыми христианами, честными тружениками и во всем безупречными людьми и верными своей дорогой стране»[324].

В Рязани епископ говорил: «Предки наши, старообрядцы, как идейные люди, многие достигали святости и были образцовыми гражданами и христианами. И мы, каждый старообрядец и старообрядка, должны быть действительно образцовыми гражданами нашей дорогой страны и любящими ее, хорошими, примерными тружениками, т. е. честными работниками, сознавая и помня всегда, что “не трудивыйся да не яст”. Вместе с этим должны все быть и хорошими христианами, и угодными Богу людьми»[325].

В Киеве епископ предложил неожиданный тост: «Мною была предложена здравица за любимого верховного вождя, великого Сталина Иосифа Виссарионовича, и за всех, иже во власти сущих. В ответ на что певцами с особым чувством было пропето многолетие и выражена от всех особая благодарность»[326].

В 1948 году власти вернули верующим храм-колокольню на Рогожском кладбище, отобранный в 1937 году. Теперь там совершались ежедневные богослужения. А в 1949 году в распоряжение Архиепископии перешла бывшая часовня для отпевания покойников. Она была отремонтирована, и сюда переехал архиепископ со своими помощниками. До этого им приходилось ютиться на паперти бывшего единоверческого Никольского храма.

Постоянным и неутомимым участником всех церковных дел был епископ Геронтий. В 1949 году он написал воспоминания – беспристрастное свидетельство о той эпохе. О себе святитель записал: «Из лагерей и Костромы он прибыл в полном здравии, только в Костроме пришлось вставить новые зубы. А в Москве за шесть лет потерял зрение: вместо двух глаз остался один со зрением не более 50 процентов. За это время пришлось немало поболеть всякими болезнями. Врачебные исследования свидетельствовали, что это сказалось десятилетнее пребывание в лагерях. Но за все слава Богу!.. Но очень жаль, что мало, очень мало сделано. Нужно было бы сделать больше, но немощь, слабость и суета жизни немало отняли времени в безделье, за что строго придется отвечать перед Богом».

Тяжелая болезнь (задержка мочи) потребовала срочного хирургического вмешательства. В частном письме от 4 декабря 1949 года епископ рассказывал: «Положили меня на стол, руки и ноги привязали. Затем сделали уколы для обезболивания: операцию решили произвести только под местным наркозом. Мне видно не было ничего. Только слышу: подайте шелк и др. краткие указания. Один раз я почувствовал, несмотря на замораживание, сильную боль – это в тот момент, когда хирург удалял опухоль и гнойники, но только один момент. Но я все ждал, что будут еще боли и спросил: “Когда же начнете операцию?”, думая, что все это еще только подготовка. А мне отвечают, что уже все кончено и зашито. Сделали перевязку, сняли со стола на носилки и отнесли в палату»[327].

После операции епископ нашел силы для совершения нескольких дальних поездок. Но в октябре 1950 года он заболел воспалением легких, от которого уже не оправился. Чувствуя приближение смерти, архиерей взялся за составление духовного завещания, исполненного христианской любви и житейской мудрости. Оно будет вечным напоминанием о владыке Геронтии, скончавшемся 25 мая 1951 года.

До сих пор завещание не потеряло значения – через десятилетия слышится голос святителя: «Помните, дорогие, что мы веруем во Св. Соборную и Апостольскую Церковь, Церковь Христову, и прибываем в той правой старой вере, в которой были св. угодники Божии, почему нас в отличие от других и называют староверами. И мы содержим те св. предания и старые обряды, в каковых пребывали все угодники Божии нашей страны. Вот поэтому нас и называют старообрядцы. Наши предки за эту св. старую веру и за св. предания и старые обряды терпели неисчислимые муки и тысячи их были убиты и пролили свою св. кровь за правоверие… Слезно умоляю и сердечно завещаю вам, твердо и неизменно соблюдайте святую правую веру нашу, ибо она есть истинная. Счастливы вы, что пребываете в ней»[328].