Глава 20 Митрополит Алимпий
Епископ Иоанникий (Исаичев, 1875–1937), возглавлявший Саратовскую и Астраханскую епархию Старообрядческой Церкви, сетовал архиепископу Мелетию в письме от 18 марта 1929 года: «Сообщаю вам печальную новость: на меня налоговая комиссия наложила налогу 155 р. в год. с дохода 2500 р. Будто бы я получаю в епархии доход в две тысячи пятьсот руб. Платить этот налог в 4 срока. Теперь я нахожусь в критическом положении, а платить нужно… Налоги, налоги и налоги, пожалуй бы и не прочь отказаться от упр<авления> епарх<ией> и уйти на покой»[329].
Священник Елисей Бесчастнов из станицы Манычской Донской епархии жаловался владыке Мелетию в письме от 10 июня того же года, что оштрафован на 227 рублей 50 копеек: «Местная власть подвела меня к кулацким хозяйствам. Дома своего я не имею, ни лошади, ни коровы, землю не получаю, совершенно нет ничего, кроме кадила да 5 душ семейства… При вашей общине, кажется, есть юрист. Покорнейше прошу вас, владыко свят<ый>, узнайте и сообщите мне, правильно ли оштрафовали меня. И могут ли за это все забрать “до нитки”, как они выражаются и обещают Соловки. Конечно, их предложение есть: оставь, мол, религиозную общину, мы вам дадим место на 100 р. в месяц и штраф снимем вам»[330].
Священник Никита Рудов с хутора Земцова той же епархии сообщал владыке Мелетию в письме от 21 декабря того же года: «Нас здесь громят хорошо. Из домов повыгнали меня и арестовали. По молитвам вашим и святых отец освободили, и я теперь в своем приходе не живу, удалился в другой округ. Чрезвычайные налоги, до 500, и я опоздал, все<го> уплатил 380 рублей, и еще в третий раз требуют 124 руб. Платить нечем, не знаю, что будут делать со мной. Прихожанам самим до себя, многих позаписали в кулаки и теперь распродают [их имущество]. И нет ниоткуда помощи, кроме Бога, но Он, как видно, не видит и не слышит вопля нашего за грехи наши»[331].
Вот в такую горестную пору, когда, казалось, Бог отвернулся от христиан, 14 августа 1929 года в Нижнем Новгороде, в семье староверов Капитона Ивановича и Александры Ивановны Гусевых родился сын Александр, будущий митрополит Алимпий, 17 лет возглавлявший Русскую Православную Старообрядческую Церковь.
Владыка Алимпий был по-русски скромным человеком и стеснялся рассказывать о себе. Единственное интервью с ним было опубликовано в 2000 году в старообрядческом журнале «Церковь»[332].
В этом интервью митрополит вспоминал: «Отец матери, мой дед, занимался шорничеством, шил сапоги, обувь кожаную, очень хорошую. К нему за ней много народа приезжало, даже сюда, в Москву, отправляли… Жила семья небедно, но пришла советская власть, отняла дом. Его отвезли в Чернуху и школу там сделали. Я не застал деда в живых: он не выдержал всех этих потрясений и в 1920 году умер. Старшая сестра деда моего, девица Анастасия, взяла племянников к себе. Она тоже занималась сапожным ремеслом. Вскоре умерла и их мать, моя бабушка. Анастасии пришлось их воспитывать одной. Она так замуж и не вышла – все силы отдала воспитанию сирот.
Другой мой дед, по отцовской линии, был родом из Красного Яра… Дед был армейский офицер и в 1914 году погиб на германской войне. Отцу моему, Капитону, тогда было только 10 лет. А мать его, моя вторая бабушка, Васса, тоже вскоре умерла, и он остался жить у своей тетки Натальи…
Наталья, тетка отца, была замужем, у нее шестеро детей было. Ее муж был кузнец, и отец мой, Капитон, как подрос немного, стал учиться у него кузнечному ремеслу. Потом так и проработал всю свою жизнь кузнецом. У теткиного мужа кузница была частная. Ну, а отец работал на разных государственных заводах…
Отец с матерью познакомились в Лыскове, в храме, а поженились примерно в 1925 году. Я родился в 1929 году, а всего в семье было шестеро детей. Когда родители поженились, начал перестраиваться Сормовский судостроительный завод, и отца как квалифицированного кузнеца взяли туда на работу. В семье уже было двое детей, старший брат и я, а квартиры не было, вот и пришлось через три года возвращаться в Лысково»[333].
Волжский городок Лысково известен в истории старообрядчества тем, что рядом, в «приселке» Кириково, священствовал в начале XVII века отец епископа Павла Коломенского. Неподалеку от Лыскова находятся село Григорово – родина протопопа Аввакума и село Вельдеманово – родина патриарха Никона.
Здесь прошли детство и юность Александра Гусева, на волжских просторах: пристань, затоны, река и за рекой – уходящие в зыбкую даль поля, по которым все лето гуляет ветер и бродят смутные тени облаков.
В 1936 году был арестован старообрядческий священник Иерофей Горшков, служивший в Лысково. Угроза закрытия нависла над храмом. Тогда Виктор Дмитриевич Бармин, дядя будущего архиерея, перенес в свою избу часть церковной утвари и устроил под полом тайную моленную, которую посещали Гусевы. Но в январе 1941 года дом Бармина сгорел вместе с моленной.
Во время Великой Отечественной войны Капитон Иванович был мобилизован на трудовой фронт и работал на заводе в городе Дзержинске. В это время старообрядческий священник Кирилл Бушуев, тайно проживавший по соседству с Гусевыми, открылся Александре Ивановне и предложил устроить в ее избе домовый храм:
– Теперь церкви стали разрешать. Разрешите мне у вас службу проводить!
Гусевы жили в большом двухэтажном доме, поэтому Александра Ивановна не стала возражать. Вся семья взялась за это дело: убрали печь, устроили алтарь и клирос. Отец Кирилл освятил домовую церковь во имя св. Иоанна Богослова и стал совершать в ней регулярные богослужения.
Летом 1945 года власти вернули староверам изуродованную Успенскую церковь в городе Горьком, закрытую в 1938 году. А вскоре умер отец Кирилл. Тогда власти заявили Гусевым:
– Куда вы теперь без священника? Все, у вас в Горьком есть церковь, туда поезжайте молиться!
Домовый храм Гусевых был закрыт. Теперь староверам из Лыскова, чтобы попасть на богослужение, приходилось преодолевать непростой путь в сто километров. Среди богомольцев, добиравшихся до Горького на большие праздники, был и будущий митрополит. Он вспоминал: «Зимой пешком ходили, 65 километров до Кстова. В шесть часов утра вставали, в семь часов вечера до Кстова доходили. От Кстова до Горького – на автобусах, ходили такие красные ЗИСы. Ну, а летом по Волге пароход ходил, “Красный партизан” назывался: от Лыскова можно было добраться сразу до Горького»[334].
В послевоенные годы Александр Гусев устроился работать сначала курьером, а потом бакенщиком на Волге: «Работа была тяжелая, постоянно в воде. Ночью пройдет плот, два-три бакена собьет. Какие мы найдем – ставим обратно, какие не найдем – ставим новые»[335]. Затем Александр служил в пожарной команде Лыскова, откуда был призван на военную службу.
«Четыре года я прослужил в Кронштадте, в морском стройбате. Во время войны Кронштадт был сильно разрушен, и мы там все восстанавливали, кое-что новое строили.
Я с командиром взвода договорился, и он разрешал мне не ходить на зарядку. Рядом с частью дом стоял гражданский. Я вместо физзарядки забегал на чердак и там молился. Один раз на Пасху стал молиться, а работники клуба услышали и кричат: эй, что это там матросы поют? Но на этот раз обошлось. Жили мы полгода в казармах на Флотской, 12. Жили очень хорошо, не больше 30 человек в кубрике. Через два года отправили работать в Петровский док; он был разбит, и мы его бетонировали.
Переехали в Петровские казармы, что на берегу Финского залива. Там внутри кирпичные своды шириной метров пятнадцать, а длиной метров тридцать или более. Так там в одном помещении человек, наверное, триста жило, не меньше. И как воскресенье настает – кто во что горазд! Кто на гитаре играет, кто пляшет, кто стучит в домино, некоторые даже курили. Содом и Гоморра, одним словом. Куда деваться? Молиться уже было негде. Выйду из казармы к Финскому заливу и молюсь про себя на небо.
Нас во время службы малярному делу обучали: приезжал из Ленинграда преподаватель, месяца два с нами занимался. Мне это потом очень пригодилось, когда я церковь в Горьком помогал восстанавливать. Так вот, командир нашей части, подполковник Александров, предложил мне его квартиру трехкомнатную покрасить. Когда я сделал все, он мне отпуск дал, а потом и демобилизовал раньше других, перед самым Покровом»[336].
В 1953 году Гусев вернулся в Лысково и продолжил службу в пожарной части. Парторг части сочувствовал верующему юноше:
– Александр, ну куда ты пришел? Что ты здесь делаешь? Не место тебе здесь, тебе в храме где-нибудь служить надо.
По благословению духовного отца, протоиерея Петра Селина из Горького, Александр в 1959 году переехал в село Дурасово[337] для помощи 85-летнему священнику Алексию Сергееву. Когда Гусев покидал Лысково, все пожарные уговаривали его остаться. И только парторг сказал:
– Правильно, Саша, молодец! Давно тебе надо было в церковь пойти служить.
Но в Дурасово Гусев пробыл недолго. По требованию властей он покинул село в 1961 году. Ему пришлось уехать в Горький, где он стал исполнять обязанности уставщика при Успенской церкви.
Летом 1965 года власти Горького закрыли и взорвали старообрядческий храм, красиво стоявший на волжском берегу, а вместо него верующим передали заброшенную Успенскую церковь на Бугровском кладбище.
Митрополит вспоминал: «В ней красильня была. Внутри все, конечно, было в ужасном состоянии, заново восстанавливать пришлось. Там на строительных работах мастера опытные были. Ну, а я немного помогал им по малярной части. Тут-то опыт кронштадтский и пригодился»[338].
На освящение нового Успенского храма прибыл предстоятель Русской Церкви, архиепископ Иосиф (Моржаков). Он рукоположил Александра в сан диакона.
Владыка Алимпий рассказывал: «Когда владыка Иосиф предложил мне стать диаконом, то сказал: или женись, или давай обет безбрачия. Я отца Петра спросил, он и посоветовал принять безбрачие, каждый день правильные каноны читать по монастырскому уставу. Так с тех пор я и жил»[339].
В 1969 году на Освященном соборе Церкви диакон Александр Гусев был избран кандидатом в епископы, однако принял архиерейский сан только в 1986 году.
Годы брежневского застоя тяжело сказались на староверии, и так разоренном сталинскими и хрущевскими гонениями. Как сообщалось в «Настольной книге атеиста»: «Ряды его <старообрядчества> сторонников уменьшаются в последние десятилетия довольно быстрыми темпами. Причина тому – воздействие на верующих советской действительности. Откровенный консерватизм старообрядческой веры делает ее малопопулярной даже среди верующих. Пополнение общин идет в основном за счет семей верующих. Однако это не может восполнить потери в численности старообрядцев за последние годы»[340].
К началу перестройки в Русской Церкви осталось только три архиерея преклонного возраста: архиепископ Никодим (Латышев, 1916–1986), епископы Анастасий (Кононов, 1894/1896–1986) и Евтихий (Кузьмин, 1913–1990). Владыка Никодим тяжело болел и безвыездно жил в Молдавии, в родном селе Старая Добруджа.
Анастасий, епископ Донской и Кавказский, уговорил диакона Александра принять архиерейский сан. По благословению владыки Никодима в 1985 году в Добрудже Анастасий рукоположил Александра в священники, а затем постриг во иночество и нарек Алимпием.
Затем, 5 января 1986 года, в городе Клинцы епископы Анастасий и Евтихий возвели Алимпия в святительский сан. Предполагалось, что после смерти Никодима Анастасий станет архиепископом, а Алимпий возглавит Донскую и Кавказскую епархию.
Однако события начали развиваться неожиданным образом. Архиепископ Никодим скончался 11 февраля 1986 года, а епископ Анастасий – 9 апреля того же года. И Освященный собор избрал владыку Алимпия предстоятелем Старообрядческой Церкви.
В непростую годину новый архиепископ встал у церковного кормила. Староверие было обессилено, обескровлено, обезлюжено. На соборе 1986 года владыка Алимпий зачитал доклад «О состоянии Русской Старообрядческой Церкви и ее насущных нуждах», дающий исчерпывающее представление о тогдашнем положении древлего благочестия: «На сегодня у нас имеется пять епархий: Московская, Киевско-Винницкая, Донская и Кавказская, Клинцовская и Новозыбковская, Кишиневская – и предельно малое число епископов – трое… На сегодня у нас имеется 126 приходов. А священников всего 54, причем многие из них преклонного возраста или больны. Это вынуждает нас нагружать священника несколькими приходами, часто удаленными друг от друга на сотни и даже тысячи километров… О состоянии и судьбе нашего древнего знаменного пения хотелось бы сказать особо. О его ценности, красоте, значении говорить излишне, это общеизвестно. Но прекрасная мелодия, записанная крюковыми знаменами, должна быть и правильно и красиво исполнена. А пока чаще можно услышать искажение, а не исполнение. Число хорошо знающих знаменную нотацию певцов катастрофически уменьшается, а учить некому и негде… В ведении Архиепископии находится производство свечей и нательных крестов. Свечей выпускается в год около 30 т., количественно удовлетворяется потребность приходов. Но качество в последнее время настолько понизилось, что ниже некуда. Свечи коптят, сгибаются в дугу еще до зажжения, плывут»[341].
Впрочем, заканчивался доклад словами ободрения и надежды: «Но не будем отчаиваться. С Божией помощью и искренним усердием давайте браться за дело, давайте трудиться на благо нашей Святой Старообрядческой Церкви, на благо нашей родины, на спасение своей души. В чем да поможет нам Господь Бог!»[342].
Так началось многолетнее и многотрудное возрождение древлего благочестия. Оно началось с хиротонии нового епископа – 18 мая 1986 года Алимпий и Евтихий рукоположили для Кишиневской епархии епископа Тимона (Домашова, 1912–1991).
В 1988 году, когда праздновалось 1000-летие крещения Руси, российские староверы сумели осуществить свою давнюю мечту – преобразовать Московскую архиепископию в митрополию. Решение об этом было принято на соборе 1988 года, хотя власти пытались воспрепятствовать этому. На этом же соборе было принято официальное название Древлеправославной Церкви – Русская Православная Старообрядческая Церковь. А 24 июля 1988 года в Покровском соборе на Рогожском кладбище состоялось торжественное возведение архиепископа Алимпия в сан митрополита Московского и всея Руси.
В годы служения владыки Алимпия пополнились ряды священнослужителей, в несколько раз увеличилось число приходов. И в 1994 году в энциклопедии «Народы России» сообщалось: «Старообрядцы-поповцы Белокриницкой иерархии являются в настоящее время самой крупной старообрядческой группой, насчитывавшей в пределах бывш. СССР ок. 1 млн чел.»[343].
Во многих городах и весях верующим были возвращены прежде закрытые храмы. Например, в Москве староверам вернули полуразрушенный Рождественский собор на Рогожском кладбище, Никольский храм на Бутырском валу и Покровский храм в Турчаниновом переулке. Многие церкви были отстроены заново. Большинство этих храмов освятил сам владыка Алимпий, много времени и сил отдававший архипастырским поездкам по России, Украине и Молдавии.
Возрождается старообрядческое книгоиздательство. Отныне Церковь выпускает не только ежегодный календарь. Издаются псалтырь, молитвенник и панихидник, набранные современным гражданским шрифтом. Репринтным способом переиздаются многие старопечатные богослужебные книги, Евангелие и Апостол. В 1990 году под обложкой журнала «Родина» выходит нулевой выпуск возрожденного журнала «Церковь».
А в 1996 году в Москве издается книга «Старообрядчество. Опыт энциклопедического словаря», подготовленная Сергеем Григорьевичем Вургафтом и Ильей Анатольевичем Ушаковым. Она до сих пор остается лучшим справочником по истории и культуре древлего благочестия.
В ноябре 1996 года, когда отмечалось 150-летие присоединения к староверию митрополита Амвросия, в селе Белая Криница состоялся Всемирный собор Старообрядческой Церкви. На нем председательствовали митрополит Алимпий и митрополит Леонтий (Изот, Изотов) – духовный лидер зарубежных староверов.
На этом соборе святитель Амвросий был причислен к лику угодников Божьих. Это причисление стало первым в ряду дальнейших канонизаций, совершенных в Русской Церкви.
При митрополите Алимпии произошли два знаменательных события, которые могли бы стать важнейшими в современной церковной истории, но, к сожалению, не стали таковыми.
Во-первых, в 2001 году с российскими староверами вступили в переписку два немца – епископ Антоний Герцог из города Аугсбург и иерей Михаэль Бук из городка Альбштадт, священнослужители одной из «истинно-православных Церквей», в изобилии существующих на Западе. Вместе со своей немногочисленной паствой они пожелали перейти в старообрядчество.
Епископ Антоний (в миру Михаэль Герцог) до того, как стал «истинно-православным», успел побывать католиком и протестантом. В 2000 году, посетив Румынию и Украину и познакомившись с тамошними староверами, он заинтересовался древлим благочестием.
Вскоре Герцог и Бук обратились к Освященному собору Русской Церкви с прошением о принятии их в старообрядчество. Собор, проходивший в Москве 16–18 октября 2002 года, удовлетворил эту просьбу, а также постановил создать епархию Аугсбургскую и всея Германии[344].
Поскольку выяснилось, что епископ и священник крещены не по православному обряду, они были незамедлительно крещены через трехкратное полное погружение. После этого Герцог был пострижен во иноки, наречен Амвросием и возведен в архиерейский сан, а Бук – в священнический сан.
Появление собственного епископа в Германии стало для российских староверов небывалой духовной радостью: «Рухнул один из мифов о старообрядчестве. Несправедливый, злонамеренный миф. Наши противники повторяли, что Старообрядческая Церковь неспособна преодолеть узко национальные рамки, что она закрыта для внешних. Это, мол, душный маленький мирок. Теперь стало очевидно, что это неправда»[345].
К сожалению, радость была недолговременной. Староверы ошиблись в епископе-немце, хотя поначалу он произвел на них «впечатление человека, который хорошо обдумывает свои действия и наперед знает, как и что надо делать»[346].
В 2007 году владыка Амвросий покинул старообрядчество и присоединился к Константинопольской патриархии. Заново крещенный и постриженный во иночество, он под новым именем начал новую жизнь.
Во-вторых, 17–18 мая 2000 года в Москве под председательством митрополита Алимпия прошел съезд старообрядцев, в котором приняли участие более 120 представителей общин из разных стран. Он должен был возобновить традицию проведения дореволюционных всероссийских съездов старообрядцев и усилить роль мирян в управлении Церковью. К сожалению, эта традиция не возобновилась – съезд 2000 года оказался единственным в новейшей церковной истории.
При всей высоте своего сана митрополит Алимпий вел строго аскетическую жизнь инока. Обыкновенный русский человек, добродушный и бесхитростный, он не интересовался мирской суетой, читал только духовные книги, не слушал радио и не смотрел телевизор.
Невзирая на телесную немощь, он неукоснительно соблюдал строгое монастырское молитвенное правило. От усердного наложения крестного знамения его будничная ряса была до дыр пробита на плечах.
Тем, кто делил с владыкой Алимпием немудреную трапезу, навсегда запомнятся обеды в скромной архиерейской резиденции. Щи на этих обедах подавали в гигантских тарелках – прямо-таки в тазах. Только гость съедал свою порцию, стряпуха Матрона Яковлевна тотчас подливала добавки. Черный хлеб резался грудами, горами возвышался над столом. После обеда и чая подавали арбуз или какие-нибудь моченые яблоки. Митрополит был хлебосолен и радушен, со всеми добр и прост.
Председательство на соборах, освящение храмов, дальние поездки и постоянная забота о решении множества насущных вопросов церковной жизни не могли не сказаться на здоровье владыки Алимпия. Но он никогда не говорил о своих недугах.
Незадолго до смерти митрополита Александр Васильевич Антонов, главный редактор журнала «Церковь», пытался уговорить его на время воздержаться от участия в богослужениях. На это владыка Алимпий с искренним удивлением ответил:
– Да ты что говоришь-то! Я после каждой службы молодею на десять лет![347]
В конце 2003 года здоровье митрополита резко ухудшилось – он был госпитализирован в Пироговскую больницу, где и скончался от инфаркта ранним утром 31 декабря. Похороны предстоятеля Русской Церкви состоялись 4 января 2004 года на Рогожском кладбище в морозный солнечный день.
Больно было смотреть на белый снег. И на свежую, пустую еще могилу, вокруг которой глыбами была навалена оранжевая песчаная земля. Невольно вспоминался рассказ Ивана Алексеевича Бунина «Чистый понедельник».
Ветреная купеческая дочь, молодая и богатая, рассказывает удивленному кавалеру:
– Вот вчера утром я была на Рогожском кладбище…
– На кладбище? Зачем? Это знаменитое раскольничье?
– Да, раскольничье! Допетровская Русь! Хоронили архиепископа. И вот представьте себе: гроб – дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованная, лик усопшего закрыт белым “воздухом”, шитым крупной черной вязью – красота и ужас. А у гроба диаконы с рипидами[348] и трикириями… Диаконы – и какие! Пересвет и Ослябя! И на двух клиросах два хора, тоже все Пересветы: высокие могучие, в длинных черных кафтанах, поют, перекликаясь, – то один хор, то другой, – и все в унисон и не по нотам, а по “крюкам”. А могила была внутри выложена блестящими еловыми ветвями, а на дворе мороз, солнце, слепит снег… Да нет, вы этого не понимаете!