«Даждь кровь и приими дух»

«Даждь кровь и приими дух»

20-е годы… Для Русской Православной Церкви это было время особых испытаний — время, когда познавалась истинная крепость людей, тогда один день стояния в Божественной истине мог равняться целым годам жизни в прежние, спокойные времена, когда исповедовать свою веру можно было открыто и без всякой опаски.

Церковь стремилась избежать конфронтации с новой властью и звала к примирению в обществе, однако, несмотря на это, гонения на верующих не только не прекращались, но становились все более лютыми. Репрессии против духовенства и монашествующих, насильственное изъятие церковных ценностей, ущемление духовного сословия в гражданских правах… Никто из иноков Лавры, выходя утром к Богослужениям и на послушания, не был уверен, что вернется к вечеру в свою келию.

Особой скорбью отозвались в душе отца Варнавы аресты его ближайших друзей и сподвижников: владыки Петроградского Вениамина, епископа Ладожского Иннокентия, архимандритов Гурия и Льва, иеромонаха Мануила и многих других братчиков. Это был разгром лучших сил Петербургской епархии. Вместе с митрополитом Вениамином по делу «о контрреволюционной организации духовенства» было привлечено более 90 человек — видные церковные деятели, священники, миряне и даже случайные люди. Параллельно было возбуждено дело против православных братств.

Святитель Вениамин был арестован 1 июня 1922 года без предъявления каких-либо определенных обвинений. Единственным поводом к аресту послужила телеграмма из Москвы в Петроградский губотдел ГПУ: «Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду. Подобрать на него обвинительный материал. Арестовать его ближайших помощников — реакционеров и сотрудников канцелярии… Менжинский». Рассмотрение дела началось 10 июня. Среди обвиняемых, помимо владыки Вениамина, были: епископ Кронштадтский Венедикт (Плотников), настоятели Троице-Сергиевского подворья, Казанского, Исаакиевского, Троице-Измайловского и Преображенского соборов, Покровской церкви, церкви праведных Симеона и Анны; члены правления Общества православных приходов и многие другие. Это был цвет петроградского духовенства и петроградской православной интеллигенции. Известный богоборец Красиков, прибывший на процесс от наркомата юстиции, во всеуслышание заявлял о конечных задачах следствия и отношении властей к Православию: «Вся православная церковь — контрреволюционная организация! Собственно, следовало бы посадить в тюрьму всю церковь!»

Верующие с болью и тревогой следили за ходом процесса. Когда в здание суда доставляли митрополита Вениамина, с пением: «Спаси, Господи, люди Твоя…» его встречала многотысячная толпа, и владыка благословлял верную паству.

Исход разбирательства был предрешен, но владыка являл полнейшую невозмутимость. Последнее его слово, сказанное с глубочайшей искренностью, потрясло многих из неверующих людей: «…я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре — жизнь или смерть, но что бы вы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение (при этом владыка широко перекрестился) и скажу: „Слава Тебе, Господи Боже, за все!“» Большинство обвиняемых в итоге были приговорены к различным срокам тюремного заключения. Митрополит Вениамин и с ним еще трое сподвижников были расстреляны в ночь с 12 на 13 августа 1922 года.

Тем временем аресты продолжались. В сентябре 1922 года в заключении оказался еще один видный церковный деятель и иерарх — епископ Ямбургский Алексий (Симанский). Вместе с ним была арестована большая группа духовенства, впоследствии высланная в Среднюю Азию. Самого же владыку Алексия отправили на 3 года в Казахстан.

4 января 1923 года постановлением ГПУ были осуждены находившиеся в доме предварительного заключения епископ Ладожский Иннокентий, архимандрит Гурий и брат его, архимандрит Лев (Егоровы). Епископ Иннокентий и архимандрит Гурий, как страдавший туберкулезом, были высланы на два года в Туркестан, а архимандрит Лев на тот же срок в Оренбургскую губернию. А 10 февраля 1923 года аресту подвергся владыка Николай (Ярушевич). Обвинение было стандартным: «организация помощи международной буржуазии». 30 марта 1923 года он был выслан на 3 года в Коми-Зырянский край.

Неспокойно было и в самой Лавре. Жизнь обители постоянно нарушалась вторжениями различного рода комиссий и проверок (финансовых, пожарных, санитарных, музейных), другими, явно надуманными мероприятиями. Среди братии Лавры многие также подверглись репрессиям. В апреле 1923 года был арестован заведующий лаврской киновией иеромонах Игнатий, и с ним еще ряд монашествующих, обвиненных в «реакционной настроенности против государственной власти и антисоветской агитации».

Можно только догадываться, что переживал отец Варнава в течение всего этого времени. Опасения за судьбу близких ему людей встречались в его сердце с горячим желанием разделить с ними подвиг исповедничества и мученичества за Христа. Несомненно, что именно эти события стали для отца Варнавы еще одним поворотным моментом в преображении его души, в преодолении последних земных привязанностей и желаний. Потеря друзей всегда нелегка. Но здесь случай особый, поскольку владыка Вениамин был для иеромонаха Варнавы великим наставником и несравненным другом. Незримая духовная нить соединяла сердца этих двух служителей Церкви Христовой. По великой любви своей к святителю отец Варнава был, поистине, его сомучеником. Всем существом своим сопереживал лаврский инок митрополиту, желая пребывать рядом с ним даже в скорбях. Однако Господь вел иеромонаха Варнаву иным путем — бескровного мученичества и исповедничества духовного. Промысл Божий хранил лаврского инока как будущего великого учителя и наставника.

Как итог нескольких месяцев непрерывных скорбей и размышлений — прошение иеромонаха Варнавы (Муравьева) о поездке на родину для встречи с больной матерью. Отец Варнава спешит отдать последний сыновний долг престарелой родительнице, чтобы вслед за тем устремиться к высотам духа, куда восходят не иначе, как через полное отречение от мира и внутреннее безмолвие.