НА СВЯТОМ ПОРОЖКЕ

НА СВЯТОМ ПОРОЖКЕ

Спирит В. П. Быков у старца Нектария в Иоанно-Предтеченском Скиту.

В 1913 году в Москве появилась на прилавках книжных магазинов книга Владимира Павловича Быкова «Тихие приюты для отдыха страдающей души. Лекции-беседы». Надо знать духовно-нравственную атмосферу того времени, кануна Первой мировой войны и революции, чтобы оценить необычность вышедшего издания, – оно резко выделилось из плотного теософски-спиритического строя тогдашней культуры и открыло ясный горизонт Православия. Быков публично говорил о русских монастырях, более – об обителях Калужской губернии, среди которых самым ярким было сияние Оптиной Пустыни с ее духоносными старцами. На лекциях автор проектировал на экран виды монастырей, которые ему для этого любезно предоставил собравший коллекцию замечательных снимков епископ Трифон (Туркестанов). Лекции имели огромный успех. То, что говорил Быков, для многих было откровением, освобождением от обмана, радостью. Никого не смущало, что эти лекции-беседы ведет человек, совсем недавно имевший громкую славу великого спирита, издателя газет и журналов, распространявших дух противления Христу среди русской интеллигенции. Магия, оккультизм, теософия…

В книге своей Быков очень откровенен, – с сильнейшим покаянным чувством рассказывает он подробности своей спиритической деятельности и постепенного пробуждения. «Я делал это по слепому неведению, – писал он, – по искреннему увлечению в глубокой уверенности, что это и есть тот истинный путь, которого так бесконечно-настойчиво, так жадно ищут многие в наш век; обманывал, быв обманут, но это меня не оправдывает, так как те, которые шли по моему указанию в тенеты лжи, в тенеты спиритизма, оккультизма, теософии, – тонули и гибли там так же, как и те, которые самостоятельно падали в эту мертвой хваткой поглощающую бездну… Но… я верю, неистощимое милосердие искупившего нас Своею кровью Господа – безгранично, и молитвы Церкви – чудодейственно плодотворны, и им, и только лишь им теперь я вверяю и себя, и тех, которые, благодаря моим заблуждениям, стали на скользкий путь пагубного увлечения. Господь выправит и их, и мои пути!»

Быков приехал в Оптину в начале лета 1913 года уже поколебленным в своих спиритических убеждениях, но еще ничего не решившим. Искры веры, не угасавшие, очевидно, в нем, начали разгораться. Ему страшно стало от того, что как спирит он не должен считать Христа Богом. Он не хотел предавать Христа… Мысли его так путались и так мучили его в это время, что он боялся сойти с ума. Куда кинуться за помощью? Не поехать ли в Америку? Он и об этом думал. Он уже собрался, как пришла весть о гибели огромного трансатлантического парохода «Титаник», на котором погиб и друг Быкова, английский спирит Вильям Стэд. Быков принял предложение одного из своих знакомых погостить у них на даче в Калужской губернии, на Оке, отдохнуть, подышать свежим воздухом, – и поехал туда. Красота этого края его поразила. Тихая, духовная красота, окружающая «тихие приюты для отдыха страдающей души»…

Он посетил Тихонову пустынь и Сергиев скит, принадлежащий к ней, Шамординский монастырь, обитель «Отрада и утешение» и, главное, – Оптину с ее Скитом. Окончательное обращение его произошло, как он писал, – «не в заграничной поездке, не благодаря бездельному шатанию по всему свету, а только исключительно благодаря тому, что я стал на обычный путь простого, серого, темного русского православного мужичка, пошел на поклонение дивным православным святыням, и в оазисе, освежающем человеческую душу, возрождающем ее, – в Оптиной Пустыни, среди старцев получил окончательное исцеление и навсегда».

Придя в оптинский Скит, Быков обратился сначала к скитоначальнику о. Феодосию.

«Преподав мне свое благословение, – пишет Быков, – он предложил мне побывать у старца Нектария:

– Знаете, если вы даже побудете на порожке у этого великого по смирению старца, то и это, кроме Божьего благословения, ничего не даст вам.

Перейдя через дорожку, я направился к подъезду старца Нектария. Позвонил. Передо мной тотчас же отворилась дверь. Когда я вошел в коридор, я увидел много мужчин, сидевших и стоявших, очевидно, в ожидании старца. Необходимо заметить, что в это время был особенно большой наплыв посетителей у старцев, поэтому, как говорится, всё было переполнено. Келейник провел меня в особую комнату, где я сел в ожидании о. Нектария.

Я ожидал очень недолго. Через какие-нибудь 10–15 минут я услыхал, как в передней все зашевелились. Встал и я, приблизился к двери, и вижу, как, направляясь ко мне, идет старец, человек очень невысокого роста, в таком клобуке на голове, в каком обыкновенно пишется и рисуется старец Амвросий.

Это был старец Нектарий. Благословивши всех, он подошел ко мне и со словами: «Пожалуйте», – ввел меня в свою келлию. Точно такая же обстановка, как и в келлии старца Феодосия: иконы, портреты, направо большой, старинный развалистый диван, накрытый чехлом. Неподалеку столик, на котором лежат несколько книг… Старец Нектарий усадил меня на диван, а сам сел со мной рядом в кресле. По виду старцу Нектарию нельзя дать много лет. Небольшая бородка почти не изменила своего природного цвета.

Странное впечатление на посетителей производят глаза старца, в особенности во время беседы. Они у него очень маленькие, вероятно, он страдает большой близорукостью, но вам часто кажется, в особенности когда он сосредоточенно вдумывается, что он как будто впадает в забытье. По крайней мере, таково было мое личное впечатление. В то время, как старец Феодосии вырисовывается в ваших глазах человеком живым, чрезвычайно скоро реагирующим на все ваши личные переживания, – о. Нектарий производит впечатление человека более флегматичного, более спокойного и, если хотите, медлительного. Так как посещение этого старца послужило окончательным разрешением всех моих переживаний, я постараюсь по возможности точно воспроизвести смысл моей беседы с ним.

– Откуда вы изволили пожаловать к нам? – начал медленно, тихо, спокойно говорить о. Нектарий.

– Из Москвы, дорогой батюшка!

– Из Москвы?..

В это время келейник старца подал ему чай и белый хлеб:

– Не хотите ли со мной выкушать стаканчик чайку? Дай-ка еще стаканчик!.. – обратился он к уходившему келейнику.

Я было начал отказываться, говоря, что ему нужно отдохнуть. Что я не смею нарушать его отдыха. Но батюшка, очевидно, вовсе не имел в виду отпустить меня, и, со словами: "Ничего, ничего, мы с вами побеседуем", – придвинул ко мне принесенный стакан чая, разломил надвое булку и начал так просто, ровно, спокойно вести со мной беседу, как с своим старым знакомым.

– Ну, как у вас в Москве? – было первым его вопросом. Я, не зная что ответить, сказал ему громкую фразу.

– Да как вам сказать, батюшка; все находимся под взаимным гипнозом.

– Да, да… Ужасное дело этот гипноз. Было время, когда люди страшились этого деяния, бегали от него, а теперь им увлекаются… извлекают из него пользу…

И о. Нектарий в самых популярных выражениях прочитал мне целую лекцию в самом точном смысле этого слова – о гипнотизме, ни на одно мгновение не отклоняясь от сущности этого учения в его новейших исследованиях. Если бы я пришел к старцу хотя бы второй раз и если бы я умышленно сказал ему, что я – спирит и оккультист, что я интересуюсь, между прочим, и гипнотизмом, я, выслушавши эту речь, мог бы с спокойной душою заключить, что старец так подготовился к этому вопросу, что за эту подготовку не покраснел бы и я, человек вдвое почти моложе него.

– …И ведь вся беда в том, что это знание входит в нашу жизнь под прикрытием как будто могущего дать человечеству огромную пользу… – закончил о. Нектарий.

В это время отворилась дверь, вошел келейник и заявил: "Батюшка, вас очень дожидаются там".

– Хорошо, хорошо, сейчас, – проговорил старец, а затем, немножко помедлив, продолжал, обращаясь лично ко мне:

– А вот еще более ужасное, еще более пагубное для души, да и для тела увлечение – это увлечение спиритизмом…

Если бы в этой келлии, где перебывал целый ряд подвижников-старцев Оптиной Пустыни, раздался сухой, металлический, знаете, – бывает иногда такой в жаркие летние июньские грозовые дни, – раскат оглушающего удара грома, он бы не произвел на меня такого впечатления, как эти слова боговдохновенного старца.

Я почувствовал, как у меня к лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и голове, и рукам, и ногам, и этому дивану, и, далее, кажется, самому старцу, о своем существовании. Я превратился в одно сплошное внимание. Замер от неожиданности. И мой, привыкший к подобного рода экстравагантностям, рассудок, учтя все те физиологические и психологические импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первых словах старца, сказал мне: "Слушай, это для тебя".

И действительно – это было для меня.

А старец продолжал:

– О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь! Под прикрытием великого христианского учения и появляется на спиритических сеансах, незаметно для человека, он, сатана, сатанинскою лестью древнего змия заводит его в такие ухабы, в такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил не только выйти самому, а даже распознать, что ты находишься в таковых. Он овладевает через это, Богом проклятое, деяние человеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грехом, преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным и естественным…

В моей голове с быстротою молнии встал целый ряд моих личных деяний и деяний других, отдавшихся этому учению, которые именно прошли при указанном старцем освещении. Что может быть с точки зрения истинного, неповрежденного христианина более преступным такого деяния, как, например, да простят меня очень многие спириты, – поблажка такого страшного греха в семье, между супругами, как прелюбодеяние и уклонение одной из сторон для сожительства с третьим? Проникшиеся же сатанинским учением в спиритизме о "перевоплощении душ", по которому человек появляется на земле неоднократное число раз, будто бы для искупления грехов своего минувшего существования, оправдывают это явное нарушение седьмой заповеди, скрепленной Божественными словами Христа: "Что Бог сочетал", того человек да не разлучает" (Мф. 19,6), и узаконенное Самим Творцом вселенной на первых страницах Библии…

– Ведь стоит только поближе всмотреться во многих спиритов, – продолжал старец, – прежде всего, на них лежит какой-то отпечаток, по которому так и явствует, что этот человек разговаривает со столами; потом у них появляется страшная гордыня и чисто сатанинская озлобленность на всех противоречащих им.

И это удивительно верно и точно подмечено.

– И таким образом незаметно, – медленно, с большими паузами продолжал свою обличительную, обращенную ко мне, именно ко мне, святую речь этот великий прозорливец, – последовательно, сам того не замечая, – уж очень тонко, нигде так тонко не действует сатана, как в спиритизме, – отходит человек от Бога, от Церкви, хотя заметьте, в то же время дух тьмы настойчиво, через своих духов, посылает запутываемого им человека в храмы Божий служить панихиды, молебны, акафисты, приобщаться Святых Христовых Тайн, и в то же время понемножку вкладывает в его голову мысли: "Ведь все это мог бы сделать ты сам, в своей домашней обстановке и с большим усердием, с большим благоговением и даже с большей продуктивностью в смысле получения исполнения прошений!"… И по мере того, как невдумывающийся человек все больше и больше опускается в бездну своих падений, – продолжал о. Нектарий, – всё больше и больше запутывается в сложных изворотах и лабиринтах духа тьмы, от него начинает отходить Господь. Он утрачивает Божие благословение. Его преследуют неудачи. У него расшатывается благосостояние. Если бы он был еще не поврежденный сатаною, он бы прибег за помощью к Богу к святым Божиим угодникам, к Царице Небесной, к Святой Апостольской Церкви, к священнослужителям, и они бы помогли ему своими святыми молитвами, а он со своими скорбями идет к тем же духам, – к бесам, и последние еще больше запутывают его; еще больше втягивают его в засасывающую тину греха и проклятия…

О, как правдивы были и эти слова! Старец, как по книге, читал скорбные страницы моей жизни, а мои воспоминания в это время только лишь иллюстрировали его слова.

– …Наконец, от человека отходит совершенно Божие благословение. Гангрена его гибели начинает разрушающе влиять на всю его семью, у него начинается необычайный, ничем не мотивируемый развал семьи. От него отходят самые близкие, самые дорогие ему люди.

Мурашки забегали у меня по спине. Мучительный холод охватил всю мою душу и всё мое тело, потому что я почувствовал, что стою накануне этого страшного, этого мучительного переживания. В этот момент я был готов броситься к ногам старца, пролить на его груди обильные слезы, покаяться ему во всем и просить его помощи, но отворилась дверь и снова вошел келейник и уже с видимым нетерпением в голосе повторил: "Батюшка, ведь там масса народа, вас страшно ждут". Старец смиренно и спокойно сказал: "Хорошо, хорошо, я сейчас", – а потом продолжал:

– …Наконец, когда дойдет несчастная человеческая душа до самой последней степени своего, с помощью сатаны, самозапутывания, она или теряет рассудок, – человек делается невменяемым в самом точном смысле этого слова, или же кончает с собою. И хотя и говорят спириты, что среди них самоубийств нет, но это неправда: самый первый вызыватель духов, царь Саул, окончил жизнь самоубийством за то, что он "не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице" (Цар. 10, 13) – Словом, совершается с человеком, вызывающим духов, которые пророчествуют именем Божиим, а Господь не посылает их, то, что предрекал когда-то пророк Иеремия: "Мечом и голодом будут истреблены эти пророки, и народ, которому они пророчествуют, разбросан будет по улицам города от голода и меча… И Я изолью на них зло их" (Иер. 14, 15–16).

После этих слов старец закрыл глаза, тихо склонил на грудь голову. Я же, не могу даже сейчас подыскать подходящего слова, был в каком-то непривычном для меня, непонятном мне состоянии… Помню только одно, что я инстинктивно предчувствовал, что это еще не всё, что будет еще что-то «последнее», "самое большое" и "самое сильное" для меня. И я не ошибся.

Старец, не открывая глаз, как-то особенно тихо, особенно нежно, нагнулся ко мне, поглаживая меня по коленам, тихо-тихо, смиренно, любовно проговорил:

– Оставь… брось всё это. Еще не поздно… иначе можешь погибнуть… мне жаль тебя.

Великий Боже! Я никогда не забуду этого поразившего мою душу и сердце момента. Я не могу спокойно говорить об этом без слез, без дрожи и волнения в голосе, когда бы, где бы и при ком бы я ни вспоминал этого великого момента духовного возрождения в моей жизни.

Когда я пришел в себя, первым моим вопросом к старцу было: что мне делать? – Старец тихо встал и говорит:

– На это я тебе скажу то же, что Господь Иисус Христос сказал исцеленному гадаринскому бесноватому: "Возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог". Иди и борись против того, чему ты работал. Энергично и усиленно выдергивай те плевелы, которые ты сеял. Против тебя будет много вражды, много зла, много козней сатаны, в особенности из того лагеря, откуда ты ушел, и это вполне понятно и естественно… но ты иди, не бойся… не смущайся… делай свое дело, что бы ни лежало на твоем пути… и да благословит тебя Бог!

Когда я вышел, к очевидному удовольствию келейника и ожидавших старца посетителей, я уже был другим человеком. Со старым всё порвано… Когда я вышел из Скита, когда за мной затворились его Святые ворота, я понял, что теперь все, что нужно было для меня, дано мне».

Бывший спирит потом еще приезжал в Оптину. «Во время моего двукратного пребывания в Оптиной, – писал он, – мне приходилось говорить со многими из бывших там интеллигентных паломников, и все они в один голос уверяли, что за время довольно продолжительного пребывания здесь некоторых из них, их всегда какая-то непреодолимая сила влекла в чащу Оптинского Скита, к старцам.

– Не беспокоить их, не беседовать с ними, – говорил мне один отставной генерал, – а только бы вот посидеть на святом порожке у старцев, подышать и подумать в этой благодатной чаще божественного леса».

Быков сравнивал себя с Закхеем. Обратившись, он начал усердно отдавать долги… Они заключались в том, на что благословил его старец Нектарий. Много принес он добра своими беспощадными разоблачениями лжи спиритизма. Многих людей спас, так как аудитории, где он выступал с беседами, всегда бывали полны.