СУПРУГИ КИРЕЕВСКИЕ В ИХ ОТНОШЕНИИ К ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ (одна из забытых страниц русской культуры)
СУПРУГИ КИРЕЕВСКИЕ В ИХ ОТНОШЕНИИ К ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ
(одна из забытых страниц русской культуры)
Жизнь, равно как и творчество Ивана Васильевича Киреевского (1806–1856), можно разделить на две половины, вернее, части, так как вторая часть по времени гораздо короче первой, хотя, скажем сразу, намного значительнее. В молодости он был писателем и журналистом вполне «европейского» толка, недаром и журнал его, закрытый цензурой на третьем номере, назывался «Европеец». И о церковности его до весьма зрелых лет не скажешь слишком многого. Однако он с юных лет верил в Бога, а европеизм его, подогревавшийся трудами знаменитых немецких профессоров, лекции которых он слушал в Берлине и Мюнхене, со временем преобразился в патриотизм и славянофильство, стоящие на твердом основании Православия.
В первой половине жизни Киреевский имел огромный круг общения. Среди его друзей и знакомых множество литераторов Москвы и Петербурга – Жуковский, Пушкин, Аксаковы, Погодин, Чаадаев, Веневитинов, В. Одоевский, Сушков, Хомяков, Языков, Максимович, Кюхельбекер (это лишь несколько наиболее известных имен), а также просвещенных людей из дворян, интересовавшихся литературой и философией.
В московских домах 1830-1840-х годов, то у Свербеевых, то у больного уже в то время поэта Николая Языкова, а чаще всего в доме своей матери Авдотьи Петровны Елагиной, Киреевский – непременный участник диспутов в компании писателей, профессоров и просто любителей поговорить. Скоро в среде славянофилов он был признан, наряду с Хомяковым, главным авторитетом. На него возлагались многие надежды. Славянофилы старались вручить ему руководство своими изданиями. Серьезный, чаще всего даже нахмуренный, с вечно дымящейся трубкой в руке, которую он и ночью клал возле себя, шахматист-гроссмейстер, годами ведший головоломные партии со столь же учеными игроками по почте, державший ночью возле постели рядом с трубкой маленькую шахматную доску с фигурами… Знаток Канта, Шеллинга, Окена и Гегеля, одно время претендовавший на кафедру философии в Московском университете… Чуть ли не каждые полгода переносивший какие-то непонятные, но тяжелые болезни, почти сводящие его в гроб, после которых он медленно оправлялся (врачи ни разу не определили в точности, что это за недуги). Несколько раз друзья и родные Киреевского впадали в великую скорбь, будучи уверенными, что он умирает…
И великое одиночество последнего периода его жизни, – намеренный уход в это уединение, в почти монашеский образ жизни, насколько это может быть доступно семейному человеку. Он много времени проводит в своем имении Долбино, вблизи Оптиной, с которой возникла и все более крепла у него духовная связь. Он стал, как и супруга его Наталия Петровна, духовным чадом оптинского старца о. Макария, самым деятельным его помощником в издании святоотеческих писаний. Мало кто из его бывших друзей мог представить себе, какая огромная, титаническая работа происходила в душе Ивана Васильевича, забившегося, по их мнению, в деревенскую «глушь»… Супруга его, пришедшая в церковную жизнь раньше, чем он, была ему верной помощницей.
Именно с Оптиной Пустынью связал их Господь, с тем местом, где процвело духоносное старчество, плод и цвет русского монашества. Именно в оптинский период своей жизни написал Киреевский основные свои философские сочинения, проникнутые православным сознанием… Делателем Иисусовой молитвы стал бывший «европеец».
Наталья Петровна в ранней молодости имела великое счастье быть духовной дочерью преподобного старца и чудотворца Серафима Саровского. После его кончины духовником ее стал знаменитый в свое время в Москве старец Новоспасского монастыря отец Филарет, который был духовником и ее матери. Один из мемуаристов вспоминал, что Евдокия Николаевна Арбенева «под руководством старца научилась понимать Евангелие и книги отеческие, и в чтении их обрела источник неземных утешений».
Семья Арбеневых в дворянской среде не была типичной для своего времени. Ее привычный уклад – ежедневная молитва, посещение храмов и монастырей и все то, чем живет воцерковленный православный человек. Для сравнения можно взять хотя бы семью будущего супруга Натальи Петровны, предопределившую трудность его пути к ясному православному сознанию. И это была одна из культурнейших семей. Мать братьев Киреевских – Авдотья Петровна Елагина (это фамилия ее второго мужа), племянница поэта Жуковского, хорошо известна в истории русской литературы по своему многолетнему и главному в Москве салону. Она была образованна и даже набожна, много помогала нищим и бедным, но в храме бывала лишь изредка и не соблюдала постов. Ни она, ни ее дети не носили нательных крестиков. До старости у нее оставались привычным чтением любимые книги ее молодости – проповеди «пламенного» католика Массильона и романы Руссо. Вот эта семья была тогда для России, именно для интеллигентной среды, типичной.
Масонство, со времен Петра деятельно занимавшееся книгоизданием и наводнившее всю Россию книгами мистического, деистического или протестантского духа, формировало вкусы читающего дворянства. И не только через книги, но и через многочисленные журналы, и даже через университеты, особенно Московский, бывший в конце XVIII – начале XIX века почти целиком в руках масонов.
Не менее деятельны были католики, в начале XIX века допущенные в России к преподаванию. «Отцы» иезуиты, например, весьма знаменитые и любимые российским дворянством многоученые патер Чиж и патер Мюральт, открывали в Петербурге свои пансионы. Со временем их изгнали, но они свое дело сделали. Православие у интеллигенции оставалось по большей части в формальном виде. Характерно, что у нее даже такая великая подвижница духа, как графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, восстановительница многих монастырей и храмов (в том числе новгородской Юрьевской обители), вызывала насмешливые эпиграммы.
Жуковский провел свою молодость среди масонов – это были писатели Карамзин и Дмитриев, директор Московского университета Иван Тургенев и его сыновья Андрей и Александр (ближайшие друзья поэта). Чуть ли не духовным отцом для Жуковского был плодовитый писатель-масон, автор мистических сочинений Иван Лопухин. Соответственным был и круг чтения Жуковского. А он был воспитателем многочисленных своих племянниц, в том числе Авдотьи Петровны, урожденной Юшковой. Сам поэт, пройдя сложный путь духовной жизни, пришел к Православию и церковности, а вот ученицам его далеко не всем удалось преодолеть очарование мистико-романтической культуры, впитанной ими от него. Братья Киреевские, Петр и Иван, в 1814 году отроками попали в Долбине в число учеников Жуковского. Он тогда много писал, среди прочего – «страшные» баллады с рыцарями, покойниками и колдунами, которые любил читать вслух по вечерам…
Иван Киреевский позднее при всяком начинании обращался к Жуковскому за советом. Однако Господь привел его в Церковь Христову не через Жуковского, а через юную Наталию Петровну Арбеневу вышедшую 29 апреля 1834 года замуж за Киреевского. «Милые друзья Иван Васильевич и Наталия Петровна! – писал им из Петербурга Жуковский. – Теперь утро 29 апреля: переношусь мысленно к вам, провожаю вас в церковь, занимаю должное мне место отца и от всего сердца прошу вам от Бога мирного, постоянного домашнего счастья, которое, несмотря на необходимую примесь печалей, все-таки останется счастием, если будет взаимным согласие чувства и мысли».
Наталья Петровна, вероятно, уже после кончины супруга, рассказала А И. Кошелеву а тот записал – как гласит заголовок этой бумаги – «Историю обращения Ивана Васильевича». «И. В. Киреевский, – говорится там, – женился в 1834 году на девице Наталии Петровне Арбеневой, воспитанной в правилах строгого христианского благочестия; в первые времена после свадьбы исполнение ею наших церковных обрядов и обычаев неприятно его поражало, но по свойственной ему терпимости и деликатности он ей в том нимало не препятствовал. Она со своей стороны была еще скорбнее поражена отсутствием в нем веры и полным пренебрежением всех обычаев Православной Церкви. Были между ними разговоры, которые оканчивались тем, что положено было ему не мешать ей в исполнении ее обязанностей, а ему быть свободным в своих действиях… На второй год после женитьбы он попросил жену свою прочесть Кузена (французский философ, современник Киреевского. – Сост.). Она охотно это исполнила, но когда он стал спрашивать ее мнения об этой книге, то она сказала, что в творениях св. Отцов все это изложено гораздо глубже и удовлетворительнее. Он усмехнулся и замолчал. Он стал просить жену почитать с ним Вольтера. Она объявила ему, что готова читать всякую серьезную книгу которую он ей предложит, но насмешки и всякое кощунство ей противны, и она их не может ни слышать, ни читать. Тогда они после некоторого времени начали читать вместе Шеллинга, и когда великие, светлые мысли их останавливали и И. В. Киреевский требовал удивления от жены своей, то она сначала ему отвечала, что эти мысли ей известны из творений св. Отцов. Неоднократно она ему их показывала в книгах св. Отцов, что заставило И. В. иногда прочитывать целые страницы. Неприятно было ему сознавать, что действительно в св. Отцах многое, чем он восхищался в Шеллинге. Он не любил в этом сознаваться, но тайком брал у жены книги и читал их с увлечением. Знакомство с Новоспасским иноком Филаретом, беседы со святым старцем, чтение разных творений св. Отцов услаждали его и увлекали на сторону благочестия. Он ездил к о. Филарету, но всякий раз как бы по принуждению. Видно было, что ему хочется к нему ехать, но всегда нужно было какое-то принуждение. Наконец, в 1842 году кончина старца Филарета окончательно утвердила его на пути благочестия.
И. В. Киреевский никогда прежде не носил на себе креста. Жена его не раз о том просила, но Иван Васильевич отмалчивался. Наконец однажды он сказал ей, что наденет крест, если он будет ему прислан от о. Филарета, которого ум и благочестие он уже душевно уважал. Наталья Петровна поехала к о. Филарету и сообщила это ему. Старец, перекрестившись, снял с себя крест и, давая, сказал Наталье Петровне: да будет он Ивану Васильевичу во спасение… Когда Наталья Петровна приехала домой, то И. В., встречая ее, спросил: "Ну, что сказал отец Филарет?" – Она вынимает крест и отдает его Ивану Васильевичу. Он спрашивает ее, что это за крест. Наталья Петровна говорит ему, что о. Филарет снял с себя и сказал, что да будет он ему во спасение. Иван Васильевич пал на колени и говорит: "Ну, теперь чаю спасения для души моей, ибо я в уме своем положил: если отец Филарет снимет с себя крест и мне его пришлет, то явно будет, что Бог призывает меня ко спасению". С этой минуты замечен был решительный поворот в мыслях и чувствах Ивана Васильевича. После кончины о. Филарета Иван Васильевич, живя поблизости Оптиной Пустыни, в частых беседах с отцами Леонидом, Макарием и другими старцами все более и более укреплялся в благочестии».
Семья Киреевских росла. В 1835 году у них родился сын Василий, в следующем – дочь Наталья, скончавшаяся в младенчестве. Затем у них были еще дети – сыновья Сергей и Николай, дочери Екатерина, Александра и Мария (Александра стала монахиней). Все больше становилось забот… В 1836 году Иван Васильевич по семейному разделу получил село Долбино (Лихвинского уезда Калужской губернии) с несколькими деревеньками и стал большую часть года проводить там. Но не оттого, что деревенская жизнь ему полюбилась, а просто из нужды: в деревне жизнь дешевле… Это было село, где Иван Васильевич провел детство… Барский дом располагался на холме, плавно скатывавшемся к реке Выре, бегущей в обрывистых берегах к Оке, которая тут совсем близко, у Белева, в семи верстах. На другой стороне Выры – село с древней пятипрестольной церковью Успения Божией Матери (здесь находилась явленная чудотворная икона Успения Божией Матери). Край холмистый, лесной, с болотами в низинах. С каждого холма – обзор на десятки верст…
В день храмового праздника, 15 августа, в Долбине открывалась ярмарка, куда стекались торговцы окрестных сел и городов – Лихвина, Калуги, Козельска, Мещовска, Белева, Волхова… В близлежащем Белеве было два монастыря: Спасо-Преображенский мужской и Крестовоздвиженский женский. Поселившись в этих краях, Наталья Петровна завела знакомства среди насельниц монастыря, а они стали бывать в Долбине. Киреевские помогали обеим обителям разными припасами, в особенности хлебом. Монахи и монахини, бывавшие в долбинской усадьбе, чувствовали себя здесь спокойно – они находили не только приют, но и уединение для молитвы…
Между тем стоит вспомнить, что этот дом был знаменит в роду Киреевских как странный, иногда даже страшный. Тут, по воспоминаниям членов семьи, являлись привидения бабушек и дедушек трудно сказать каких времен, а, как рассказывали дворовые, отец Киреевского, скончавшийся в Орле, тогда же, в день своей смерти, явился в долбинский дом, кликнул слуг, прошел в дорожных сапогах в свой кабинет – и пропал… Много перебывало в этом старинном доме чудаков, неудачников и несчастных людей… И вдруг все это странное и темное схлынуло, как туман от ветра. Дом был отремонтирован и освящен. В нем, чуть ли не впервые, зазвучали молитвы, слово Божие… Наталья Петровна принялась с любовью вить свое семейное гнездо.
В 1845 году Иван Васильевич после долгих переговоров с Михаилом Петровичем Погодиным взялся за редактирование «Москвитянина». Он вынужден был жить в Москве, много писать, читать корректуры, хлопотать в типографии и конторе, но если он умел писать и редактировать, то хозяйственной сметки, необходимой для ведения журнала, у него не было, а Погодин, пригласивший его под сильным давлением всей группы славянофилов, демонстративно не помогал ему и даже мешал, не исполняя иногда его требований. В результате, выпустив три номера и составив четвертый, Киреевский захворал, бросил все и уехал в Долбино.
Четвертый – апрельский – номер был почти весь занят рукописью, присланной Киреевскому из Оптиной Пустыни старцем Макарием: «Житие молдавского старца Паисия Величковского» с прибавлением нескольких писем этого великого святого, иеросхимонаха, наставника монашества, переводившего на церковнославянский язык писания православных Отцов древности, – эти переводы через учеников его попали в Оптину Пустынь. И ученики старца Паисия, и его переводы книг много способствовали духовному возрождению русского народа.
Старец Макарий, внимательно следивший за деятельностью Киреевского, очень сожалел о том, что тот прекратил редактирование «Москвитянина». Он писал: «Издание журналов «Маяка» и «Москвитянина» идет в духе религиозном… Последнего издатель мне знаком – г-н Киреевский. Но, к сожалению, он, по болезни своей, оставляет оный на попечение других, а он имел надежду провести религиозное и нравственное направление и соединить их, как и необходимо, с наукою, – тогда как в ученом мире наука непременно разъединяется с религиею. Это, пройдя опытом, он хотел доказать убеждением, и, конечно, успел бы в столь полезном для человечества предприятии, но сил физических не достало».
Игумен Моисей и старец Макарий решили выпустить напечатанное в «Москвитянине» житие старца Паисия отдельной книгой с прибавлением его сочинений, портрета и снимка с автографа. Это дело они поручили Наталье Петровне и даже послали ей деньги на печатание. 7 мая 1845 года игумен Моисей писал из Оптиной Наталье Петровне: «Получа почтенное ваше писание от 26 апреля с возвращением денег, посланных на напечатание по желанию нашему из журнала «Москвитянина» особо жизни и писем блаженного старца Паисия, которое достопочтеннейший супруг ваш Иван Васильевич, купно и вы, благоволили вменить себе во утешение – напечатать безденежно и доставить к нам просимое количество, – я приятною обязанностью поставляю принести вам и супругу вашему глубочайшую признательность за таковое ваше благожелательство к душевному назиданию многих. Узнав из письма вашего о болезни Ивана Васильевича, – сердечно соболезнуем и по долгу христианской любви молим общебратственно Премилосердого Господа о исцелении его от болезни». Старец Макарий приписал: «Примите и от меня, почтеннейшая Наталия Петровна, усерднейшие благодарения за память вашу; жалею о болезни Ивана Васильевича, дай Бог ему крепости, силу и разум в подвиге его издания».
В 1846 году, в марте и в июле, старец Макарий навещал Киреевских в Долбине. При одном из этих посещений он в разговоре «коснулся о недостатке духовных книг для руководствующихся в деятельной христианской жизни». Далее выяснилось, что и у оптинских старцев, и у Киреевских имеются различные рукописи, из которых самое ценное – творения св. Отцов, переведенные с греческого языка старцем Паисием. Супруги Киреевские предложили издать их, тем более что и начало было уже положено «Житием и писаниями молдавского старца Паисия Величковского». Эта книга была уже в типографии.
В январе 1847 года оптинский летописец записал: «Благоволением Премилосердого Господа за молитвами св. Отец наших, окончено в сем генваре месяце печатание книги под заглавием: "Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского. С присовокуплением предисловий на книги свв. Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия Пресвитера и Нила Сорского, сочиненных другом и сопостником, старцем Василием Поляномерульским, о умном трезвении и молитве. Издание Козельской Введенской Оптиной Пустыни. Москва. В Университетской типографии. 1847". Сии душеполезные в особенности для монашествующих рукописи хранились в Оптиной Пустыни: у о. игумена Моисея, у скитоначальника иеромонаха Макария, а некоторые присланы от о. архимандрита Игнатия Брянчанинова – настоятеля Санкт-Петербургской Сергиевой первоклассной пустыни, и от о. архимандрита Макария – настоятеля Волховского монастыря. О. игумен Моисей с скитоначальником иеромонахом Макарием, призвав Господа на помощь, переписавши рукописи, представили в Московский духовный цензурный комитет в прошлом 1846 году чрез посредство профессора Московского университета Степана Петровича Шевырева и белевского помещика Ивана Васильевича Киреевского с супругою его Натальею Петровной, которая также имела в хранении полезные рукописи. Эти же благочестивые особы имели все старание и попечение, находясь в Москве, в получении из цензуры, в печатании, они же были и корректорами, а притом, как скоро напечатывался лист оной книги, каждый лист корректированный тотчас пересылали чрез почту в Скит к иеромонаху Макарию, который, просмотревши и сверивши с подлинными рукописями, сообщал им о оказавшихся в печатном листе погрешностях; по окончании всей книги печатанием, и погрешности напечатаны… В Оптину несколько экземпляров доставлено 31-го числа сего же генваря. Душеполезные и назидательные сии книги поднесены от настоятеля о. игумена Моисея при письмах: Московскому митрополиту Филарету, Киевскому митрополиту Филарету, многим архиепископам, епископам и знатным особам, благоволящим к Оптиной обители… Г-н Киреевский Иван Васильевич был редактором журнала «Москвитянина», и по христианскому благочестию, в особенности супруги его Наталии Петровны, расположены ко многим обителям и к монашескому сословию».
11 января старец Макарий писал Киреевским: «Все действия ваши по сему предмету доказывают ваше великое усердие к сообщению полезного ближним. Я не буду вас благодарить, да вы и не ищете благодарности; польза, которую могут получить кто-нибудь из близких, уже есть вам воздаяние; Господь даровал вам сие благое произволение… Что мне остается делать? Аще и недостоин есмь, но молить Господа о ниспослании вам благоденствия и спасения. Судьбы Его нам неисповедимы».
Едва окончено было первое издание книги, как возник вопрос о втором… Началась переписка об этом со старцем Макарием. В это время Иван Васильевич Киреевский уже духовный сын старца. И деловая часть его писем в Оптину всегда оканчивается личными вопросами. «Окончив о книге, – пишет он, например, в январе 1847 года, – позвольте мне предложить вам просьбу о себе самом: я желал бы говеть в этот пост и приобщиться Св. Тайн, но не смею этого сделать без вашего разрешения. Благословите ли вы мне, батюшка, или прикажете отсрочить? С нетерпением буду ожидать вашего ответа и с покорностью. Душевно вам преданный ваш духовный сын и почитатель И. Киреевский».
Старец Макарий пишет Ивану Васильевичу 8 февраля: «Старание ваше и содействие ко второму изданию книги Жития старца Паисия и трудов его доставило нам большое душевное утешение; а еще и другие труды его и переводы по общему нашему желанию имеем в виду к изданию… На прошедшей почте я писал к Наталье Петровне, какие мы предполагаем статьи к напечатанию, а вы еще прибавьте имеющиеся у вас, которые к нашим приобщите… Конечно, нельзя уже всех в один том поместить, а ежели Варсануфия печатать, то и еще прибавится… Я послал к вам 4 числа рукопись полууставную св. Марка Подвижника 8 слов, но не знаю, годится ли с оной печатать гражданским шрифтом? Ожидаю уведомления. Когда годится, то пришлю и Феодора Студита такого же письма. Симеона Нового Богослова 12 слов списаны, когда успею прочесть, то на сей почте пришлю; а Житие надобно писать. Житие Григория Синаита пишут. Максима по вопросу и ответу также пишут; и Симеона Евхаитского тож… Варсануфия Великого есть у нас книга, писанная четким письмом простым, только под титлами, когда это не помешает, то пришлю оную, извольте уведомить… Испрашивая на вас Божие благословение, с почтением моим остаюсь недостойный ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий».
Спустя несколько недель Киреевский заболел. Боль в сердце, удушье… Но он не ложится, работает и не расстается со своей трубкой. Так прошли март и апрель. В начале мая он уже лежал почти при смерти. 10 мая Елизавета Ивановна Попова, близкая знакомая Киреевских, писала в своем дневнике: «Троицын день… Какая тяжкая болезнь у Ивана Васильевича и как сильно он страдал! Его лечили Овер, Рихтер и Пфель… Все, знающие Киреевского, с тоской и страхом прибегали по два раза в день узнавать о нем. Грановский плакал, узнав о его опасности». 16 мая: «Опасность увеличилась». 17-го: «Был ужасный день, когда Овер сказал, что должно прибегнуть к последнему средству – к лечению холодной водой… стоны больного во время обливания головы терзали душу».
Съехались все родные – среди них Мария Васильевна и Петр Васильевич, сестра и брат больного. Только 2 июня Киреевский смог впервые выбраться на воздух, и то в коляске… В июле Иван Васильевич с семьей отправился в Троице-Сергиеву Лавру. А его сестра Мария Васильевна по обету о выздоровлении брата 8 июля пошла пешком в Киев – дошла в три недели. Когда она вернулась в Москву, Иван Васильевич был уже в Долбине, куда прибыл с заездом в Оптину. А 9 сентября летописец оптинского Скита записал: «Отправились скитоначальник иеромонах Макарий с иеромонахом Антонием Бочковым и рясофорным монахом Петром Григоровым к помещику Киреевскому». 10-го: «Ввечеру возвратились благополучно».
Петр Григоров – бывший артиллерийский подпоручик. Он подвизался сначала в Задонском Богородицком монастыре в послушании у известного затворника Георгия (Машурина), а с 1834 года жил в Скиту Оптиной Пустыни (с 1836 года рясофорный, с 1850-го манатейный монах с именем Порфирий). Он собрал и издал большой том духовных писем затворника Георгия с его житием, много раз перепечатывавшийся впоследствии. Григоров был одним из ближайших сотрудников старца Макария по изданию книг и состоял в переписке с Киреевскими.
Иеромонах Антоний (Бочков) – бывший светский писатель, автор романтических повестей и стихотворений. В 1827 году после смерти жены он дал обет постричься в монахи. Десять лет странствовал он по монастырям, наконец, в 1837 году, стал послушником, а через шесть лет и постригся. В описываемое время он только что прибыл из Иерусалима в Скит Оптиной Пустыни (после его кончины, в 1875 году, вышла книга его дорожных очерков «Русские поклонники в Иерусалиме»). О. Антоний был знаком с Киреевскими с конца 1820-х годов и в течение своей жизни постоянно навещал их.
К этому времени Киреевский совсем отошел от литературной жизни Москвы. Друзья не могли понять его. «Что же ты до сих пор не примешься за дело? – пишет ему Шевырев в октябре 1847 года. – Я к тебе с предложением от Погодина. «Москвитянин» возобновляется с будущего года в 12-ти книжках. Я снова буду участвовать в критике. Дай «Москвитянину» хоть две статьи полновесные в год. Они будут украшением ему и много его поддержат. Еще мне поручено пригласить тебя в сотрудники "Северного обозрения"… пошли туда хотя одну статью. Ну вот тебе три статьи в год". Обращаясь к Наталье Петровне, он пишет: "Напоминайте мужу вашему притчу о талантах…» С этого времени только старец Макарий и другие оптинцы видели, что Киреевский и не думал «закапывать» данных ему от Господа талантов, что он их неустанно умножает.
Он читает святых Отцов. И вот уже любимые им западные философы померкли, хотя совсем расстаться с ними ему было не по силам. Он, можно сказать, вырос с ними. Никто в то время в России, кроме Чаадаева, не знал их так глубоко, как Киреевский. Он видит много полезных частностей, но все более убеждается в ложности оснований западноевропейской философии. Днем и ночью он делает отрывочные наброски на листках. «Еще существующее недоразумение о противоречии философии и религии, разума и веры основывается на недостатке образованности и на ложном состоянии современной философии», – пишет он. Появляются резкие, неопровержимые мысли: «Философия, противоречащая вере, потому только могла развиться и овладеть умами на Западе, что самая вера его еще прежде отшатнулась от правильного учения Церкви»… «Человеческий разум, получив одинакие права с Божественным Откровением, сначала служит основанием религии, а потом заменяет ее собою»… «Римская церковь оторвалась от Церкви Вселенской вследствие вывода разума формально-логического, искавшего наружной связи понятий и из нее выводившего свои заключения о сущности. Такой только наружный разум и мог отторгнуть Рим от Церкви, поставив свой силлогизм выше живого сознания всего христианства»… «Философия не есть одна из наук и не есть вера. Она общий итог и общее основание всех наук и проводник мысли между ними и верою»… «Жалкая работа – сочинять себе веру!»… «Высшее начало знания хранится внутри Православной Церкви»… «Истина одна, как один ум человека, созданный стремиться к Единому Богу».
Киреевский пересматривает всю историю философии. Он еще не знает, что у него получится – книга, ряд статей… Но ему кажется, что он может дать основания для православной философии, отменяющей все протестантско-католическое любомудрие, опирающейся на творения святых Отцов Церкви от древности до современности. Он чувствует, что тут недостаточно одной умственной работы, обдумывания, изучения, что здесь нужен монашеский, аскетический труд над своим «внутренним человеком», молитва ко Господу и всем святым о вразумлении. «Ибо православно верующий знает, – замечает он, – что для цельной истины нужна цельность разума; и искание этой цельности составляет постоянную задачу его мышления».
«В Церкви Православной, – пишет Киреевский, – отношение между разумом и верою совершенно отлично от церкви римской и от протестанских исповеданий. Это отличие заключается, между прочим, в том, что в Православной Церкви Божественное Откровение и человеческое мышление не смешиваются; пределы между Божественным и человеческим не переступаются ни наукою, ни учением Церкви. Как бы ни стремилось верующее мышление согласить разум с верою, но оно никогда не примет никакого догмата Откровения за простой вывод разума, никогда не присвоит выводу разума авторитет откровенного догмата. Границы стоят твердо и нерушимо. Никакой патриарх, никакое собрание епископов, никакое глубокомысленное соображение ученого, никакая власть, никакой порыв так называемого общественного мнения какого бы то ни было времени не могут прибавить нового догмата, ни изменить прежний, ни приписать его толкованию власть Божественного Откровения и выдать, таким образом, изъяснение человеческого разума за святое учение Церкви или вмешать авторитет вечных и незыблемых истин Откровения в область наук, подлежащих развитию, изменяемости, ошибкам и личной совести каждого».
Зиму 1848 / 49 года Киреевские проводят в Москве – ради оптинских изданий. Иван Васильевич трудится больше над рукописями, читая их, сверяя, делая переводы, составляя указатели, ища наиболее точного выражения для какой-нибудь мысли… Наталья Петровна хлопотала о закупке бумаги, вела денежные расчеты, ездила в типографии – Университетскую или В. Готье, читала гранки, писала деловые письма, одна или с мужем по делам печатания книг бывала у митрополита Московского Филарета, бережно опекавшего оптинское издательское дело. Преосвященный весьма уважал Наталью Петровну за ее благочестивую и деятельную жизнь. Духовный отец митрополита наместник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Антоний (Медведев) был духовным братом Натальи Петровны – они оба в свое время были духовными чадами преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Митрополит, будучи всегда занят, принимал Наталью Петровну в любое время и всегда был к ней внимателен и ласков. Он очень одобрял ее связь с Оптиной Пустынью. Через нее старец Макарий посылал митрополиту рукописи, предназначенные для издания. Тот не просто их читал, но сверял, иногда правил перевод.
И все лето 1849 года Киреевским пришлось провести в Москве ради оптинских дел. В Долбино они попали лишь в сентябре, не миновав, конечно, на пути Оптиной. В декабре, с 15 по 19 число, у них там гостил старец Макарий, но не в самом имении, а в лесной келлии, небольшой избушке, нарочно построенной для отдыха монахов. Старец приглашает сюда супругов Киреевских, в этот домик, для духовной беседы, для разговора о делах, просто на чашку чаю… В этот раз старец Макарий показался Наталье Петровне более – против обычного – уставшим. Она предложила ему отдых здесь, в этой избушке, не на несколько дней, а на несколько недель. Старец и сам чувствовал такую необходимость. Но возникло препятствие. Игумен Моисей сначала согласился отпустить его на это время, но вскоре переменил свое решение.
«Скорбь души, произведенная немилостивым отказом вашим, – писала Наталья Петровна игумену Моисею 5 февраля 1850 года, – столь же жестока, сколь и не ожиданна мною. Не стану выражать вам моей глубокой печали, обращаюсь со смирением и любовью к вашему отеческому сердцу, к вашей справедливой совести и со слезами у ног ваших умоляю и ожидаю, если не сегодня, то не в продолжительном времени, милостивого исполнения данного мне слова и обещания, в бытность мою в святой обители вашей, отпустить почтеннейшего старца, нашего родного батюшку – благодетеля души – отца Макария к нам, на несколько недель».
Игумен Моисей отвечал 7 февраля: «Позвольте вам сказать в отношении духовного назидания вашего: я никогда и никаким образом не отклонял от вас старца иеромонаха Макария – мною любимого и уважаемого… Невозбранно допущены беспрерывные сношения с ним о пользе душевной. Но и слова, как обета, как вы изволите писать, увольнять его на несколько недель не имел права давать. Мы давали обеты пред Алтарем Царя Небесного пребывать в монастыре неисходно, силе коих с Божиею помощью и держаться мы должны. Старец же отец Макарий Божиим изволением поставлен главою Скита Св. Иоанна Предтечи Господня. Если вы предполагаете, что уклонение старца из Скита на несколько недель доставит ему отдохновение или спокойствие, – напротив: следствием оного может произойти расстройство в братиях для неизбежной от того душевной скорби старца, а притом послужит еще к поносительным заключениям и пустой молве на старца от посторонних людей».
Вместе с тем, понимая, как велика скорбь Киреевских, игумен Моисей 13 февраля направил к ним старца Макария для краткого пребывания. «Старец отец Макарий, – писал он Наталье Петровне в этот день, – отправился для желаемой вами духовной беседы в душевную вашу отраду, коею воспользоваться вам да подаст премилосердый Господь»[3]. Однако Наталья Петровна настаивала на своей просьбе. Дело дошло до митрополита Филарета. «Милостивая государыня Наталия Петровна! – писал он 7 марта. – Вы, конечно, не ожидаете от меня письма, и я не думал, что буду писать, и особенно в сии дни (Великий пост. – Сост.). Но до меня дошли сведения из вашего края и суждения о них такие, по которым опасаюсь, чтобы не согрешить молчанием. Помнится, от вас самих я слышал, что вы устроили уединенную келлию для принятия странствующих из монашествующих. Теперь слышится мне, что вы приглашаете в нее о. Макария, и не только при посещении вас, для отдыха в ней на несколько часов, или на день, но и на месяц, и более. Позвольте вам сказать, что доброе намерение не всегда верно ручается за доброту дела и его последствий. Как о. Макарий многим в обители духовный отец и наставник, а также и посещающих обитель, то его удаление на долгое время многих может затруднить и расстроить.
И как такое удаление было бы не в обыкновенном законном порядке, то оно может подать случай к разным суждениям, не чуждым даже соблазна… Впрочем, Господь да внушит и старцам, и вам то, что Ему истинно благоугодно и душам полезно».
Наталья Петровна послала митрополиту подробное разъяснение этих обстоятельств. «Маленький домик, или точнее сказать 12-аршинная комната, – писала она, – разделенная перегородками на четыре, поставлена нами в некотором расстоянии от нашего дома с мыслию, что она может служить местом для принятия и успокоения уважаемых нами старцев, которым случится навестить нас. В нынешнем году думали мы с мужем просить о. Макария отдохнуть в ней на некоторое время, слышав о расстройстве его здоровья, и что он сильно страдает болью в груди и плече, и от излишнего утомления проводит ночи без сна. Для этого муж мой нарочно поехал в Оптину и действительно предлагал и просил о. Макария приехать к нам для отдохновения на месяц».
Вопрос был непростой. Эта переписка – выяснение истины. Никаких неудовольствий не осталось ни у Натальи Петровны, ни у игумена Моисея, ни у старца Макария… Той же весной – это уже 1850 год, – когда возникла в Оптиной Пустыни необходимость в хлебе, Наталья Петровна вызвалась уделить потребное количество его из своих запасов. «По назначению вашему снабдить обитель от усердия вашего хлебом, – писал игумен Моисей Наталье Петровне 12 марта, – отправляю при сем подводы для принятия жертвы вашей, с общебратственною нашею нижайшею благодарностию».
Этой весной Иван Васильевич был в Петербурге. Там, в Лицее, учился сын его Василий. Оттуда почти ежедневно он писал жене в Долбино. Один или вместе с сыном он посещает Казанский собор, бывает в Лавре, в храме Петропавловской крепости, где молится возле усыпальницы убиенного Государя Павла Петровича (и много людей молилось о упокоении души Государя-мученика). 16 мая Наталья Петровна шлет ему письмо, где первая страница заполнена рукою старца Макария: «Христос воскресе!.. Пишу из лесного домика к вам, почтеннейший Иван Васильевич; Наталья Петровна с детьми и со всеми посетили меня: и сами себя и меня угощают чаем. Господь да помянет любовь вашу и усердие ко мне грешному. Желаю, чтобы сии строки нашли вас и Васю в добром здоровье…
Испрашиваю на всех вас Божие благословение, – богомолец ваш, многогрешный иеромонах Макарий. Три часа пополудни. Скоро отправляюсь в Белев».
Наталья Петровна продолжила письмо: «Друг мой сердечный Ванюша! Слава Богу! Вот тебе благословение, приветствие и благожелание нашего святого старца, конечно, они тебе будут на пользу душевную… Батюшка приехал к нам вчера в начале часа полудня, кушал у нас и пожелал кушать кофе и чай в домике, куда и нас всех пригласил… Батюшка поехал в закрытой пролетке до ручья, откуда прислал за мною пролетку, а сам пошел пешком… Батюшка меня встречал радостно, усладительно и мне было на душе! Слава Богу! А как сердце мое неразлучно с тобою, то вошедши в комнату, вынула этот листок бумаги из стола и попросила батюшку к тебе написать, – с какой любовью он писал, как он был радостен! Ах, Ваня, как это видеть было приятно… Кофе, чай и тарелка варенья составляли угощение… после чего, поговорив несколько, собирались возвратиться… Батюшка с послушником пропели "Достойно есть…" – превосходно! Мы помолились и приложились ко кресту».
22 мая Наталья Петровна узнала, что в Оптиной кончился картофель. Она обратилась к своим запасам, и вот потянулись в обитель из Долбина четыре воза с рогожными кулями… 17 октября игумен Моисей пишет Наталье Петровне: «По доброму расположению вы изволили назначить в обитель нашу от Богодарованного вам урожая хлеба. При недостатке оного в настоящее время в обители, отправляю при сем подводы для принятия жертвы вашей». 7 ноября того же года: «Известился я, что иеродиакон Каллист был в вашем доме, и вы по доброму расположению изволили еще назначить жертву в обитель нашу хлеба, в котором немалую имеем потребность в настоящее время. Принося вам нижайшую мою благодарность за благотворительное усердие, отправляю при сем подводы для принятия, что вам угодно будет отпустить».
19 июня 1850 года по пути в Киев, после посещения Оптиной Пустыни, заехал к Киреевскому в Долбино Гоголь. Здесь, в доме, который уже напитался оптинским духом, он написал тревожное письмо к иеромонаху Филарету, а через него и всей братии монастыря, прося их усиленных молитв: «Путь мой труден, дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо, и силы мои не только ничтожны, но их нет без осветления Свыше… Ради Христа обо мне помолитесь». Один только день провели вместе двое великих русских людей. Они давно были знакомы. Гоголь бывал на вечерних диспутах у Елагиной, да и в других домах виделся с Иваном Васильевичем. И вот здесь, вблизи Оптиной, они почувствовали духовное сродство свое…
В ноябре и декабре этого года Киреевский посещал Оптину В декабре он говел. При этом вышел некоторый конфуз. Вот что старец Макарий написал по этому поводу Наталье Петровне, именно ей, как хозяйке долбинского дома: «Для меня немало удивительно, что вы, бывши воспитаны в духе Православной Церкви, не знаете правил Ее, как приготовляться к Причастию Пречистых Тайн Христовых. Кроме того, что надобно иметь сердце сокрушенно и смиренно, нужно очистить дом души и воздержанием употребления привычной пищи; а я по приезде Ивана Васильевича к нам узнал, что он накануне приезда к нам употребил в пищу рыбу, – по крайней мере три дни, ежели не пять надобно приготовить себя воздержанием… Я допустил его, но с болезнию сердца… Я и прошлого года, бывши у вас, заметил свободно употребляемую вами во время говения рыбную пишу и так же поболел о сем сердцем. Но вперед я вам предлагаю, что не могу допускать сего без отягощения своей совести, и сам грешу, и вас обольщаю, в грех ввожу! Да не будет сего!» С этой поры Киреевский очень строго соблюдал посты.
Все лето и осень 1851 года в долбинском доме шел ремонт – клеили обои, красили, что-то перестраивали… К августу были отделаны библиотека и кабинет Ивана Васильевича. В конце этого месяца он приехал из Петербурга в Москву и нашел здесь письмо жены. «Душа моя! Дорогой мой Ванюша! Милый сердцу, любимый глубоко муж мой!.. – пишет Наталья Петровна. – Вероятно, ты помолишься в часовне у Иверской и у Св. иконы Взыскания погибших, – этого, признаюсь, я сердечно желаю… Боже! О, если бы с помощью Его же святой милости достичь единственного желаемого счастья – соблюсти заповеди Божий – и тем доказать Господу любовь нашу! Друг мой! Ванюша мой! Помоги мне в этой жизни в исполнении Святых Заповедей Господа нашего Иисуса Христа!.. Помоги мне, или, лучше, скажу тебе, ты, глава и душа моя, веди меня… Будем искать Царства Небесного и Правды Его – и быть может, спасение детей и наше (как единственная моя молитва) приложится нам! Святые старцы будут нашею опорою, их советы и св. молитвы будут нашим якорем спасения!.. Душа моя! Извини меня, увлекаюсь потребностью души слиться с тобою одною мыслью и желанием. Помолись обо мне Пресвятой Богородице».
В 1851 году и в начале следующего Киреевский работал над обширной статьей «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (была напечатана в первом «Московском сборнике» 1852 года). Это как бы сравнительный анализ русского и общеевропейского («западного») характера. «Учения св. Отцов Православной Церкви перешли в Россию, можно сказать, вместе с первым благовестом христианского колокола. Под их руководством сложился и воспитался коренной русский ум, лежащий в основе русского быта», – пишет Киреевский.
Это исследование написано с удивительной глубиной, непоколебимой прямотой и любовью. Правда о русском народе, высказанная здесь, явилась настолько высокой, что даже для некоторых патриотов и славянофилов оказалась спорной, пусть не во всем, но во многих деталях. У Киреевского в статье – не восторги и похвалы своему народу, а научные – исторические и философские – выкладки, факты. «Русский человек больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого. Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную и общественную. Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегать тяжести внешних нужд».
И вот каков итог размышлений Киреевского: «Христианство проникало в умы западных народов через учение одной римской церкви – в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви Православной; богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности – в православном мире оно сохранило внутреннюю цельность духа; там раздвоение сил разума – здесь стремление к их живой совокупности; там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий – здесь стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к сердечной цельности и средоточению разума; там искание наружного, мертвого единства – здесь стремление к внутреннему, живому; там церковь смешалась с государством, соединив духовную власть со светскою и сливая церковное и мирское значение в одно устройство смешанного характера, – в России она оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические и юридические университеты – в древней России молитвенные монастыри, сосредоточившие в себе высшее знание… Там враждебная разграниченность сословий – в древней России их единодушная совокупность при естественной разновидности… Там законность формально-логическая – здесь, выходящая из быта… Там волнение духа партий – здесь незыблемость основного убеждения; там прихоть моды – здесь твердость быта… Там изнеженность мечтательности – здесь здоровая цельность разумных сил; там внутренняя тревожность духа при рассудочной уверенности в своем нравственном совершенстве – у русского глубокая тишина и спокойствие внутреннего самосознания при постоянной недоверчивости к себе и при неограниченной требовательности нравственного усовершения; одним словом, там раздвоение духа, раздвоение мыслей, раздвоение наук, раздвоение государства, раздвоение сословий, раздвоение общества, раздвоение семейных прав и обязанностей, раздвоение нравственного и сердечного состояния: раздвоение всей совокупности и всех отдельных видов бытия человеческого, общественного и частного».
Не уходит Киреевский и от неизбежного вопроса: «Отчего не опередила Россия Европу? Отчего не стала она во главе умственного движения всего человечества, имея столько залогов для правильного и всеобъемлющего развития духа?» Он честно принимает факт совершившейся европеизации многих сторон русского быта. Он не желает просто «возрождать» старое русское и переносить в сегодняшнюю жизнь – это было бы и болезненно, и неестественно. Он призывает интеллигенцию осознать односторонность европейского просвещения. Не давая никаких рецептов, он пишет: «Одного только желаю я: чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении Святой Православной Церкви, вполне проникнули в убеждения всех степеней и сословий наших, чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но, напротив, обнимая его своей полнотою, дали ему высший смысл и последнее развитие, и чтобы та цельность бытия, которую мы замечаем в древней, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей Православной России».
Оттиски этой статьи Киреевский разослал друзьям – в них он восстановил все цензурные изъятия. Собираясь напечатать ее в скором времени еще раз, в дополненном виде, он просил замечаний и советов. Были посланы оттиски и в Оптину Оттуда за всех братии ответил игумен Моисей. «Ваше памятование и христианское благорасположение к Св. Обители, – писал он, – и моему недостоинству обязывает навсегда общебратственно приносить у Престола Божия смиренные молитвы о здравии и благоденствии вашем» (6 мая 1852).
13 мая в Москву прибыл старец Макарий. Как он писал неизвестному лицу «В тот же день были у владыки митрополита (Филарета. – Сост.), были им приняты милостиво и благосклонно. И вот уже 8-й день в Москве и все находимся в хлопотах, исправляя разные поручения и долг – посещения наших знакомых и благодетелей… Мы много обязаны нашим хозяевам: совсем отдельные комнаты и особый вход, лошадь, экипаж, о столе нечего и говорить. Спаси их, Господи».