МАТУШКА Житие схимонахини Сепфоры Клыковской (память 30 апреля /13 мая)
МАТУШКА
Житие схимонахини Сепфоры Клыковской (память 30 апреля /13 мая)
1
С химонахиня Сепфора, в миру Дарья Николаевна Шнякина (урожденная Сенякина), родилась в крестьянской семье, в селе Глухово Гавриловского уезда Тамбовской губернии, 19 марта (по ст. стилю) 1896 года. Отец ее, Николай Алексеевич, крестьянин-середняк, и мать, Матрона Герасимовна, были работящими, честными, верующими людьми, хотя и неграмотными. Из тринадцати детей, родившихся у них, выжили трое: Дарья и ее братья Василий и Павел, которые были впоследствии убиты – первый на войне 1914 года, второй – при раскулачивании, в начале 1930-х годов.
Матушка в конце своей жизни (а она прожила сто один год) вспоминала: «Жили мы хорошо с родителями, божественно… Икона на вратах… Божий люди были в родне моего отца: один монах, а другой не монах – выше монаха, все знал… В маминой родне было три монахини и один монах. В Тамбове, по соседству с нами, жил премудрый старец Архипий, – часто бегали девчонками к нему. В Дивеево ходили пешком: пять дней туда, пять дней обратно».
Дед Дарьи, раб Божий Алексей, много странствовал по святым местам. В 1903 году привез семилетней внучке четки. Матушка вспоминала также, как учили ее Иисусовой молитве при храме Покрова то ли монахини, то ли черницы: с каждым движением тела при работе произносишь «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную»… А работы в деревне было много. К ней крестьяне приобщались уже с детства. Труды почти все тяжелые, но разнообразные: в огороде, на лугу, в лесу, на пашне, дома на скотном дворе и так далее. В воскресенье – в храм. Жизнь нелёгкая, но простая, среди русской природы – открытой Божьей книги, говорящей о Создателе.
На третьем году войны смертью храбрых пал на поле брани брат Дарьи Василий. Вскоре скончался отец, которому было в это время всего сорок пять лет. Почувствовав приближение смерти, он зажег свечу и, сжимая ее в холодеющих руках, сказал: «Подержите меня… я сейчас умру». Дарье исполнилось двадцать лет. Отец, пока был жив, не выдавал ее замуж, так как знал, что она этого не хочет. Она желала принять иноческий постриг. Вера ее была глубокой и сильной, но, видимо, она чуждалась самочиния, жизни по своей воле, – и не просила родителей позволить ей покинуть мир. Не спешил и Господь причислить ее к ангельскому чину. Он повел эту верную Ему душу через многие испытания и наградил ее великими духовными дарами.
Долог был этот поистине узкий и каменистый путь для матушки Сепфоры! Господь, сотворивший обитель в ее сердце, не оставлял ее. Она вошла в жизнь пусть не монахиней, но с монашеским устроением души. Она любила Господа и знала, что тот есть любящий Его истинно, кто исполняет Его заповеди. Людям казалось, что перед ними грубая крестьянка, едва грамотная, в самой простой и всегда темной одежде, в лаптях, а потом в сапогах или чунях с глубокими галошами, всегда покрытая платком, – а это был духовно просвещенный – Самим Богом – человек, не изучением, а духом постигший многие тайны аскетического делания.
Когда, после кончины отца, в 1916 году, к ней посватался молодой односельчанин Дмитрий Шнякин, человек верующий, бывавший в Сарове и Дивееве, – мать Дарьи благословила этот брак Девушка безропотно подчинилась. Она вошла в большую зажиточную семью: у свекра, старосты сельского храма, было четверо сыновей и дочь, большое хозяйство. Он не позволял своим детям после женитьбы отделяться от него, и вот в доме собралось пять снох, пять молодых женщин. Дарья стала старшей снохой, которой по чину полагалось за всем следить, всем распоряжаться, словом быть домоправительницей. Матушка вспоминала, что ей тогда «некогда было лапти снять», не то что отдохнуть. Она справлялась со всеми делами, и все были ею довольны. Несмотря на постоянную занятость, она не уставала, – Господь давал силы, так как она постоянно помнила о Нем.
В 1917 году у нее родилась дочь Александра. В 1922 году – дочь Параскева. После рождения Параскевы свекор, довольный ее трудами и духовным устроением, отпустил ее с глуховскими паломницами в Саров и Дивеево. Время было трудное. Кругом по деревням – голод и болезни, нищета и запустение. Саровские монахи и дивеевские инокини уже лишены были новой властью всего хозяйства, жили в великой скудости. Саровский настоятель Руфин (уже предпоследний) выбивался из сил, не зная, как накормить братию.
Паломники, простые русские люди, идут по проселкам через поля и леса, – ночуя в стогах сена, подкрепляясь в пути сухарями с водой. Но несут в святую обитель кто что может: кусок полотна, новые лапти, немного крупы, соли, постного масла… Дарья также имела в мешке за спиной что-то для иноков. Она идет, как и все богомольцы, босая, с палкой в руке, неустанно повторяя Иисусову молитву. В 1924 году, после рождения дочери Лидии, – снова в Саров. Через три года обитель преподобного Серафима будет закрыта. А в 1928 году, через год после рождения дочери Иулии, Дарья с несколькими паломницами отправилась пешком в Киев, к святыням Печерской Лавры. То были времена, когда волна за волной катились на русских людей, на Русскую Церковь скорби: Господь шел по Руси Святой в терновом венце.
Посетил Он и Глухово. В 1933 году свекор Дарьи построил для нее с мужем новую избу и выделил часть хозяйства: лошадь, корову, овец, разный инвентарь… Но в это время власти начали устраивать колхозы, разоряя при этом крестьянские хозяйства, арестовывая и убивая несогласных. На тамбовщине этому сопротивлялись очень сильно: вспыхивали крестьянские восстания, подавлявшиеся силами регулярной армии. Шло массовое «раскулачивание» неугодных крестьян. Середняк и просто работящий мужик-одиночка тоже шли за кулаков. Смерть шла с косой из одного двора в другой…
Муж Дарьи не сомневался, что дело дойдет и до них. В надежде, что без него здесь жену и детей не тронут, он уехал в поселок Болохово, что в тридцати километрах от Тулы. Там открыто было месторождение каменного угля и начиналось строительство шахт. Он рассчитывал обосноваться в Болохове и вызвать семью туда. Едва он уехал, как в Глухове началось раскулачивание и притом в самой зверской форме. Шнякины на предложение отдать все имущество в колхоз, ответили отказом. Добрались и до свекра с сыновьями, и до Дарьи с детьми. Матушка вспоминала: «В 1933 году, на Покров, нас раскулачили. Прямо взяли за руки и вывели за ворота: иди куда хочешь… И сразу стали ломать избушку». Господи, помилуй! Дарья с детьми стоит у изгороди, смотрит и удивляется: зачем это ломать новый дом? На дрова, что ли?..
Младший брат Дарьи Павел и еще трое молодых мужиков отказались идти в колхоз. Пьяные уполномоченные отвели их к церкви и на глазах у односельчан не застрелили, а побили до смерти камнями, по образу иудеев, казнивших святого архидиакона Стефана. Дарья видела эту страшную картину. Избитого свекра и других людей отправили на Соловки. Свекровь поехала со свекром и умерла в пути.
Наступала зима, жить было негде. Никто в селе не хотел пускать Дарью к себе – боялись властей. Но вот бедная вдова Агафья, жившая на краю села и считавшаяся нелюдимой, приняла их. Дочь Параскева, вспоминая те времена, зиму, а потом и лето, рассказывала: «Что ели? Да что все, то и мы. Травку вот… Всю поели, что у дома росла. Да так быстро она росла-то, прямо диво! Натолчем, бывало, какой крупицы туда, если есть… Хлеб пекли из картошки: муки немного добавим – и хорошо. Мама шила много на заказ – вот, глядишь, узелочек и дадут. А так и милостыню просили, что ж… В зиму холодновато было: топить нечем – ни дров, ни соломы… "Вы, – говорят, – кулаки, вам не положено". Собирали на полях сухие подсолнухи, связывали и топили ими. Иной раз навозом». Дарья шьет. Параскева в няньках у крестной. Старшая, Александра, уехала к отцу. А через два или три года в Болохове собралась вся семья. Там жили до начала Великой Отечественной войны.
В Болохове, надо сказать, семье не намного стало легче. Та же скудость во всем. Жили долгое время в проходной комнатушке, спали вшестером на полу, соседи через них перешагивали. Отцу чаще всего доставались случайные заработки: то щиты для снегозадержания на железной дороге сколачивать, то на хлебозаводе дрова колоть, то истопником трудиться. Александра и Параскева тоже где-то работают. Сюда, в Болохово, приехала мать Дарьи Матрона Герасимовна, пожила два месяца и скончалась. В 1937 году семье дали отдельную комнату в коммуналке – стало хоть немного удобнее. Дарья работала уборщицей. Параскева вспоминала, что мать ее «Бог весть чем питалась… все отговаривалась: "Ешьте, ешьте… я не хочу". Отец обижался – видел же все». К тому времени у Дарьи раскрошились и выпали все зубы.
Как семья пережила войну 1941–1945 годов – остается почти неизвестным. Дочь Параскева лишь кратко заметила: «Войну мы в деревне перетерпели, там не бомбили. И тут нелегко было, как и всем. Отца-то в армию взяли… А после победы возвратились под Тулу. И отец пришел с фронта. Снова все вместе…»[8] Скорби продолжали посещать семью. В 1946 году Параскева вышла замуж, но через четыре года муж скончался. Прошло еще пять лет – умер супруг Дарьи. В 1956 году обстоятельства привели семью в бывший поселок, а с этого года город Киреевск[9], расположенный в сорока километрах от Тулы. В восьми километрах от города, в селе Панино, находился храм, который никогда не закрывался. Дарья с детьми или чаще одна стала посещать его.
После кончины мужа она, еще не монахиня, оставила всякое попечение о земном. Дочери выросли и теперь могли позаботиться о ней, о ее очень небольших нуждах. Ее все чаще стали называть матушкой Дарьей. Ее хорошо знали священники и весь клир храма, бывавшие там монахи и многие миряне. Верующие из простых людей все чаще стали прибегать к ней за советом и утешением. У нее появилось даже несколько духовных чад, ничего не предпринимавших без ее слова. Она же посещала в Туле схимонахиню Михаилу, возле которой проводила иногда по несколько дней, все более и более проникаясь любовью к монашескому образу жизни. Дома с дочерьми читала акафисты. Правило свое молитвенное вычитывала одна.
Старшую дочь матушки Дарьи Господь привел в Сергиев Посад, где нашлась для нее работа почтальона. В скором времени удалось ей купить там часть небольшого дома – комнату с пристроечкой, с огородом и сараем для дров. Овражный переулок, где находился этот домик, – вблизи Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Матушка Дарья стала приезжать и подолгу жить у дочери, посещая монастырские богослужения. По благословению старца Наума наместник Лавры игумен Герасим совершил 20 октября 1967 года постриг матушки Дарьи в мантию с именем Досифеи. Это сделалось так незаметно, что даже дочери матушки далеко не сразу об этом узнали.
2
Матушка Досифея целые годы проводила в Сергиевом Посаде у дочери Александры, но иногда вынуждена была уезжать в Киреевск, так как не всегда имела возможность здесь уединяться: в маленькой комнате и в пристройке все время кто-нибудь ночевал – родственники, знакомые, паломники. Александре даже приходилось самой проводить ночи в сарае на дровах.
А в Киреевске у матушки была уединенная келлийка. Соседи ее знали как «бабушку Дашу», а у этой бабушки – схимническая молельня, где нет ничего лишнего: кровать, столик, стул, божница с иконами. На гвозде – плащ-пальто на все сезоны. На полу – три кирпича. Когда бывало холодно, Параскева нагревала эти кирпичи на плите и, завернув во что-нибудь, подкладывала матери под бок.
Она всегда с четками, по большей части в безмолвии и богомыслии, но внутренняя ее жизнь почти никому не была открыта ни в это время, ни потом: эта тайна была явной лишь для Господа. О высоте этой жизни догадывались по случаям прозорливости, которую она проявляла. Многие заметили, что она ничего не говорила просто так И если что советовала – делали. И вот излечивается тяжко больной человек, сходятся рассорившиеся было супруги, кто-то избегает гибели в автобусной аварии. В ее помяннике многие десятки мирских и монашеских имен. Она умела утешить скорбящего. Обличить могла, назвав человеку грехи, которые тот не смел и выговорить.
Монахиня Пантелеймона, келейница матушки Сепфоры, вспоминала, что в первый же день ее знакомства с матушкой (это было в 1975 году), та предсказала ей монашество, но не прямо, а подарив Псалтирь и черный платок. Затем матушка стала учить читать ее по-церковнославянски, поправляла ее ошибки. Исповедоваться посылала в Троицкую Лавру, а потом напоминала грехи, которые на исповеди не были сказаны.
С некоторого времени стало попадаться им что-нибудь оптинское. Сначала появилась молитва оптинских старцев. Потом – написанная в Оптиной жившим здесь на покое в 1883–1885 годах епископом Петром (Екатериновским) книга «Указание пути ко спасению», рукопись которой он подарил обители для издания в ее пользу. «В 1980 году, – пишет мать Пантелеймона, – к нам в руки попала книга епископа Петра "Познание пути спасения", изданная Оптиной Пустынью в 1885 году. Я ее внимательно читала и все прочитанное подробно пересказывала матушке. В некоторых местах она меня прерывала, растолковывая услышанное. Хороших книг еще было мало, и по ее благословению я переписала "Познание…" с некоторыми сокращениями. Этот рукописный вариант труда епископа Петра лег в основу духовного воспитания многих матушкиных чад. Память у нее была удивительная. Она помнила все прочитанное ей, а от своих духовных чад добивалась исполнения прочитанного. Для лучшего усвоения она рекомендовала делать выписки: "Прочтешь, просеешь – и забудешь. А если запишешь, попадется бумажка – и вспомнишь". По ее благословению с Божьей помощью я переписала толкование на Псалтирь, которое она слушала с великим вниманием. Матушка добивалась от нас, ее духовных чад, понимания и Божественной Литургии. Мне пришлось переписывать Часослов и множество акафистов, которые она раздавала окормляющимся у нее православным».
С 1980 по 1984 год матушка Досифея жила почти все время в Сергиевом Посаде. В эти годы она много помогала афонским инокам, приезжавшим за помощью. По ее молитвам находились жертвователи. Она не у всех брала деньги, говоря об иных «Рукой дают, а сердцем жалеют». Просила всех молиться о монахах Святой Горы Афон. Говорила: «Надо, чтобы там был мир».
Александра Дмитриевна, дочь матушки, все свободное время проводила в Лавре. Ее знали все батюшки. У нее была простодушная, детская вера, и жизнь она проводила одинокую, чистую, по иноческому образу. Но когда духовник ее предложил ей принять постриг, то она не согласилась, искренне считая себя недостойной. В последний год своей жизни она тяжело болела и в 1984 году скончалась. Матушка Досифея была в это время в Киреевске и хворала. Дочери ее Параскева и Лидия поехали хоронить сестру.
Матушке было уже около девяноста лет, у нее сильно ослабело зрение. Но ее тянуло в святые обители. В 1988 году, недели через две после прославления преподобного Амвросия, она с келейницей своей монахиней Пантелеимоной посетила Оптину Пустынь, находящуюся в то время все еще в разрухе. «Когда приехали, – вспоминала мать Пантелеймона, – пошли по территории. Она говорит: "Ох, какая же благодать здесь!" Мы обошли все вокруг, прошли по всем развалинам, и я поняла, что она всё благословляет эту обитель кругом». Может быть, матушка предвидела тогда, что вскоре возникнет у нее благодатная связь с великой русской обителью.
В конце восьмидесятых годов матушка Досифея четыре раза побывала в Киево-Печерской Лавре. «Всякий раз мы летали туда на самолете, – рассказывает матушка Пантелеймона. – В самолете «Ил-18» ей уступали лучшие места, глядя на нее с великим уважением. В девяносто с лишним лет, практически слепая, она и виду не подавала, что это ей в тягость. Так ласково и спокойно беседовала со стюардессами, что те приглашали ее на следующие рейсы. А меня укоряла: "Вот ты за меня все боишься, а они – нет". В полете матушка чувствовала себя хорошо и, глядя в иллюминатор, приговаривала: "Здесь-то, видно, и Бог ближе, и Ангелы показываются". Застегиваем ремни, – она спрашивает: «А это еще зачем?» – "Для надежности, от воздушных ям". – "Что ж это, и в небе дорога портится?" Она могла создавать настроение, укрепляя нас, немощных, доброй шуткой и вовремя сказанным словом».
«В Киеве мы останавливались в Покровском монастыре, – продолжает мать Пантелеймона. – Матушка больше всего любила молиться в Пещерах. Там она духом общалась со святыми угодниками… Она вспоминала, как еще пешком ходила в Киев. Помнила расположение мощей, а после Литургии всегда подходили к ней старцы, давали большую служебную просфору, антидор и благословляли. И это всегда. А если бывали на всенощной, то помазать священным елеем подходили к лавочке, и что характерно, там много было сидящих старушек, а ее помазывали одну… В Пещерах мы старались побывать одни – матушка не любила ходить с «экскурсиями». Но случалось, что матушка сама рассказывала про святых».
В декабре 1989 года владыка Серапион, епископ Тульский и Белевский, постриг матушку Досифею в схиму с именем Сепфоры[10]. Матушке девяносто три года, она несет молитвенный подвиг, – весь его видеть было нельзя, так как он совершался в тишине уединения, но келейницам открыта была некая его часть. «Когда она начинала молиться, – вспоминает мать Зинаида, – я, бывало, подойду, – очень мне хотелось посмотреть, как схимники молятся. Она столько имен начитывала человеческих, что я рот раскрывала от удивления. А сколько она знала икон Пресвятой Богородицы, называла каждую икону – так она молилась Ей… И вот она встает на колени… Матушка говорила так: „Вот висят десять икон, – читай десять тропарей обязательно, утром или вечером, ночью, но этим иконочкам помолись. Это не выставка“.
Матушку Сепфору беспокоило то обстоятельство, что ей, схимнице, придется умереть в миру. Долго она молилась Матери Божией, и вот Та явилась ей однажды ночью во сне, в ее маленькой келлийке в Киреевске. «Ты не умрешь в миру, – сказала Она. – Ты умрешь в Клыкове, в монастыре». Матушка осмелилась задать вопрос: «А где ж оно такое есть?» Пречистая ответила: «Не надо тебе знать. Придет время – священники сами к тебе приедут». И матушка стала ждать.
Приезжали к ней монахи, священники, – она каждого спрашивала: «Вы не из Клыкова?» Те удивлялись – что за Клыково, почему такой вопрос… Параскева, дочь матушки, тоже смущалась: «Мама, откуда ты взяла это Клыково? Что это за место?» Матушка Сепфора отвечала кратко: «Какое тебе дело?» – и не объясняла ничего. Однако не так уж много оставалось времени до услышания ею положительного ответа.
Позднее, уже в Клыковском скиту, келейница Зинаида спросила: «Матушка, а как это так получилось, что ты не в женском монастыре, сейчас же много их на Руси, а в мужском?» Матушка Сепфора сказала: «Я по велению Пресвятой Богородицы здесь. Мне было во сне такое видение… Я скорбела, что мне, схимнице, придется умереть в миру, а Она мне сказала: "Ты в миру не умрешь, ты умрешь в монастыре в Клыкове". И все, кто ни приезжал, на меня смотрели удивленными глазами, когда я каждого спрашивала, не из Клыкова ли приехали».
У матушки Сепфоры бывали первые насельники восстановленной Оптиной. Им предстояли великие труды – без Божьей помощи не поднять. Матушка узнавала их имена, вносила в свой помянник – в память. В 1994 году их было уже более восьмидесяти. Молитвы ее были неоценимой помощью оптинцам. Но не только молитвы. Вот руководит молодой иеромонах восстановлением храма… Матушка духом видит, что там что-то не так… волнуется. «Поезжай, – говорит келейнице, – скажи ему, что правый угол у него не идет! Пусть сделает так и так… Мне что ли ехать ему показывать?»
Едет оптинский послушник, будущий монах, в Киреевск (послан к матушке Сепфоре). «Еду на машине, – рассказывал он, – смотрю по сторонам – разглядываю проходящих женщин. Заезжаем в Киреевск к матушке, а она мне, что называется, с порога: "И что ты, зачем тебе бабы эти?"
Весной 1993 года матушка Сепфора посетила со своей келейницей м. Пантелеимоной Оптину Пустынь. Здесь произошло ее знакомство с будущим восстановителем Клыковского скита иеромонахом Михаилом, тогда послушником Сергием, лишь несколько месяцев тому назад появившимся в обители. Вот как вспоминает об этом он сам: «Я выходил из Введенского храма, когда кто-то сказал: "Старица идет, старица идет! Пойдем, возьмем благословение!" Хотя я тогда еще мало в чем разбирался и не понимал, как можно брать у нее благословение, но пошел за другими и увидел, что она благословляет всех троеперстием, как делала в свое время моя мама. Я подошел к ней. Она, четко прикладывая свои пальцы к моим лбу, животу и плечам, произнесла: "Вложи, Господи, корень благих, страх Твой в сердца наша". И, держа меня за плечо, начала спрашивать, как меня зовут. Я сказал: Сергий. Потом она спросила, что я здесь делаю, и я начал объяснять свои послушания. Выслушав все, она сказала: "А нам с тобой вместе жить". Немного помолчав, хлопнув меня по плечу, прибавила: "А пока бегай, бегай!.." Я, стоя в недоумении, пытался что-то переспросить, уточнить – где нам придется жить вместе, но она повторяла: "Бегай, бегай!.." Я посмотрел на ее келейницу, и та сказала: "Слушай, что тебе говорит матушка! Она старица". Они пошли в храм. Придя в свою келлию, я много думал над этим странным благословением. А затем начал спрашивать живущего со мной послушника Романа – он бывал у матушки в Киреевске. Когда я узнал, что она живет на квартире удочери, то ее слова показались мне еще более странными: как же и где нам с ней жить вместе? И я оставил эти мысли».
Однако это было одно из предсказаний матушки Сепфоры: Господь открыл ей, что недолгое время спустя – менее трех лет – они будут служить Ему в одном месте, святом.
3
Клыково расположено неподалеку от Козельска, на возвышенном берегу речки Серены. Прозрачные березовые рощи, поля и луга, высокое небо, храм – все здесь напоминает места близ Троице-Сергиевой Лавры, особенно в Хотькове и Абрамцеве, – похоже на удивительно теплый русский пейзаж картины М. В. Нестерова «Видение св. отроку Варфоломею»… Долгие годы почти пустовало село. Храм Спаса Нерукотворенного был полуразрушен, оброс кустами, даже внутри выросли деревья… Рядом с храмом кладбище, братская могила, в которой покоятся кости мучеников лихой годины, убитых здесь, – игумена Пантелеймона, оптинского казначея, и монахов, поселившихся здесь после закрытия обители. Двое оптинцев, архимандрит Мелетий и иеромонах Рафаил, жили здесь и далее до 1950-х, до хрущевских гонений на Церковь. Затем Клыково опустело, как бы замкнулось в себе, собирая духовные силы, ожидая лучших времен.
В первые годы возрождения Оптиной была послана таинственная весть от Господа Клыкову и его храму… Одна из немногих тогдашних жительниц села, копаясь у себя в огороде, вдруг увидела некий дивный предмет – летящий в синеве неба и сверкающий, как бы огненный, ковш. Он появился с востока. Трижды облетев руины храма Спаса Нерукотворенного, ковш этот стремительно ушел на восток. Однажды был замечен и страж этого храма, Ангел небесный – он показался на миг летящим над речкой Сереной.
Вскоре, в 1992 году, скит Клыково был возвращен Церкви. Владыка Климент, епископ Калужский и Боровский, благословил устроить здесь архиерейское подворье силами братии Оптиной Пустыни. По благословению отца Илия среди других перешел жить и трудиться в Клыкове послушник Сергий, который в 1994 году принял иноческий постриг с именем Феодосия и был рукоположен во иеродиакона. Настоятелем храма Спаса Нерукотворенного тогда был иеромонах Пахомий. О. Илий благословил о. Феодосия побывать в Киреевске у матушки Сепфоры, спросил – знает ли он ее. Вспомнив полученное не так давно благословение матушки и ее странное предсказание о их совместном житии, он сказал: «Знаю». О. Илий прибавил: «Она будет вас окормлять».
Не сразу собрался о. Феодосии в Киреевск. А через какое-то время ему понадобилось ехать в Москву с братом Сергием, будущим о. Максимом, на поиски благотворителей, так как не было средств на восстановление храма. «Решили сначала заехать в Киреевск, – рассказывает о. Михаил (тогда о. Феодосии), – испросить молитв и благословения… Приехав к матушке, мы постучали в дверь, и нам открыла с приветливым лицом ее дочь. Сергий пошел в комнату к матушке, так как его уже знали. Пошел за ним и я. Матушка спросила – кто я такой и откуда. Я сказал, что меня зовут Феодосии и что я из Клыкова, где восстанавливается храм».
Матушка Сепфора оживилась, радостно сказала: «Слава Тебе, Господи! Пресвятая Богородица! Из Клыкова приехали!» Потом стала расспрашивать о. Феодосия о Клыкове. «Я очень удивлялся, – вспоминал он, – что матушка со мной так приветлива. Она разговаривала как с человеком, которого давно знает. Мне не хотелось ее утомлять, и я пытался выйти из комнаты, но она меня не отпускала. Наш разговор о Клыкове продолжался до двух часов ночи. Она говорила, что будет там построено то и то, и свободно ориентировалась в месте, где никогда не бывала. Слыша, как она называет будущие постройки, я изумлялся, зная нашу скудость».
Заметив его недоумение, матушка Сепфора решила ему напомнить, что она старица и не может вести праздных разговоров. Она сказала о. Феодосию, что у него два седых волоса в бороде и две маленьких родинки на правой ладони (она не могла этого видеть, так как была почти слепая). Обнаружив у себя все это, о. Феодосии понял, что матушка так вот обличила его помысл недоверия к ней.
Узнав, что он строит в Клыкове деревянный дом, она сказала: «Ну, строй, строй побыстрее… Я к тебе жить приеду».
О. Михаил знал, что к матушке заезжают оптинцы получить благословение на сбор пожертвований. Она молилась о них, и дело шло – Оптина восстанавливалась. Она спросила отца Михаила: «Ты знаешь, как блаженные строят?» Он ответил: «Нет». «Вот как дети, – продолжала она, – кубики складывают, играючи, так и мы молимся, а сами все кубики складываем, чтобы дело делалось». Отец Михаил сказал, что у них в Клыкове нет ни рубля и что вот они едут искать средства для восстановления храма. Матушка улыбнулась: «Все у вас будет – и храм, и колокола, и домиков настроите, и забор сделаете… Я вас научу, как просить. Когда будете просить, не говорите «пожертвуйте», а "сотворите святую милостыню", и люди сами будут вам давать, что имеют. Это слова священные… Сам Господь сказал: "Милости хочу, а не жертвы" (Мф. 12, 7).
«Мы на следующий день поехали, – вспоминает о. Михаил, – и в Москве зашли в первую попавшуюся контору, прося помощи по матушкиному научению… Нам дали столько денег, что можно было начинать восстанавливать храм. На обратном пути мы побывали у матушки, благодаря ее за молитвы».
В другой раз матушка Сепфора предсказала, что один из жертвователей подарит Клыковскому подворью машину. И даже научила, как выбрать из нескольких самую надежную. Это исполнилось в точности. От многих неосторожных поступков предостерегла матушка восстановителей скита. Однажды она сказала отцу Феодосию, чтобы он готовился к постригу в мантию и посоветовала купить серебряный крест. Она спросила его, какое он хотел бы имя получить в монашестве. Он ответил, что ему нравится то, которое есть – Феодосии. «А что, – заметила матушка, – Михаил тебе не нравится?» «Действительно, – рассказывает отец Михаил, – скоро владыка мне назначил постриг в мантию. А крест я себе купил нательный. Потом же выяснилось, что владыка сразу назначил хиротонию, и мне понадобился крест священнический».
Как и сказал отец Илий, матушка действительно начала духовно окормлять насельников Клыкова. Ее поучения были не только практического характера (как, например, просить денег на храм и другое), но и чисто духовного, монашеского. Она говорила порой очень простые вещи, но здесь важно было, что их говорит мудрая старица. Простое получало глубину и наполненность небесным светом. Вот, например, неким инокам захотелось от суеты и разных забот убежать в какое-нибудь пустынное место. Когда матушке сказали это, она глубоко вздохнула, – да, она сама всю жизнь имела такое желание, очень естественное для монаха, но…
– Радость моя, – сказала она. – Пустыня везде. – Где?
– Вот, – коснулась она рукой груди.
– В сердце?
– Да. Вот Он здесь, с нами, Господь… И Матерь Божия. Где ж Их искать, если Они тут?
Пожаловался инок, что трудно бороться с унынием.
– Ты не отступай, – сказала матушка. – Пришел сюда – не оборачивайся. Хоть какое тебе горе, хоть какая скорбь, пусть ругают, бьют – никуда… Скажи себе: тут мое место, не поддамся! Пусть говорят о тебе что угодно. Бери на себя всё… Да и от кого терпишь-то, подумай: все одинаковые… Твое дело – бегай да бегай по послушанию, ни о чем худом не думай. И не устанешь!
Спросили у нее, каким святым подражать лучше.
– Серафима Саровского надо больше всех слушать, – сказала она о подвижнике, как о живом. – А из давношних…
Она задумалась. «Давношние» – это великие монахи первых веков в Египте, Палестине, Сирии, Греции… Антоний Великий, Макарий Великий, Павел Препростый… Амма Феодо ра, Сарра, Синклитикия… И продолжила:
– Э-эх, нам по-ихнему не жить, мы так не сможем. О них даже и говорить нечего – разве потянем? Помни близких: Амвросия Оптинского, Иоанна Кронштадтского… Собирай, кто поближе.
Кто-то вопросил попросту: «Какжить, матушка? Такое время – кругом одни искушения!»
– Вставай с постели, – ответила она, – и подходи к Господу: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас»… И проси всё – куда тебе и что. А то враг поведет. Выйдешь за порог – там семь дорог, а тебе одна нужна… И молчи. Камешки в рот клади – и будешь спасаться. Встретится кто: «Что это с ним? Не разговаривает». А ты без внимания… Знай свое дело. Молитву держи: «Господи, сокровище мое! Ты мое счастье… Ты мой покой… Предаюсь воле Твоей!» Не отходи от Него.
Она говорила с особенным нажимом, что монаху молиться – значит рыдать. Раз пожаловались братия: «Уж больно суров и строг отец… Всё ему не так. Стараемся, а никак не угодим. Что делать?»
– И хорошо, что строг! – сказала матушка. – А как же? Я уж на что грешный человечек, а иной раз, знаешь, как шумлю-то! Все старухи лежат да спят, а с этой что-то не так, – чего-то живет, зачем-то оставлена… Или для монахов, что ли? бить чтобы их? ругать?.. Не-ет… Вас не ругают. Вас хвалят, а вы думаете, что вас ругают. Поняли? Как ребенка мать: и кричит на него, и за уши треплет… Вот и вы, паства его, у него как родные дети. Он за вас перед Господом отвечает.
А однажды сказала:
– Вы сюда пришли зачем? Бороться с врагом. Монастырь делать. Значит, всем нужно молиться друг за друга. Вон пошел брат: «Спаси его, Господи, дай ему работы!» Другой трудится – и за этого помолись… Вот как нужно жить. Тогда вы братья будете все.
О сне говорила так.
– Выспишься лишнее – погубишь себя… Мы всю жизнь не спали – веселые были, здоровые!..
И о еде:
– Сила бывает не от еды, сила от Господа, – вот сила… Без Бога хоть объешься – все без толку. С Ним, с Ним, с Ним!.. Тогда и встанешь бодрым, и голодный пойдешь. Хоть и не ел – не ропщи, ты еще голода не видал, а Господь с тобой – и ты сыт.
Редко благословляла матушка на дальние паломничества:
– Лучше тут где-нибудь… А по дороге все растеряешь, что имел…
4
В Рождественский сочельник 1996 года о. Михаил, уже иеромонах, перевез матушку Сепфору из Киреевска в Клыково. Она приехала со своей келейницей м. Пантелеимоной. «На сотом году своей жизни, – говорит о. Михаил, – матушка справила новоселье, и с той поры мы стали жить по ее слову – „вместе“… Привезя матушку, завели ее в новый дом и сокрушались, помня ее старость, – как она здесь будет жить? Но она себя мужественно и смиренно вела, хваля домик, „новую деревяшечку“, как она его называла. Матушку усадили на диван, келейница укрыла ее от холода пледом… А я, сидя напротив, все думал о том первом разговоре и благословении, когда она сказала, что нам предстоит вместе жить».
Потом приезжали батюшки из Оптиной, видя все неустройство – предлагали матушке жить не здесь, а в монастыре. В новом доме было холодно. А она им объясняла, что вот Господь ей на старости лет послал «деревяшечку», – как же не остаться здесь жить? Впрочем, многие думали, что она пробудет денек-другой и уедет назад в Киреевск. Но нет, этого не случилось. Не стала она покидать клыковских насельников.
В ее новой бревенчатой келлии все стало на место: в красном углу иконы, четки на гвозде, монашеское ложе… Топится печь, весело потрескивают дрова. Потрескивает и дом, просыхая… Пахнет дымком. На столе деревянные ложечки, чугунчик – такие вот вещи любила матушка. «Вот мне Господь домик вернул», – сказала она, вспомнив, очевидно, час, когда ломали у нее на глазах ее новый дом в деревне при раскулачивании. «Какой у меня отняли, точно такой же вернул Господь», – прибавила она. И еще сказала, обратившись к м. Пантелеймоне: «Ты видишь, мне вернули всё… Это не случайно!»
В день ее приезда о. Михаил отправлялся в Москву для сбора денег, и матушка его благословила, а потом молилась об успехе дела. В один день собралась большая сумма пожертвований. Теперь, когда братия отправлялась в Москву, матушка говорила келейнице: «Поехали!.. Молись, молись за них, иди, читай, чтоб Господь им помог, чтобы им там жертву дали». По молитвам матушки стали притекать средства на возобновление храма.
«Началось повседневное общение с матушкой, – рассказывает отец Михаил. – Мы каждый день брали у нее благословение. Она утешала нас, врачевала наши души. Каждый сделанный шаг мы обсуждали с ней». Вспомнил о. Михаил и случай с кровельщиками, которые зимой, в мороз, крыли железом кровлю храма. У них как-то не ладилось дело, швы расходились, и вот они пришли к матушке Сепфоре, так как слышали, что она прозорливая. Матушка обличила их, говоря, что они работают не с молитвой, а с бранными и черными словами. Увидев, что рабочие эти, хотя люди и нецерковные, устыдились, она ободрила их и посоветовала во время работы произносить Иисусову молитву. Научив их этой молитве, она отпустила их с миром. С этого времени работа на кровле храма пошла успешно и быстро – Иисусова молитва в устах рабочих оказалась очень действенной.
Стояла зима. В храме совершалось богослужение. Несмотря на то, что там было холодно, столетняя схимонахиня матушка Сепфора стояла и молилась, одетая в легкое пальто и безрукавку поверх него. На Литургии не садилась совсем. Позволяла себе присесть только во время всенощной на кафизмах, иногда постукивала себя палочкой по ногам, приговаривая: «Стойте! Стойте…» Она говорила, что возле братии видит бесов и что поэтому молиться надо очень усердно.
Живя в Клыкове, матушка выходила из келлии только в храм. А к ней люди, жаждущие духовного слова, шли все в большем количестве. Это были и оптинские иноки, и шамординские монахини и послушницы. Приходило много верующих мирян. Многих юношей и девушек она благословила идти в монастырь. Вскоре образовался возле нее большой круг духовных чад. Она учила многому. Например, правильно налагать на себя крестное знамение: сильно сжимать троеперстие (чтобы бесы не могли поместиться между пальцами) и крест накладывать точно и крепко. Священникам, идущим на богослужение, наказывала не вступать в разговоры, не останавливаться и не раздавать без особенной необходимости благословения налево и направо… Скорбела матушка еще и о том, что иные священнослужители неправильно, небрежно крестятся, подавая этим дурной пример. А бесы заносят все это в свои хартии и на мытарствах предъявят грешной душе каждый такой случай.
У матушки была еще келейница Зинаида, которая потом стала монахиней. Она рассказывала, как матушка учила ее послушанию: «Она вырабатывала во мне смирение, испытывала меня, делала замечания и смотрела, как я это переношу. Иногда я понимала, а иной раз до меня не доходило. Вот идем мы в храм. Беру я ее под руку, а она мне: "Чего ты меня хватаешь? Кто ты такая?" – как я на это – обижусь или нет?.. Она меня еще так проверяла. Под столом у нее всегда нагружено было, наложено. Вот показывает мне: "Давай вот это положим… Почему оно там-то стоит? Поставь вот здесь". Я говорю: "Матушка, тут пойдут батюшки, спотыкаться будут". Она передвинет на другое место: "Ну, вот тут поставь". Я опять: "И здесь не место". Мне нужно было бы сказать: "Ну, пусть стоит здесь, пусть спотыкаются", – а я не понимала… Бывало, ничего не скажет сразу а только потом: "Когда же мы научимся быть послушными?" И начнет из Житий святых примеры приводить».
В Шамординской обители духовными чадами матушки Сепфоры были мать Тихона, мать Фотина, мать Феодора, мать Дорофея, мать Христина, сестра Любовь. Они часто навещали матушку в Клыкове. Дважды побывала и она в Шамордине. Мать Дорофея рассказывает: «Я, глупая и самонадеянная, никогда не искала наставления духовных стариц, даже с опаской о них думала, не в прелести ли они? И когда приехала мать Сепфора, я не сразу поспешила на кладбище, где она со всеми была. Но как враг ни старался, Господь не дал ему лишить меня животворных наставлений матушки. Переборов свое нежелание, я все же пошла туда, и вовремя, так как они уже отъезжали. Матушка сначала не хотела со мной разговаривать. "Некогда, – говорит, – некогда". Но я, чуть не плача, просила хотя бы благословить меня, да и другие за меня просили. Матушка уступила: "Что там у тебя?" Я начала с главного, – какая я гордая, как превозношусь перед сестрами, не смиряюсь. Матушка спрашивает: "А ты старая или молодая?" Я искренно, как в миру считается возраст, говорю: "Старая, матушка, старая, мне двадцать пять лет". Все рассмеялись, и матушка заулыбалась. Говорит: "Не гордись. Будешь гордиться – пойдешь в ад. Трудись, молись… Трудись – и гордость пройдет. Смотри на всех милым оком". А потом благословила, постучала мне по голове и говорит: "Дурочка, ну кто так разговаривает? Надо наедине". Они уехали, а у меня на сердце такая радость была, такой мир, как на Пасху! В Пяток Светлой седмицы 1996 года, в празднование иконы Божией Матери "Живоносный источник", я побывала у матушки в Клыкове. Сестра Н. просила меня пойти с ней. Сама я не чувствовала для себя необходимости в советах старицы, считала, что и так спасаюсь…
Когда мы пришли в Клыково, у матушки было много посетителей, но нас пропустили. Вошла я к матушке. Она сидела в своей келлии на постельке. Я встала на колени и начала объяснять свои искушения. Она очень строго отнеслась ко мне. Сильно и внушительно объяснила, что плохо, не по-монашески мы живем; не слушаемся, не хотим трудиться, все делаем по своей воле. Так нельзя… Так мы погибнем. Расспросила она про монастырь, про устав, про послушания. И хотя отругала меня и палочкой побила, но вселила надежду, что есть выход… "Надо взять себя в руки, – говорила она, – постараться монашескую жизнь свою наладить, молиться… Пятисотницу выполняй, сто пятьдесят молитв Богородице, «Отче наш» не менее десяти раз… Псалтирь читай для себя. Полюби Псалтирь, она такая сладкая, из нее и служба вся составлена… Молчи. Язык – дракон… Больше молчи. Ни с кем дружбы не заводи. От бабушек келейных и прочих убегай… Устав к трапезе неправильный у вас. После вечернего правила уже не должно есть. Дадут тебе конфетку или яблоко, ты и лопаешь сразу… Надо трудиться на полях, на огородах, а ты ленишься. Вышивать – это не послушание. Вышила матушке игуменье что просит – и беги на поля трудиться".
На какое-то время матушка взяла мою руку и сильно на нее оперлась, так что мне даже больно стало. Прижала мою голову к себе и, пока я ей про монастырь рассказывала, она, как бы не внимая моим словам, прослушивала, словно врач, что-то там у меня внутри, в сердце… Потом сказала: "Ты хороший человек, только глупенькая еще, отроковица, ничего не понимаешь. Но я очень рада, что ты хоть поняла, что не спасаешься, что дальше так жить нельзя. Прибегай ко мне"».
Мать Дорофея привела несколько кратких наставлений старицы, которые ей запомнились: «Не надо разузнавать, что будет. Этим только разрушается молитва»; «Никому не рассказывай, что говорила, как помолилась матушка Сепфора, – все потеряешь»; «Не обижайтесь, что я вас ругаю… Кто же еще отругает вас?»; «Хорошо, что матушка игуменья к духовным отцам в Лавру не пускает – нечего надоедать батюшкам»; «Никуда из Шамордина не уезжать!»
«30 декабря 1996 года, – продолжает мать Дорофея, – мы приехали с отцом Мелхиседеком в день его и матушки Сепфоры Ангелов – святых Праотец. Матушка, когда я рассказала, что о. Мелхиседек меня крестил в Оптиной и что он мой духовный отец, очень обрадовалась и говорит: "Держись всегда отца Мелхиседека, он очень хороший. Молись за него". А батюшка благословил меня бегать к матушке Сепфоре каждую неделю. Но после Крещения она сильно заболела и не принимала. Говорят, ее даже парализовало, что она умирала, но ожила.
Потом она уехала в Киреевск Мы очень горевали, думали, больше не вернется, что за непослушание наше отнял у нас Господь это сокровище. Но матушка вернулась в Клыково на Страстной неделе. А на Светлой мы последние два раза были у нее. Она принимала нас тепло и с любовью. Вот ее последние наставления: "Нет страшнее греха для монахини, чем уйти из монастыря и выйти замуж"; "О пристрастии к батюшке – сама ищи, как защититься, то так, то эдак попробуй – что поможет… Это беда всех монашек".
1-го мая, в Четверг Светлой седмицы, ходили мы к матушке петь стихиры Пасхи. Мы не поняли, что матушка прощается с нами. А она как никогда ласкова была с нами и утешала нас. Она сказала: "Будьте борцами. Вот наденут вам «хомутики» (так называла матушка параман), и будете борцами. Из Шамордина никуда! Держите обитель. Вы все – мои дети. Я за вас день и ночь молюсь. Молитесь так: "Господи, утверди сердце мое по Тебе горети!" Молитесь за старших и за начальство"».
5
Сохранилось много рассказов о мудрости и прозорливости матушки Сепфоры, – они еще далеко не все собраны. Вот, например, одна из ее духовных дочерей вспоминает: «У меня была икона в келлии, образ Спасителя. Матушка говорила: „Какое эту иконку местечко ожидает, ты даже представить себе не можешь!“ Когда в Клыкове открылся храм, она сказала: „Давай эту иконку в храм отдадим. Не жалко?“ Я отвечаю: „Матушка, как вы благословите – так и будет“… Отец Михаил сразу повесил ее на горнем месте. Матушка знала, какое высокое место ожидает эту икону».
Келейница рассказала: «Однажды слепая матушка говорит мне: "Дай мне иголку, я буду шить". – "Матушка, как ты будешь шить? Дай мне пошить". – "Нет, дай мне иголку". Приношу ей иголку, но все за свое: "Матушка, давай я тебе пошью". Она взяла у меня из рук иголку: "Я ведь сказала, что сама буду шить". И вот она сидит и шьет. Я вышла из келлии и думаю: "Я зрячая, да не вижу ничего, а она слепая там шить будет…" И только я об этом подумала, она зовет меня. Вхожу. У нее в руках полотенце в полоску… "Это полотенце?" Я говорю: «Полотенце». – "А оно дорожками?" – «Дорожками». – "Эта синяя?" – «Да». – «Эта зеленая? Эта красная, а эта белая?» Я поняла, что она духом больше видела, чем я вижу своими телесными глазами».
Мать Пантелеймона вспоминает, как матушка Сепфора учила своих чад готовиться к церковным праздникам. «Спрашивала:
"Ну, ты мне расскажи, что это будет за праздник?" Вначале я этого не понимала, но потом поняла, что к празднику должно готовиться. Если я не знала ничего об угоднике, она говорила: "Ты почитай… найди время и почитай". Она бывала недовольна, когда мы не знали тропарей угодникам, праздникам, для нее это было горе духовное, скорбь… Или сидим, – заминка. Матушка молчит, потом вдруг спросит: "Ты о чем думаешь?" – это она напоминала о молитве: не блуждай мыслями, молись».
Матушка просила приносить ей палочки обструганные, легкие посошки. Их она употребляла во время духовных бесед с чадами – возьмет да и слегка побьет по ногам, рукам… Как, впрочем, нередко и себя. Это напоминает действия преподобного Амвросия: он, например, как услышит от инока какую-нибудь, пусть едва заметную, похвальбу (много прочитал… долго стоял…), так сразу за палочку. Некоторым и доставалось.
Бесы люто ненавидели матушку, но ничего, конечно, не могли с ней сделать серьезного: вот только дыму в келлию напустят или поднимут ветер и ложе ее засыплют песком… Они цеплялись за всякого входящего к ней, но она не дремала, видела, что лезут… Келейнице она говорила: «Пришли к нам люди – ты с радостью, а после их ухода – кропи». Святой водой. После вечернего правила келейница кропила матушку, себя и всю комнату. А однажды ночью слышит шум: матушка отворила дверь и прямо ползком оттуда. «Что же ты, – говорит, – не слышишь… я умираю, задохнулась вся. Такого чаду напустили – дышать нечем!» А келлия полна дыму. Иногда и днем показывала: «Вон стоят: в шляпе, в брючках… Маленькие и большие… Читай скорее "Да воскреснет Бог…" Показывала опять: «Ох, этот мужик, замучил он меня… все время тут». Отцу Михаилу матушка также говорила, что видит бесов.
Матушка Сепфора наказывала келейнице не давать ей дремать. «Я неслушная была, – рассказывает та. – Господи, прости… матушка, прости… Если она задремлет, то надо было ее обязательно будить… А у меня слабый такой характер, плохой, негодный, – мне ее жаль. Говорю тихонько: "Матушка, матушка…" – да и отхожу. Так она меня потом так прочистит, проругает, что свет Божий не мил… Мне думается, что ночи она не спала совсем. К утру задремлет чуток, а в семь уже умывается, на молитву вставать… С утра – Псалтирь, Евангелие. Братия под благословение подходят… После обеда – акафисты. В это время могла и прилечь самый чуток, капельку… Поднимется: "Ой, я, наверное, много спала…" А где там много – десять минут… Вот она молится, и если я в это время приоткрою дверь к ней, – она начинает ползать на коленях: "Мусор тут какой-то… Сейчас соберу"».