ВАРЛААМ – СЫН БОЖИЙ (из Оптинского Патерика)

ВАРЛААМ – СЫН БОЖИЙ

(из Оптинского Патерика)

Не много сведений сохранилось об этом подвижнике духа. Забыто его мирское имя. Ну так что же – он был крещен во второй раз (монашеский постриг – второе Крещение) с именем Варлаам, что значит в переводе с халдейского языка ни много ни мало, как «сын Божий». Его Ангелом-покровителем стал старец-пустынник иеромонах Варлаам, в давние времена обративший в христианскую веру индийского царевича Иоасафа. Родился он в 1776 году в семье московского купца. Можно себе представить, какие интересы владели им в его юношеские годы, если, презрев и возможность сделаться богатым, и соблазны большого города, около 1790 года он оставил родной дом и направился на остров Валаам, в Спасо-Преображенский монастырь, чтобы стать иноком.

В это время строитель (от слова «строить» в значении «управлять») Назарий, иеромонах, бывший инок Саровской пустыни, призванный сюда Петербургским митрополитом Гавриилом, с Божией помощью возрождал древнюю эту обитель, пришедшую в упадок во всем: здания обветшали, а из братии остался всего лишь один монах… Здесь жили еще два священника, но они во время бури утонули, так как перевернулась лодка, на которой они плыли. О. Назарий прибыл сюда в 1783 году Настоятель Саровской пустыни не хотел его отпускать и нарочно написал митрополиту на запрос о Назарий, что это человек ни к чему не пригодный и даже глупый. Не хотел лишать монастырь великого подвижника. Митрополит Гавриил ответил: «Умников у меня своих много, давайте мне вашего глупца».

Через о. Назария Господь совершил на Валааме несомненное чудо. При нем были построены каменный собор, две церкви, ризница, трапезная и корпуса братских келлий, то есть почти все, что мы и сегодня видим на Валааме. При нем устроен был и Скит Всех Святых в двух-трех верстах от монастыря, куда был путь сушей или водой – и там построена была каменная церковь, двухэтажная: внизу – Всех Святых, наверху – Бесплотных Сил. Заштатный монастырь переведен был в категорию штатных с числом монашествующих до тридцати человек. Настоятелем устроен был в монастыре строгий порядок во всем. Устав, по благословению митрополита Гавриила, принят был Саровский. Установлены были три образа монашеской жизни: общежительный, пустынный и схимнический. Главный остров и находящиеся близ него другие острова (всего числом до сорока) неустанными трудами монахов благоустраивались. О. Назарий часто выезжал в Петербург и другие города, так как дела монастыря вел он сам. Он же был для всех насельников не только начальником, но наставником и старцем, поражавшим своей прозорливостью и духовной рассудительностью.

О. Варлаам постигал все особенности монашеской жизни под отеческим руководством игумена Назария, не только исполняя обычные для новоначального послушания, но и проходя при старце школу аскетики. Молодой послушник научился не жалеть себя в молитвенном труде, много читал, следуя в этом указаниям наставника, и уже послушником стяжал дар слез и непрестанную Иисусову молитву. Как он вспоминал впоследствии: «В бытность мою на Валааме в поварне молитва Иисусова кипела во мне, как пища в котле»… В 1801 году престарелый о. Назарий сложил с себя бремя настоятельства и вернулся в Саровскую пустынь, где поселился отшельником в лесу, как и преподобный Серафим. А о. Варлаам, постриженный им в монашество, а затем рукоположенный правящим архиереем в иеродиакона, перешел из монастыря в Скит Всех Святых. Здесь устав был значительно суровее монастырского и, хотя послушаний по крайней несложности скитского быта было меньше, – молитвенные правила занимали больше времени. Случалось даже так, как рассказывал о. Варлаам: «Возьмешь, бывало, краюшку хлеба за пазуху, и хоть три дня оставайся в лесу ни дикого зверя, ни злого человека. Бог да ты; ты да Бог!» Спросили его: «А от бесовских-то страхований, батюшка, как спасались?» Он отвечал: «Да от них-то и в келлии не уйдешь, если не тем путем пойдешь».

Валаам – место весьма своеобразное. Он находится в Ладожском озере (в старину озеро Нево), широком как море. Часто гремят на нем грозные бури, иной раз даже зимой взламывая лед… Святитель Игнатий (Брянчанинов), посетивший монашеский остров в 1846 году, застал здесь все таким же, как оно было при игумене Назарии, что видел перед своими глазами много лет и о. Варлаам. Вот прибыл корабль с материка, вошел в залив. «Вы видите, – писал святитель, – отвесные, высокие, нагие скалы, гордо выходящие из бездны: они стоят, как исполины на передовой страже. Вы видите крутизны, покрытые лесом… огражденные отовсюду гранитными, самородными стенами заливы, в которых спокойно дремлют чистые, как зеркало, воды, в то время как в озере бушует страшная буря… Вы входите с северной стороны в губу, далеко вдавшуюся во внутренность острова, плывете по губе: с правой стороны – дремучий лес на каменных громадных уступах. Обращаетесь к противоположной стороне – перед вами обширный монастырь на высокой и длинной гранитной скале… Из трещин скалы выросли липы, клены, вязы; по скале вьется плющ, а под скалой разведен фруктовый сад… Пристаете к гавани, выходите на берег: по крутому скату горы устроена гранитная лестница, по ней подымаетесь к монастырю, стоящему на вершине горы, на обширной площади».

Побывал святитель Игнатий и в Скиту Всех Святых. Он тогда был при монастыре один (позднее возникло еще несколько). «Скит Валаамского монастыря, – писал святитель, – находится от главной обители в трех верстах. Путь к нему – и водою, и берегом. Надо спуститься из монастыря по гранитной лестнице к гавани. Здесь садитесь в катер и тем же заливом, которым прибыли в монастырь, плывете далее в глубину острова, в Скит. Залив то суживается, то расширяется, вы непрестанно видите с обеих сторон ландшафты, изменяющиеся в формах, сохраняющие тон угрюмый. Наконец, въезжаете в большой овал, окруженный отлогими берегами, на которых растет много березок, рябин, кленов; скалы почти скрылись от вас; кое-где, вдали, из-за елей и сосен выглядывает камень. Воды овала не мрачны, в них приятно отражается синева небес. Зеленеющие луга, испещренные и благоухающие бесчисленными дикими цветами, утешают взор. Здесь нет ветру, того сурового порывистого ветру, который редко стихает на возвышенной открытой площади, где стоит главный монастырь. Вы поднимаетесь по отлогому лугу излучистою тропинкою, входите в чашу леса: перед вами внезапно уединенный Скит. Посреди Скита – каменная двухэтажная церковь в византийском вкусе; вокруг церкви отдельные келлии братии, также каменные, и каменная ограда. Скит со всех сторон в лесу; в нем – необыкновенная тишина. Совсем другое чувство обдает вас, когда взойдете в Скит, нежели при входе в монастырь. Там все дышит жизнью строгою; здесь же – какое-то непостижимое спокойствие, как бы спокойствие скончавшихся блаженною кончиною. В Скиту отправляется богослужение дважды в неделю, в воскресенье и в субботу: в прочие дни братия безмолвствуют по келлиям, занимаясь молитвою, чтением, богомыслием и рукоделием».

Жизнь была почти такая же, как в Иоанно-Предтеченском Скиту при Оптиной Пустыни. Так же – неусыпаемая Псалтирь, та же – почти круглый год – растительная пища. Но этого мало: в 1811 году, когда в Скиту Всех Святых подвизался иеродиакон Варлаам, приехал сюда иеросхимонах Леонид, будущий великий Оптинский старец. С ним – монахи отцы Клеопа и Амфилохий. Первый – ученик старца Паисия Нямецкого, сам уже старец, и не только по годам. Второй – ученик о. Леонида, вышедший вместе с ним из Белобережской пустыни. В Белых Берегах о. Леонид находился с 1805 года вместе с отцами Клеопой и Феодором, также Паисиевым учеником. Был он там и настоятелем, но потом вместе со своими сотаинниками ушел в лес и начал пустынную отшельническую жизнь. Пустыньку свою они поставили близ монастыря. Вскоре к ним стали приходить за духовным советом миряне, которых становилось все больше. Новый настоятель Белобережской обители, недовольный этим, пожаловался правящему епископу, и тот приказал о. Леониду покинуть эти места. Один из учеников о. Леонида, иеромонах Гавриил, за несколько времени до этих событий переселился на Валаам. И вот теперь за ним отправился туда наставник его, а с ним другой его ученик и старец Клеопа. Старец Феодор прибыл в Скит Всех Святых лишь через год, так как, выйдя из Белобережской обители еще в 1809 году провел некоторое время в Новоезерском и Палеостровском монастырях.

Около шести лет эти пустыннолюбцы прожили в Скиту Валаама. Братия монастыря скоро оценила их духовную умудренность – многие из насельников монастыря стали приходить сюда к старцам для исповеди и беседы. Постоянно притекали сюда и мирские паломники. О. Варлаам, видевший истинно аскетическую жизнь старцев, стремился им подражать, но его смущало почти постоянно нахождение их на людях.

– Батюшка! – спросил он о. Феодора. – Я блазнюсь на вас – как это вы по целым дням пребываете в молве и беседах с мирскими? Каково есть дело сие?

– Экой ты, братец, чудак, – отвечал старец. – Да я из любви к ближнему два дня пробеседую с ним на пользу душевную и пребуду несмущенным.

О. Варлаам понял, что старчество есть особенный путь, что через умудренных во внутреннем делании старцев, наставников монахов и мирян, Господь указывает истинный путь ко спасению. Не дремал и дьявол. Так как подобное наставничество за последнее столетие было почти забыто, находились люди, возбуждавшие против старцев неудовольствие. К несчастью, и тогдашний настоятель Валаамского монастыря игумен Иннокентий искусился на старцев. Их деятельность показалась ему вмешательством в его управление обителью. Он принес жалобу митрополиту Новгородскому и Петербургскому Амвросию на старцев Леонида и Феодора, возмутивших, как он полагал, мир в монастыре.

К этому времени о. Клеопа скончался. Митрополит Амвросий через настоятеля Коневского монастыря о. Илариона предложил старцам Феодору и Леониду тридцать вопросов о вере, требуя письменного ответа. Будучи написанными, эти ответы поразили о. Илариона своей высокой мудростью. Митрополит Амвросий передал их на рассмотрение двух ученых архимандритов, а позднее митрополитов – Филарета (Московского) и Иннокентия (Пензенского). Они оба горячо заступились за оговоренных старцев, но их все же удалили с Валаама в Александро-Свирский монастырь. Это было в 1816 году.

Спустя четыре года о. Варлаам, уже иеромонах, избран был братией и утвержден епархиальным начальством на должность настоятеля монастыря. Он, любитель безмолвия, с трудом согласился на это. А согласившись, начал насаждать тот духовный порядок который был в Скиту. Далеко не всем насельникам обители новые порядки пришлись по душе. В Петербург пошли жалобы на него – на его якобы резкость, грубость, на какие-то его несправедливые поступки. Через несколько лет недовольные добились своего – о. Варлаам был удален из монастыря и поселен в Скиту Оптиной Пустыни как поднадзорный иеромонах.

Здесь увидел он старца Леонида, рядом с которым и поселился на скитской пасеке. С Валаама привез он все свое имущество – несколько икон, книг, старый тулуп и небольшую кожаную подушку. Начальником Скита в это время был иеромонах Антоний, брат настоятеля Оптиной Пустыни о. Моисея.

Оказавшись здесь «на покое», о. Варлаам начал нести череду священнослужения, петь на клиросе, жить в молитве и безмолвии. Несмотря на его суровый вид, необщительность и отрывистые краткие ответы на предлагаемые иногда вопросы, насельники Скита полюбили его. Как увидим, и действительно было за что.

В Скиту нередко случались покражи (от чужих людей), поэтому скитоначальник обязал всех устроить замки в дверях и запирать их, уходя. Но о. Варлаам своей келлии не запирал, храня валаамский обычай. У него там висел на гвозде старый тулуп, а почти весь пол был завален дощечками и стружками, частью сложенными в ящики. Он собирал их для растопки печи и для некоторых поделок. Вот однажды, подсмотрев, что братия ушли все в храм, воры перелезли через забор пасеки и обокрали несколько келлий, посшибав замки. Сосед по келлии спросил потом о. Варлаама.

– Батюшка, и у вас что-то украли?

– Щепки-то, что ли? – улыбнулся о. Варлаам. – Я еще натаскаю. В его келлии воры действительно долго рылись в ящиках со щепками, потрудились изрядно, но ничего стоящего не нашли. Однако унесли тулуп.

Любил о. Варлаам прогулки по лесу, которые совершал в послеобеденное время, когда братия отдыхали. Это была его валаамская привычка: в лесу он творил Иисусову молитву и умилялся зрением Божией красоты – то есть всего произраставшего в лесу. Он говорил, что здесь «от твари познает Творца». Никого не приглашал себе в спутники. Попросил один из молодых иноков:

– Возьмите меня с собой, батюшка.

– Хорошо, – ответил тот. – Пойдем. Только с условием: ходить молча и друг от друга на вержение камня.

И не пошел с ним брат в лес.

Скитоначальник преподобный Иларион вспоминал об о. Варлааме: «Увидит он, бывало, птичек в лесу и скажет: "Вот бедные, хлопот-то им сколько, чтобы прокормиться!" Или завоют волки, – он и их жалеет: "Вот им холодно и поесть хочется, а где им пищи достать?" – и даже заплачет. Или видит – едет мужик в телеге и хлеб черный ест. "Вот, – скажет мне, – смотри, сухим хлебом питается. А мы? Наварят нам щей, каши, наготовят целую трапезу, и едим готовое. Древние отцы трудами снискивали себе пищу. Выработает и через несколько дней ест, да и то еще не все, чтобы оставить нищим. Жалостливы и сострадательны они были, а мы едим до полной сытости"». О. Иларион вспоминал, как его, молодого тогда послушника, о. Варлаам учил не передавать «новостей». «Придешь, бывало, к нему, – вспоминал о. Иларион, – начнешь передавать: "Батюшка! То и то я слышал, то и то я видел…" – А о. игумен в ответ: "Что же от этого пользы-то? Лучше ничего не видеть и не слышать. Старайся чаще проверять свои мысли, свое сердце…"».

– Замечательно, – сказал однажды о. Варлаам, – что два помысла постоянно борют человека: или осуждение других за умаление подвигов их, или возношение при собственных исправлениях.

На пасеке, у восточной ее ограды, близ своей келлии, о. Варлаам построил себе из досок небольшое помещеньице вроде беседки, где на одной стенке повесил два медных складня. Тут, стоя и молясь, иногда присаживаясь на низенькую скамеечку, старец проводил летние ночи, стараясь бодрствовать. Скитяне замечали, что то ли от бессонницы, то ли от слез он имел припухшие веки и покрасневшие глаза.

Любил о. Варлаама и старец Амвросий, который много о нем рассказывал. Так, однажды летом 1848 года о. Амвросий после тяжелой болезни вышел впервые пройтись по дорожке за сажалкой, а ему навстречу – о. Варлаам, который и спросил молодого иеромонаха:

– Ну что, поправляешься?

– Да вот, – отвечал тот, – оставил Господь на покаяние.

О. Варлаам пристально поглядел на него и вдруг сказал смиряющим ТОНОМ:

– А что же, ты думаешь, лучше будешь? Не будешь лучше… Хуже, хуже будешь!

Старец Амвросий, рассказав это, умолкал на минуту и потом заключал:

– Да, теперь вижу, что стал хуже… Вот другой рассказ о. Амвросия:

– Услышал однажды о. Варлаам, что есть в некоей деревне крестьянин-боголюбец, проводивший жизнь духовную. Отыскал он этого крестьянина и, поговоривши с ним несколько, сказал: «А как бы это умудриться привлечь к себе милость и благодать Божию?» – «Эх, отец, – отвечал простодушный крестьянин, – нам-то бы только сделать должное, а за Богом-то дело не постоит».

Однажды увидел о. Варлаам в лесной караулке старика-лесника. Поздоровавшись с ним, спросил:

– Ну, как живешь, отец?

– Да что, – отвечал тот, махнув рукой, – разве не видишь? Что у меня есть? Вон кочан капусты да краюшка хлеба… Холод да голод… Голод да холод. А я уж и стар, жизнь замучила, кости болят…

– Семья есть?

– Была… Да примерли все, и жена, и дети. Один я. Старик печально поник головою и умолк.

– Да, отец, тяжело, конечно, – сказал о. Варлаам. – Но я вижу, что ты унываешь… А ведь тебе Господь дал этот крест. Для спасения души твоей дал… Потерпеть бы! Жить-то, может, и недолго осталось, а поверишь – вот и спасение. Навеки!

– Ну, я этого не знаю, да и не думаю о том, – уныло сказал старик. – Мне бы в тепло да кусок хлеба. А тут…

Огляделся о. Варлаам – в избушке ни одной иконки. Потрогал старика за понурое плечо:

– Не унывай, отец! Да вспомни Бога-то. Хочешь, я икону тебе принесу?..

– Да поди ты… Иди, иди по своим делам! Без тебя худо.

– Ну, прости.

Ушел о. Варлаам, а в душе все щемит: жаль старика… Придя в Скит, встретил о. Амвросия, рассказал ему о своем посещении бедняка в лесу, прибавил:

– Добра-то было бы, добра-то сколько! И голод! И холод!.. Только бы терпеть с благодарением. Нет, не понимает дела старик, ропщет…

Нет, не только о своем спасении заботился о. Варлаам… И молился он, вероятно, о многих. «До самой блаженной кончины, – писал архимандрит Агапит, – о. игумен Варлаам отправлял чреду священнослужения в Скиту и особенно в монастыре. Любил, по принятому в Оптиной Пустыни обычаю, в Страстную седмицу петь среди церкви светилен: "Чертог Твой вижду Спасе мой, украшенный…" Назидательно было слышать, как о. игумен Варлаам своим старческим голосом изливал пред Господом скорбь души своей о своей греховности, взывая в то же время из глубины болезнующего сердца к милосердию Божию: "Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя…"»

Накануне Рождества Христова 1849 года пошел о. Варлаам еще затемно из Скита к ранней обедне в монастырь. Мороз был крепок, а он не весьма тепло оделся. Ворота оказались еще запертыми… Ожидая, пока их откроют, старец продрог так, что, войдя в церковь, никак не мог согреться. Однако он участвовал в богослужении, после него внезапно ослабел и не мог идти своими ногами в Скит. Его отвезли туда в санях, запряженных монастырской лошадкой. В келлии он слег на свой жесткий одр. Ему было так худо, что скитоначальник с иеромонахами решил его немедленно особоровать и причастить Святых Христовых Тайн. В самый праздник Рождества он лежал, не принимая никакой пищи. А на другой день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, мирно предал Господу свою младенчески чистую душу. Без сомнения, на пороге вечной жизни встретила его Сама Царица Небесная, игуменья и Святой горы Афон и Введенской Оптиной Пустыни с ее Скитом.

Пусть не так много штрихов сохранилось из жизни о. Варлаама, но их достаточно, чтобы представить себе образ, достойный подражания и любви. Да, был в Иоанно-Предтеченском Скиту подвижник, приснопамятный игумен Варлаам, и недаром поминали его добром все старцы, знавшие его, – преподобные отцы Макарий, Амвросий, Иларион и другие.