§ 64. РЕЧЬ И ЯЗЫК — ЯЗЫК И ЭРОС

§ 64. РЕЧЬ И ЯЗЫК — ЯЗЫК И ЭРОС

Познание как личное отношение выражается речью (?????). Однако речь не ограничивается сопряжением семантического содержания субъективных актов понимания с тем языковым выражением, которое утвердилось в условном обиходном языке. Она располагает более широкими возможностями для того, чтобы выразить личное отношение и реализовать личностное познание. Эти возможности игнорируются как феноменологией, так и лингвистическим неопозитивизмом. Обе эти школы культивируют такую точку зрения, в которой личность низводится до объективированной индивидуальности, отчуждается в качестве социальной или психологической единицы. Однако они не продвигаются к тем выводам, каких требует речь эроса, речь искусства, речь в словах и за пределами слов ("слово в слове"^[510]), непосредственная речь телесного высказывания человека^[511].

Обиходный язык для множества людей служит средством или орудием, посредством которого высказывается личный логос каждого конкретного человека. Поэтому он может быть носителем познавательного "изумления", выходящего за пределы любого предсуществующего субъективного знания. Можно обособить слова как "слуховые образы" и условные "знаки", используемые в целях взаимопонимания. Но недостаточно исследовать условный характер слов, исследовать технику, или "механизм" языка^[512], язык как организующую мышление "фоническую материю"^[513], чтобы объяснить функционирование языка в качестве речи "в словах и за пределами слов": речи личности. Отделение языка от уникальности и неповторимости личностной речи есть рассудочный произвол. Будучи отделен от личности как своего носителя, язык уже не является фактом лингвистического самовыражения человека, фактом жизни, которая всегда есть отношение и общение людей в языке. Не является так же, как лежащий на анатомическом столе труп не является фактом человеческого бытия. Даже целиком условный, технический язык (функционирующий в качестве кода, обеспечивающего практическое взаимопонимание) не перестает быть жизнью, то есть речью–логосом. Ибо он являет собой этос не–общения, отрицание или бессилие личного отношения.

"Язык душевной познавательной энергии есть символ", — утверждает Максим Исповедник^[514]. "Познавательная энергия" души — это личная способность воспринимать речь "вещей" и других личностей, а также экстатически–логическая способность личности проявлять себя вовне, в отношении с "вещами" и другими личностями. Такая личная "способность" и "возможность" есть личностная энергия, проявление того единственного, особого и неповторимого способа, каким бытийствует каждый человек. А язык есть следствие этой личностной энергии (познавательно–логической энергии души) — следствие, неразрывно связанное со своей внутренней причиной. Языксимволичен: он соединяет (со–полагает) познавательную энергию души и проявление, или следствие, этой энергии.

Ни при каких обстоятельствах язык не может отделиться от говорящего человека, перестать быть речью конкретной личности, выражением его уникальности и неповторимости. И если мы называем этосом человека динамичную шкалу состояний между любовно–личным отношением и эгоцентрической самодостаточностью индивидуальности (между "согласным с природой", то есть личным, и "противоприродным", то есть индивидуальным способами бытия), то язык будет одним из главных проявлений человеческого этоса. Будучи подчинен эгоцентрической индивидуальности, язык становится условным средством или орудием обслуживания индивидуальных потребностей, желаний и притязаний. Тогда он ограничивается произвольной целесо- образностью, обеспечивая взаимопонимание в интересах индивидов. Слова не соотносятся с коллективным опытом, будучи не проводниками общения, а материалом для выражения и утверждения индивидов, и потому часто служат смыслу, который успел вложить в них тот или иной человек. Мы произносим одни и те же слова, но каждый усматривает в них тот смысл, какой хочет усмотреть, а не тот, какой они донесли бы ему в общении с вещами и другими людьми. Слова — например, "справедливость", "эрос", "свобода", "благочестие", "демократия", "красота", "истина" — утрачивают символический характер, то есть перестают "означивать" и координировать личный опыт, превращаясь в изменчивое облачение самых разных индивидуальных измышлений^[515]. Лингвистический неопозитивизм хотел ограничить произвольность терминов современного языка, предлагая выработать строго логичные системы построения или прояснения языковых высказываний, то есть совершить рационалистическую перестройку и переделку сегодняшнего языка^[516]. Естественно, такой подход к языку имеет целью более объективным образом утвердить его условный характер, то есть создать более строгую условность, которая по–прежнему будет игнорировать этический характер языка. При таком подходе жизнь подчиняется языку, а не язык — динамике жизни.

Языковый этос, противоположный тому этосу, в котором высказывается автономизация языковой "семантики" (то есть подчинение языка произволу эгоцентрической индивидуальности), проявляется в таком использовании языка, которое оберегает человеческое отношение и служит ему. Говоря о служении языка личному отношению, мы должны иметь в виду динамично–нравственное событие свободы: аскетическое подчинение эгоцентризма индивидуального бытия общему логосу, то есть "семантике" личного опыта^[517].

Обуздание индивидуального произвола делает возможной личностную речь, превращает язык в личностную способность и энергию, в событие познавательного отношения и общения. Тогда язык в своем общепринятом употреблении функционирует как проявление (или следствие) энергии личности. Язык служит диалогу в границах личного отношения; он высказывает и гармонизирует личностный опыт, зовет к общению и отношению. Язык функционирует как зов к личному отношению в той мере, в какой он воплощает энергию личности: ведь энергия всегда несет в себе призыв к общению и отношению и доступна только в отношении. Язык как зов "семантически" выражает энергию личности, "означивая" (то есть призывая, обеспечивая и поддерживая) бытийную возможность отношения. Конечно, и тогда язык не перестает "означивать" прежде всего предметы и реальность жизни; однако теперь его "означивающий" характер не исчерпывается условным полаганием предметов, синтезом общеупотребительного слухового образа с конкретным феноменом (предметом или событием). Язык способен "означивать" феномены как факты личностной энергии, являть личный логос "вещей" и событий, встречать этот логос (будучи сам личным логосом или энергией) в бытийном событии отношения^[518]. Именно эта способность составляет подлинную функцию языка. "Семантика" языка достигает завершенности тогда, когда соотносится с личностью — или, лучше сказать, переходит в личность. Эту соотнесенность, или переход, мы должны понимать как двойное движение: в языке носитель речи и означаемое речью предстают в качестве двух членов единого личного отношения.