То же самое дело
То же самое дело
Таким образом, конфликт с законом и законническим пониманием Бога, который привел к смерти Иисуса, также стал конфликтом и смертельной угрозой для Павла. Его учение о законе — здесь проявляется глубочайшая преемственность — является продолжением благовестия Иисуса. Конечно, радикализированным продолжением в свете смерти Иисуса: в этом смысле между Иисусом и Павлом не существует простой преемственности, но только преемственность в разрывности. Между благовестием исторического Иисуса и благовестием Павла находится смерть Иисуса, которая стала следствием постановки под вопрос закона, значение которой было открыто через воскресение и в которой Павел познал действие Бога в Иисусе. Поэтому Павел видит в крестной смерти сконцентрированным все то, что исторический Иисус принес, пережил и перенес до своего конца. Само собой разумеется, что Распятый идентичен историческому, земному Иисусу и поэтому является обязательной предпосылкой и сущностью содержания веры Павла: это препятствует тому, чтобы вера в Распятого и Воскресшего поблекла до уровня иллюзии или неисторического мифа. Исходя из креста, Павел осознал реальность и смысл земного бытия Иисуса и постоянно основывался на нем.
«Слово о кресте» заключает, в сущности, для Павла все то, что следует сказать о благовестии, деятельности и участи Иисуса. В свете креста, того, кто жив для веры, богослов Павел мог богословски выразить то, что Иисус просто фактически делал и часто говорил только имплицитно. Речь идет не о том, что Павел предлагает всеобъемлющий теоретический план. Даже в Послании к Римлянам его богословие — основывающееся на Распятом и Воскресшем и, по сути дела, содержащее немного основных идей — применяется к абсолютно конкретной ситуации этой общины. Однако в этом контексте Павел ясно и богословски осмыслил и развил в свете смерти и воскресения то, что находится в благовестии Иисуса небогословски и неразвито. Он использовал для этого свое раввинистическое образование и особенно экзегезу, а также некоторые понятия и представления своего эллинистического окружения. Поэтому для того, кто исходит из евангельского предания об Иисусе, весть об Иисусе у Павла может сначала показаться находящейся в совершенно другом свете: переплавленной в абсолютно другие перспективы, категории и представления. Тем не менее при ближайшем рассмотрении нельзя не заметить, что у него можно найти гораздо больше из благовестия Иисуса, чем показывают отдельные слова или предложения, и что его «суть» полностью вошла в благовестие Павла:
Подобно Иисусу, Павел живет в очень интенсивном ожидании грядущего Царства Божьего. Однако Иисус взирает в будущее, Павел же одновременно смотрит назад на произошедшее в смерти и воскресении решающее изменение. Он видит промежуточное время между воскресением и еще предстоящим исполнением (и всеобщим воскресением) как находящееся под нынешним господством возвышенного Христа.
Подобно Иисусу, Павел исходит из фактической греховности человека, в том числе праведного, благочестивого, верного закону человека. Однако Павел развивает этот взгляд богословски: путем применения ветхозаветного материала и прежде всего путем противопоставления: Адам — Христос.
Подобно Иисусу, Павел со своей вестью ставит человека в состояние кризиса, призывает к вере, требует покаяния. Однако у Павла послание о Царстве Божьем сконцентрировано в слове о кресте, которое, вызывая соблазн, приводит к кризису иудейский и греческий образы самоутверждения: это конец послушания закону и конец человеческой мудрости]
Подобно Иисусу, Павел не интересуется учением о демонах или экзорцистской практикой, но видит себя борющимся с враждебными демоническими силами, господству которых наступает конец. Однако для Павла эти силы, хотя еще и действенны, но все же принципиально лишены силы смертью и новой жизнью Иисуса.
Подобно Иисусу, Павел обращается в своем действии к Богу. Однако Павел делает это в свете креста и воскресения Иисуса, где для него действие Божье проявилось окончательно: из имплицитной практической христологии
Иисуса после смерти и воскресения возникла ясная эксплицитная христология общины.
Подобно Иисусу, Павел ради человека радикально релятивировал закон со всеми его табу о чистоте, предписаниями о пище и субботе, вера Израиля теперь выявляется сконцентрированной на ее центральных и существенных моментах, а закон сводится к немногим действенным и понятным основным требованиям. Однако для Павла смерть Иисуса под законом означает конец закона как пути спасения и начало нового спасительного пути на основании веры в Иисуса Христа.
Подобно Иисусу, Павел говорит о прощении грехов только по благодати: оправдание грешника. Однако весть Павла об оправдании грешника, безбожника (иудея или язычника) предполагает крестную смерть Иисуса, которая рассматривается как смерть за грешников, безбожников.
Подобно Иисусу, Павел совершенно практично обращался, переступая границы закона, к бедным, потерянным, угнетенным, внешним, беззаконным, нарушителям закона, словом и делом представляя универсализм. Однако из универсализма Иисуса в принципе по отношению к Израилю и его практического, виртуального универсализма по отношению к миру языческому у Павла теперь — в свете распятого и воскресшего Иисуса — возник принципиальный, формальный универсализм в отношении Израиля и языческого мира, который требовал миссии среди язычников.
Подобно Иисусу, Павел возвещал любовь к Богу и ближнему как практическое исполнение закона и жил ею в безусловном послушании Богу и в беззаветном существовании для ближних, даже для врагов. Однако Павел осознавал именно смерть Иисуса как глубочайшее откровение этой любви со стороны Бога и самого Иисуса, и она стала для него основой для любви самих людей к Богу и ближнему.
Значит, можно сказать, что эта типичная и центральная для Павла «весть об оправдании» присутствует уже в притчах Иисуса и в Нагорной проповеди, однако в свете смерти и воскресения Иисуса она проявилась совершенно по–иному. Поэтому весть Павла об оправдании справедливо называют «прикладной христологией». В этом качестве она представляет собой и критическую норму правильного применения христологии, вопреки всем попыткам как ее преуменьшения и опустошения, так и идеализации и возвышения.
Когда в церковной истории затемнялось центральное значение распятого и живого Иисуса как основополагающего для связи человека и Бога, человека и человека, то тезис «оправдание только верой» в Иисуса Христа вновь становился острым и вел к различению духов. Поэтому и здесь вместе с Павловым Посланием к Галатам Послание к Римлянам вновь обретало прямо?таки взрывную силу. Так было с пелагианством во времена Августина. Так было со средневековой святостью дел и злоупотреблением Рима иерархическими должностями — особенно в эпоху реформаторов. Так было и в эпоху Карла Барта после Первой мировой войны с культурным протестантизмом, ставшим идеалистически–гуманистическим, и с национал–социалистической идеологией. Не так ли и сегодня, в эпоху секуляризированного благочестия дел, основанном на принципе успеха?
Это не значит, что «только верой» — эхо выражений «только Христом» и «только благодатью» — исключало добрые дела. Однако основой христианского бытия и критерием для предстояния перед Богом не может быть ссылка на какие?то добрые дела. Но лишь безусловное упование на Бога через Иисуса Христа в верующем доверии, превзойти которое не могут ни человеческие промахи, ни какие?то добрые дела, но из которого естественным образом следуют дела любви. Это необычайно утешительная весть, которая дает твердое основание человеческой жизни вопреки всем неизбежным промахам, ошибкам и отчаяниям. Одновременно она освобождает эту жизнь от необходимости стремления к благочестивым делам и успеху для свободы, мудрости, любви и надежды, которые могут преодолеть ужаснейшие ситуации.
Это весть, о которой сегодня больше нет нужды спорить католическим и протестантским богословам. После долгих споров о выражении sola fide[22] новые экуменические библейские переводы ясно выражают общее понимание особенно этого центрального текста из Послания к Римлянам: «Ибо мы считаем, что человек оправдывается только верой, независимо от дел закона». В «учении об оправдании», конечно, важны не определенные слова и понятия. Сам Павел, как мы видели, выразил его для коринфян совершенно иначе, используя совсем неюридические понятия «мудрость» и «глупость» Бога и людей. Самое важное — это реальность, которую любая эпоха вновь должна выразить, используя свои собственные слова.
Тем самым Павел — человек не ненависти, но любви, действительно «радостный посланник» — не основывал нового христианства. Он не полагал нового основания. Он строил на том основании, которое, по его собственным словам, уже положено: это Иисус Христос — источник, основание, содержание и норма благовестия Павла, его керигмы. В свете принципиально иной ситуации после смерти и воскресения Иисуса он представлял не какое?то другое, но то же самое дело: дело Иисуса, которое есть не что иное, как дело Бога и дело человека — однако теперь после смерти и воскресения осознаваемое как дело Иисуса Христа! Страстно и увлеченно, сильно, самостоятельно и оригинально, используя различный язык, в разных категориях и представлениях он как уполномоченный посланник, как «апостол» Иисуса Христа (так он называл себя скромно и одновременно гордо), по сути, не делал ничего иного, кроме как последовательно проводил те линии, которые были предначертаны в благовестии, жизни и участи Иисуса. Тем самым он сделал понятным эту весть за пределами Израиля, для всей экумены, тогдашнего мира. И он как никто другой после Иисуса в течение всех веков вновь и вновь давал христианству новые импульсы: чтобы в христианстве — а это не разумеется само собой — вновь обрести истинного Христа и следовать за ним.
В результате яснее, чем кому бы то ни было, Павлу удалось выразить на основании не только богословской рефлексии, но и чрезвычайно конкретного, часто ужасного опыта следования за Иисусом, который в конце концов также привел его к похожей насильственной смерти (при Нероне, возможно в 66 г.), что является в конечном счете отличительной чертой христианства. В нашем изложении здесь замыкается цепь:
Отличие христианства от других мировых религий и современных форм гуманизма, как мы уже констатировали в нашем первом общем представлении, есть сам Христос. Что же не дает нам смешать этого Христа с другими религиозными или политическими фигурами Христа?
Отличие христианства от других мировых религий и современных форм гуманизма — как уточнили мы далее — это Христос, который идентичен реальному историческому Иисусу из Назарета, то есть конкретно Иисус Христос. Что же не дает нам смешать этого исторического Иисуса Христа с ложными образами Иисуса?
Отличие христианства от всех мировых религий и современных форм гуманизма — как мы можем теперь ответить после обстоятельного рассмотрения благовестия, деяний и судьбы Иисуса в конце этой главы — принципиальное отличие христианства, согласно Павлу, совершенно буквально есть «Иисус Христос распятый».
Не как воскрешенный, вознесенный, живой, божественный, но именно как распятый этот Иисус Христос неповторимо отличается от многих воскресших, вознесшихся, живых богов и обожествленных основателей религий, кесарей, гениев и героев мировой истории. Крест тем самым — это не только пример и модель, но основание, сила и норма христианской веры: великое отличие, которое радикально отличает эту веру и ее Господа на мировом рынке религиозных и нерелигиозных мировоззрений от других конкурирующих религий, идеологий и утопий с их господами, а также одновременно укореняет ее в реальности конкретной жизни со всеми ее конфликтами. Крест отделяет христианскую веру от неверия и суеверия. Конечно, крест — в свете воскресения, однако одновременно воскресение — в тени креста:
Без веры в крест вере в Воскресшего недостает отличительности и решительности.
Без веры в воскресение вере в Распятого недостает подтверждения и полномочия.
Иоанн имеет в виду то же отличие христианства, что и Павел, когда он, хотя и используя отличную терминологию, называет Иисуса путем, истиной и жизнью, иллюстрируя это следующими образами: он — хлеб жизни, свет миру, дверь, истинная виноградная лоза, истинный пастырь, который отдает свою жизнь за овец.
Иисус здесь, очевидно, — это не имя, которое постоянно повторяют, но путь истины и жизни, но которому необходимо шествовать. Истину христианства следует не «созерцать» и «теоретизировать», но «исполнять», «практиковать». Христианское понятие истины, в отличие от греческого, не созерцательно–теоретическое, но оперативно–практическое. Это истина, которую не просто ищут и находят, но которая желает, чтобы ей следовали и на деле оправдывали, подтверждали и проявляли. Истина, устремленная к практике, призывающая к пути, дарующая и делающая возможной новую жизнь.