История и миф

История и миф

Казалось бы, тот, кто осознал, что христианство создано людьми, должен отказаться от христианской веры, покинуть церковь и найти себе другое занятие для воскресного утра. Но со мной все было иначе — как и со множеством других ученых, которые, подобно мне, поначалу твердо придерживались евангелических традиций, затем осознали убедительность историко-критических представлений о Новом Завете, но продолжали оставаться верующими людьми. Некоторые из моих ближайших друзей преподают в духовных учебных заведениях, учат будущих христианских священников. Они полностью согласны почти со всеми мыслями, которые я изложил в предыдущих главах. Многие читают вводные курсы по моему учебнику «Новый Завет» — книге, в которой приводится немало взглядов, представленных на этих страницах.

Когда я осознал, что христианство создано людьми, у меня возникла потребность проанализировать свои мысли по поводу этой религии. И я обнаружил, что она находит у меня живой отклик, сочетается с моим собственным взглядом на мир и мое место в нем. Христианские концепции Бога, Христа и спасения, которое он принес, я воспринимал как своего рода религиозный «миф» или группу мифов — собрание историй, взглядов, мнений, неподтвержденных и недоказуемых, но вместе с тем неопровержимых — способных чему-то научить меня, направить в жизни и мышлении.

Я продолжал верить в Бога, хотя постепенно терял уверенность в том, что же все-таки можно сказать о нем (или о ней). Я продолжал верить в существование Иисуса. Но как я убедился, религия, выстроенная вокруг Бога и Иисуса, опиралась на различные мифы, а не исторические факты. Смерть Иисуса не была мифом — в отличие от идеи спасения, которую она принесла. Ее нельзя ни исторически подтвердить, ни опровергнуть, но я думал, что эта трагическая история должна и может влиять на мои представления о мире и мою жизнь. Для меня смерть Иисуса была актом самоотверженной любви. Согласно этому мифу, Иисус стремился жить и умереть ради блага других людей. Эту идею я находил и благородной, и облагораживающей. Я считал, что за такой пример самопожертвования Христа следует чтить, и полагал, что он — достойный пример для подражания. Но не потому, что я мог подтвердить это самопожертвование как исторический факт, а потому, что оно находило отклик лично у меня.

Воскресение Иисуса — не историческое событие, которое можно подтвердить или опровергнуть, так как по самому характеру своей науки историки не в состоянии подтвердить свершение чуда. Воскресение — смелое мифическое заявление о Боге и мире. Мир — это не только все, что нас окружает. Есть жизнь и помимо него. Злодеяния людей, распявших ни в чем не повинного, — не конец истории. Злу не дадут сказать последнее слово — последнее слово останется за Богом. Смерть — это не финал. Бог торжествует даже над самой смертью.

Спасение уже не было для меня вопросом, меня не волновало, куда я попаду после смерти, в ад или в рай. Я осознал, что эти концепции тоже в каком-то смысле миф. Не существует места вечных мук, где Бог или демоны, исполняющие его волю, будут мучить бедные души 30 триллионов лет (а потом — всю вечность) за грехи, совершенные в течение тридцати лет. Кем же тогда должен быть Бог — бессмертным, вечным нацистом? Рай ассоциируется с оправданием перед Богом и с уверениями, что в конце, после смерти, мы в некоторой степени станем едины с ним. Следовательно, нам незачем бояться смерти. Ад — не в буквальном смысле слова камера пыток, а отчуждение от Бога и невозможность изведать истинный покой.

Сам Бог был для меня разновидностью мифа. Я не сомневался в том, что он существует, но его существование было невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Он был доброй силой, внушающей трепет и благоговение. Он был выше всего, гораздо дальше, чем мы можем вообразить, глядя в ночное небо с миллиардами звезд и галактик. Он надо всем этим и вне всего, как сила добра и благо в мире.

Понадобилась бы еще одна книга, чтобы описать, как развивались со временем мои богословские взгляды. Скажу только, что я пришел к выводу: историко-критический подход к изучению Нового Завета не разрушил мою веру, а углубил ее, усложнил мои представления и разговоры о Боге, Его мире, Его Христе, Его спасении. Да, эти представления о мире — порождения человека. Но какие из наших представлений нельзя назвать человеческими? Разве мы не люди? Конечно, мы мыслим, как подобает людям. Никто не может мыслить иначе — даже те (кое-кто из них сейчас читает эти строки), кто утверждает, будто Бог открыл им свои мысли. Даже эта мысль на самом деле человеческая — мысль, которая возникает у людей потому, что когда-то возникала у других, живших ранее людей, с тех пор, как некий человек впервые придумал ее.