XIX.

XIX.

Что сделано для религиозно-нравственного состояния общества?

Во многих местах по нескольку приходов соединено вместе, — в один приход. В религиозно-нравственном отношении для народа это есть прямое зло...

В последнее время довольно много устроено сельских школ, но в них обучение Закону Божию поставлено неудовлетворительно.

В этом опять, по обыкновению, винят попов. Попы «тупы, глупы, безнравственны! Они не сочувствуют народному образованию, не учат в школах», кричат все. И духовные, и гражданские власти преподавание Закона Божия в школах считают прямой обязанностью священников, как совершение таинств и молитвословий. Гражданские власти жалуются епископам на священников как на нерадивых, не исполняющих своего долга; некоторые епископы, как приводилось мне слышать, по первой же жалобе, подвергают священников конечному разорению, — переводят их в беднейшие приходы.

Но на каком основании все эти требования?

Духовные власти, управляющие нами, в действиях своих должны иметь руководством слово Божие и соборные постановления. Где же в слове Божием и постановлениях церкви возложена на пастыря обязанность учить в школах? В первые времена христианства, когда организовалась церковь, собирались соборы и писались отеческие правила, — школы были, и были не хуже наших земских; были и достойные, и учёные пастыри церкви, более нас ревновавшие о религиозно-нравственном состоянии христиан; однако же никто из них не возлагал на священника обязанности учить в школах; и те из архипастырей, которые сами писали руководства для других пастырей, — об обучении детей в школах не сказали ни полуслова.

Мы не отрицаем, что поучать народ Закону Божию мы должны; но поучать должны в школах не сельских, а в своих, — в храмах Божиих, что мы все, по своим силам, и делаем. Мы поучаем народ и в храмах и, при каждом удобном случае, вне храмов; стараемся, по мере сил своих, поучать его и примером труженической жизни и перенесения обид и поношений. Слово Божие говорит нам: научи, обличи, — но не говорит: в школах учи! Обязанность эту мы положительно отвергаем.

Если же обучения в школах требуют от нас власти гражданские, то пусть платят нам за это. Пусть платят нам: 1) как, вообще, за труд, а всякий труд должен быть оплачен. Хотя ничего нет легче в жизни, как предписывать и приказывать, однако те, которые приказывают нам, — только за то, что приказывают, — получают плату, жалованье; нам же, трудящимся, не хотят дать ничего. Может ли быть, например, что-нибудь тунеяднее инспектора народных школ? Но, в три года, побывает не более одного раза в школе; но взгляните, что он проделывает там: как он издевается над священником, как он позорит пред детьми, в самой школе, учи?теля, какие он строчит доносы! Пользы же школе ни на іоту. А между тем посмотрите на его жалованье! Оно таково, что могло бы принести большую и существенную пользу школам всего того района, которым заведывает он, обративши его на покупку книг. Если инспектора? существуют у нас, как жандармы, то в течение трёх лет, — от одного приезда его до другого, — утечёт воды много: не им усмотреть, если бы что-нибудь и случилось! Но случиться и нечему, мы народ знаем хорошо. От пришлого же народа оберегать не инспекторам. 2) Нам должны платить за то, что занятия в школах отнимают у нас время и средства к нашему существованию. Мне лично известны многие священники, которые, по крайней бедности своей, весь свой век не имеют у себя работников и, потому, везде и всё делают сами: сами убирают на дворе, — чистят навоз, подметают, сами ухаживают за скотом, рубят дрова, делают кизик, ездят на речку с бочкой за водой, в лес; сами косят, пашут и пр. пр. Он несчастный, — бедный труженик весь свой век. И от него требуют, чтобы он занимался в школе! Кто же стал бы делать за него всё то, что делает он? Дайте ему возможность заменить себя в домашних трудах, — нанять работника, проще: дайте ему жалованье, — и он с охотою переменит соху на школу. Без этого же требовать от него школьных занятий значит отнимать у него последние средства к его существованию, — требовать незаконного.

Саратовское уездное земское собрание законоучителям сперва не назначило жалованья совсем; но потом назначило по двенадцати рублей в год; с обязательством, чтобы священники занимались не менее 5-ти классов в неделю. Кто здесь, во мнении земского собрания, оценён по достоинству: предмет, или преподаватель? Священники в школах, изредка, занимались, но от жалованья отказались. В настоящее время собранием назначено по 50 рублей в год. Но и это жалованье выдаётся по усмотрению членов училищного совета: одним священникам выдаётся сполна, другим только половина, а третьим не даётся ничего. Сами же члены бывают раз, много два в год, а некто Шаб... во всё своё трёхлетие, не был ни разу ни в одной школе; однако же жалованья получают по 600 рублей в год. Сравните же труды священника и члена училищного совета и оценку трудов их. Так у нас и во всём: где священник, — там и «сумм нет».

В средних учебных заведениях Закон Божий преподаётся хорошо и ученики занимаются им усердно; но из поступающих туда едва ли оканчивает курс и 10%. Остальные все исключаются в течение курса. И эти недоучки — горе себе и родителям, бремя церкви и обществу.

Студенты высших учебных заведений на классы Закона Божия не ходят совсем. На лекциях по Закону Божию бывает обыкновенно два-три студента; не более. Законоучители не имеют средств заставить студентов слушать их лекции и только потому, чтобы самим держаться на своих местах, вынуждены давать студентам на экзаменах удовлетворительные баллы. Нам известен один пример из практики петербургских законоучителей: в одном из высших учебных заведений студенты, по обыкновению, лекций по Закону Божию не посещали; на экзаменах, конечно, ничего не знали и не отвечали; законоучитель и начал было давать баллы о достоинству. Но ему сказали: «Если студенты ваших лекций не посещали, и теперь ничего не знают, то это значит, что вы не умели заинтересовать их, неудовлетворительно читали и тем роняете пред начальством и обществом заведение. Поэтому, или вы сами должны оставить заведение, или давать удовлетворительные баллы. Не можем же мы из-за вашего предмета оставлять студента на том же курсе; здесь не духовная академия». И о. законоучитель должен был поставить удовлетворительные баллы. Этот случай, вероятно, известен всем петербургским законоучителям. Потому теперь все они, как люди умные, ставят всем баллы удовлетворительные, хотя лекций их никто не слушает.

Молодые люди, видя послабление со стороны начальства, и то, что законоучителей заставляют давать удовлетворительные баллы на экзаменах, считают Закон Божий нестоящим труда, и не занимаются им, — не изучают его.

Не получивши основательных познаний в религии в учебном заведении, не получивши не только навыку, но даже и расположения к чтению книг религиозно-нравственного содержания, и в то же время, читая зачастую безнравственные переводные романы, молодые люди делаются, большей частью, одни — холодными к религии, а другие — даже прямо враждебными ей. Такими они поступают в жизнь и такое направление вносят в семейство и общество. Вследствие такого воспитания вы не встретите теперь ни в одном, так называемом порядочном, доме ни одного духовного журнала и ни одной религиозно-нравственной книги. Послушайте разговоры в любом порядочном доме, — о религии никогда ни слова. Посмотрите на жизнь общества, — вы встречаете безнравственность на каждом шагу. Я отнюдь не говорю, чтобы в обществе безнравственность была круговая; много встречается людей, достойных и уважения, и подражания, по их религиозно-нравственному состоянию; но на стороне противной, всё-таки остаётся огромное большинство. Мне не раз приводилось бывать, в особенности в Петербурге и его окрестностях, на общественных гуляньях, слушать музыку, смотреть фейерверки, быть в эрмитаже, зоологическом саду и т. п., всё это переполнено народом; но храмы Божии, не смотря на то, что их там мало, — пусты.

Мне случилось быть однажды в большой придворной церкви, в храмовый день, 1-го августа. Литургию служил В. Б. Бажанов; на обоих клиросах пели придворные певчие. В этот день в эту церковь допускаются все, кому угодно (в другие дни вход посторонним воспрещается, кроме священников, которым дозволяется бывать всегда); однако же, можно сказать, что церковь была пуста, хотя она не особенно и велика. А между тем сходить туда и отстоять обедню и молебен, хотя только из-за того, чтобы послушать певчих, сто?ит. Певчие пели восхитительно. Но как были пропеты два раза запевы при молебне: «Слава Тебе Боже наш, слава Тебе», — так этого нет возможности выразить: слушая это пение вы умиляетесь, таете, уничтожаетесь... Вы, именно, не помните, где вы стоите, — «на небе или на земле»! Это верх совершенства! Потом я был, 30-го августа в соборе Александро-Невской лавры. Служил высокопреосвященный митрополит Исидор с четырьмя архиепископами. На одном клиросе пели певчие придворные, на другом митрополичьи. Пение было чудно хорошее; но концерт: «в память вечную будет праведник», — неподражаем! Для души тут вложено всё, что может человек вложить. Да, для эстетического чувства пища есть! Но, не смотря на это, храм был пуст в половину... Вечером, по улицам, была такая давка, что не было возможности ходить. Это была толкучка, в полном смысле слова. Вскоре, потом, мне пришлось ехать к брату на дачу в Павловск. В этот день там была Страусовская музыка. Музыка была самая обыкновенная; но народу была тьма-тьмущая.

И так у нас бывает всегда: увеселительные места переполнены, а храмы Божии пусты...

«Священники, — укоряют нас, — не проповедуют. Живая проповедь повела бы за собою перевоспитание народа; со стороны же духовенства проповеди нет и не было. Будь она, — не таков был бы и народ. Если священники и говорят когда, то по казённому, точно на заказ, без всякого одушевления. В проповедях их нет энергического обличения общественных недугов, смелого пастырского наставления. Есть ли теперь у нас на Руси, хоть один, истинный проповедник, который увлёк бы наше, скучающее в храме, общество своей одушевлённой и горячей проповедью, огненное слово которого могло бы отрезвить заблудившихся?»

Подобные жалобы мы встречаем на каждом шагу. Читая их, невольно приходит на ум Гоголевский Плюшкин: «Приказные такие бессовестные!... такое сребролюбие! Я не знаю, как никто другой не обратит на это внимание. Ну, сказал бы ему, как-нибудь, душеспасительное слово! Ведь словом хоть кого проймёшь. Кто что ни говори, а против душеспасительного слова не устоишь.»

Хорошо зная, к какому роду принадлежат эти ревнители общественной нравственности, мы с полной уверенностью можем ответить им словами Чичикова: «Ну, ты устоишь! вас-то, други мои милые, наверное, не проймёт и самое огненное душеспасительное слово», если вам скучно бывает в храме Божием. Вы желаете огненного слова, и в то же время вам скучно в храме. Знаете ли: да ведь там, что ни слово, то целая проповедь! Вникали ли вы, когда-нибудь, в обыкновенные, по-видимому, слова: «миром Господу помолимся»? Вникните, вдумайтесь! Это целая проповедь, да такая, которая должна бы изменить всю нашу жизнь, если бы мы приняли её всей душой. Или возьмите слова молитвы Господней, которые поются и читаются в храме: «Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое», — только это, не больше. Вдумались ли вы когда-нибудь в смысл этих слов? Потрудитесь, вдумайтесь! Это целое догматическое и нравственное богословие! Из этих слов вы могли бы почерпнуть веру в бытие Божие, Его промысл и любовь к роду человеческому; слова эти научают нас любви к Богу и ближнему; поучают нас бросить порочную жизнь нашу, — бросить и карты, и всю суету пустой и пошлой жизни, словом: они научают нас совершенно изменить настоящую жизнь нашу, бросить все дурные наши привычки, — научают нас, чтобы мы всей душой нашей любили Бога и ближних; чтобы жизнь наша всецело была посвящена Богу; чтобы мы служили Ему и прославляли Его всем существом нашим; чтобы были примером благочестивой жизни для наших собратий, — других людей; чтобы и они, видя нашу святую жизнь, подражали нам и прославляли Господа... И слова эти — не обыкновенного проповедника, от которого вы желаете огненного слова, а самого Господа, который, вместе с тем, предупреждает нас, что будет «огнь вечный» невнемлющим учению Его. И вам скучно слушать то, что говорит Он! После этого кто же вы? Если скучно слушать слова Господа, то какое огненное слово обыкновенного проповедника в состоянии разбудить вас?

Нас, попов, укоряют, что слова наши безжизненны, что проповеди наши «казёнщина». Но что сказали бы вы, если бы проповедник взошёл на кафедру и сказал вам: «Покайтеся и веруйте во евангелие»? Вы, наверное, сказали бы, что тут нет жизни, и казёнщины такой не стали бы и слушать. Действительно, ничего нельзя сказать проще этого. Но слова эти не обыкновенного проповедника, а самого Господа, жизненнее же Его не сказать ни мне и ни вам. Слова эти просты по форме, но в них глубина премудрости и разума! И так они современны, — так идут к состоянию нынешнего общества, как более и желать невозможно. Покайтеся и веруйте. Именно недостаток-то веры и добрых дел и виден ныне всюду в обществе! Но скажи проповедник: «Покайтеся и веруйте во евангелие», произнеси он именно эти слова, — да его за такую «казёнщину» разнесут по косточке...

«В проповедях наших нет энергического обличения общественных недугов, смелого пастырского наставления; будь оно, — не таков был бы народ».

В ответ на это укажу на два случая, которых я был свидетелем. В один из приездов моих в Петербург в 1872 году, я был, однажды, не помню в какой праздник, в Исаакиевском соборе; служил высокопреосвященнейший митрополит Исидор; я стоял в толпе. Проповедь вышел говорить о. протоиерей Палисадов. Как только о. протоиерей вошёл на кафедру, все зашептали: «Палисадов, Палисадов!» Один господин, стоявший позади меня, спрашивает своего соседа: «Который это, — старый или молодой?»

— Молодой.

— А старый где?

— Он, братец, получил пенсию и уехал теперь на родину.

И начали пересказывать один другому анекдоты про старого о. Палисадова. Чего-то тут не было наговорено! Между тем проповедник говорил. Всем известно, как говорит о. протоиерей Палисадов, и всем известно обличительное его слово. Говорено было отчётливо, резко и увлекательно. Каждое слово его дышало любовью и, в тоже время, пороки современного общества карало беспощадно. Не слушать и не принять к сердцу этого слова было невозможно. Соседи мои на минутку притихли.

— Какой у него обработанный язык!

— Да, говорит хорошо.

— Но уж и мастер своего дела! Знаешь: у него нет ни слова в тетрадке того, что говорит он. Поди, привяжись к нему, обидься, скажи ему: как вы, батюшка, смеете так относиться об обществе? Я, скажет, этого не говорил; вот и тетрадка моя, смотри!

— Он всегда говорит то, чего у него нет в тетрадке?

— Конечно! Разве цензор допустил бы так позорить общество. Это невозможно.

— Поедем ныне в Павловск!

— Ну, что там делать! Ныне хороший фейерверк на Каменном. Поедем лучше туда.

— Нет, я не могу, я дал слово Анне N...

— А я обещался заехать к N. N.

— Ну, язык, братец вы мой! Бритва!

— Я не понимаю, как дозволяют это ему. Но, вероятно, скажут же митрополиту, чтобы он запретил. На что это похоже!

В этом роде была беседа у моих соседей во всё время проповеди. Точно также не отличалась бо?льшим вниманием, по крайней мере, треть присутствовавших.

В другой раз мне пришлось быть в Казанском соборе, при проповеди одного о. протоиерея, фамилии которого теперь я не припомню. Проповедь была чудно хороша, прочувствованна, но и не длинна. Я стоял в толпе, позади меня стояли мужчина и дама, уже не молодые. Соседи мои, во всё время, хотя и шептались, но слушать мне не мешали; но потом мужчина сказал довольно громко: «Ну, батька, затянул! Пора бы и перестать».

— «А Лизок наш, чай: где мама?, где мама?? И для чего эти проповеди? Мне, право, гораздо приятнее было бы послушать певчих».

Очень может быть, что эти же господа, придя домой, накатают целые статьи о безжизненности проповеди, что у нас нет «огненного слова»... А мама будет говорить своей Лизок, что её задержал поп проповедью, что поп лишил её удовольствия послушать певчих.

Так слушаются проповеди в столице. Но наши провинциалы с проповедями делают ещё проще: как только выходит проповедник, то половина народа сейчас бросается к дверям. У них недостаёт терпения прослушать самого краткого поучения. Проповедь, — это такое, значит, для них бремя, которое и 10 минут выносить они не могут. Кто же виноват в том, что поучений наших не слушают? Кто виновен, вообще, в упадке религиозно-нравственного состояния общества, который видит даже само общество? Мы, со своей стороны, стараемся делать, для поддержания веры и нравственности общества, всё; но мы ничего не можем сделать: нас не слушают, потому что мы унижены, придавлены; мы брошены на произвол судьбы; из-за каждого куска хлеба мы вынуждены торговаться даже пред совершением св. Таинств и тем унижать и себя, и дело нашего служения; мы должны обличать пороки тех, от которых зависит вся наша участь; в защиту религии нам не дают возвысить нашего голоса, — нас уничтожают. Этот крест несу на себе и я...

Нам приводилось слышать суждения такого рода: для изучения Закона Божия существуют специальные учебные заведения — семинарии и академии; для светских же учебных заведений достаточно познаний и самых общих, лёгких или, точнее сказать, поверхностных, так как каждое из них имеет своё, специальное, назначение, и учащимся недоставало бы времени на изучение их специальности, если бы они на изучение Закона Божия употребляли времени более того, сколько употребляется ими теперь.

На это мы скажем, что предмет Закона Божия на столько важен сам по себе, что одно предпочтение ему какого бы ни было предмета есть уже преступление. Это первое. Второе: всякий учёный, прежде чем он сделается физиком или химиком и под. — есть христианин, — он при крещении ещё принял на себя обязанности изучать Закон Божий и исполнять его. Следовательно, должен делать это, даже просто, как честный человек, принявший на себя известного рода обязательство. Недостанет времени на занятия Законом Божиим? Но есть пословица, что «самый глухой человек в міре тот, который не хочет слушать». Так и здесь: времени всегда найдётся, если только захочешь. Притом, если наука готовит человека для жизни; то учёный, и с тем вместе, хороший христианин, есть всегда и хороший семьянин, и хороший гражданин. Стало быть жизнь его была бы полнее, благороднее. Мы думаем, что при должных занятиях Законом Божиим в высших заведениях, многое изменилось бы в жизни общества к лучшему. Мы думаем, что тогда не было бы нужды в таком множестве судебных палат, окружных судов и под., которые теперь не более, как пластыри на больном теле, не излечивающие болезненного состояния организма. Мы думаем, что молодые люди, получивши сами основательное религиозно-нравственное воспитание, со временем принялись бы с бо?льшим рвением за религиозно-нравственное воспитание и народа. Мы уверены, что и духовенство было бы поставлено в более естественные отношения к обществу, и избавилось бы от незаслуженных им нареканий.