Творец и творение

Творец и творение

Кто вспоминает о прошлом счастье, тот старик уже сегодня.

Эпикур

Я желал бы открыто говорить об этом, но опасаюсь непосвященных, ибо они затрудняют беседу нашу, заставляя нас говорить неясно и прикровенно.

Иоанн Златоуст

Не излагают дела о началах [мира] в присутствии [хотя бы] двух, а дела колесницы [Божией] – и в присутствии одного, разве только [если] у него [есть] свой ум для этого».

Талмуд

– Не мог злой и бездарный демон сотворить мир, в котором каждый из нас рожден матерью, мир, в котором есть любовь!

Абдаллах выпалил это сразу же, как только вечером они остались вдвоем со стариком. Он весь дрожал от нетерпения: вынашивая вопрос целый день, он не мог все это время думать ни о чем, кроме как о «реверсе без аверса», о «правом без левого», – о том, что в любых отношениях между людьми один должен быть злым и плохим для того, чтобы другой был добр и хорош...

– А в тебе есть любовь? – спросил старик. – Ты – хороший?

– Да... – неуверенно пробормотал Абдаллах, услыхав в его интонациях какой-то подвох.

– Значит, ты пока совершенно беззащитен против злых джиннов – человеческих страстей и грехов. Говорят, что джинны имеют душу, созданную из вещества луны, а оно ни к чему не пригодно; но они, поистине, созданы из вещества твоих страстей! И ты беззащитен, потому что джинны-грехи научились обманывать человека, представляясь ему путями к спасению! Это они наполняют мир душевными терзаниями и физическими болезнями, бедностью и завистью, несчастными случаями и кровопролитными убийствами. Но все эти грехи – лишь бледная тень в сравнении с Любовью к Себе, превосходящей по греховности все, что есть на небе и на земле, – матерью семи смертных грехов. Бесполезно смирять свою плоть, отказываться от чревоугодия и лени, вина и майсира , если любовь к себе, сокрытая и невидимая ни для кого, включая и тебя самого, продолжает пребывание в тебе. Однажды она пробудится – в виде предательства или гордыни, несправедливости или жестокости, гнева или тщеславия, – и твоим родным и близким покажется, что из давно зарытой могилы восстал отвратительный вампир...

Однажды принц Даххак Бенарасп узурпировал престол Персидской империи. Он убил ее первого царя, мудрого Джамшида (а другие говорят – Йиму, Йимши, но это, поистине, одно и то же имя), а его жену Арнаваз обратил в свою наложницу. Не случись всего этого – власть оказалась бы в руках злого духа Айшмы и было бы последнее несчастье больше первого, ибо до Страшного суда никто не смог бы отнять ее у него и бедствия были бы неисчислимы. Но Аллах омрачил разум Иблиса, отвел его глаза, и он помог не Айшме, а Даххаку. Не тот умен, кто умеет отличать добро от зла, а тот, кто из двух зол умеет выбирать меньшее, как судит об этом блистательный Аль-Харизи.

Иблис явился Даххаку в образе павлина с распущенным хвостом. Он попросил позволения на один поцелуй – и, воскликнув: «Ты – само совершенство, и ты, поистине, достоин этого!», поцеловал его туда, где спина уже называется по-другому. В одной из легенд соответствующее отверстие в нашем теле и есть след этого поцелуя...

– То есть, Иблис участвовал в создании наших тел?

– Тело первого человека безусловно отличалось от нашего: в нем, нерожденном, скажем, не могло быть пупка. А в этой легенде, не соответствующей истине, первый плод, съеденный человеком, приводит к болям в животе, ибо пища, попав туда, не может найти выхода, и Иблис своим поцелуем снимает эту боль. Так невежды пытались объяснить, как плод растения связан с загадкой Добра и Зла...

Но в сторону это! Я говорил о Даххаке, а он, поистине, возрадовался великой радостью, услыхав похвалу Иблиса, ибо ощутил, что впервые его оценили по достоинству. И тут же из плеч его вздыбились головы двух черных змей; а эти чудища ели только человеческий мозг, да еще воротили нос от стариковских мозгов, вроде моих: каждый день им на корм приводили все новых юношей и девушек. К этой истории обращается и блистательный Абу-ль-Касим Мансур Фирдоуси в «Шах-намэ».

Даххак сидел на престоле в Исфахане тысячу лет без одного дня; и, наконец, кузнец Киви поднял людей и сверг чудовище, приковав его в жерле вулкана, и утвердил власть законного наследника Ирана, Феридуна. С тех времен людям дан кадуцей, обвитый двумя змеями жезл величия и могущества, напоминающий о судьбе Даххака, но и обещающий ее повторение каждому, кто знает его тайну и готов ею воспользоваться. А богу-павлину – Малаки-таузу, иначе Зазаилу – и посейчас поклоняются йезиды.

Человек пьет кровь ближних с первого дня. Твоя мать кричала от боли, когда рожала тебя! Ты высосал ей грудь, и она иссохла, покрылась морщинами. А каково ей теперь, да пребывает с ней Аллах, теперь, когда она считает тебя навеки потерянным, и щеки ей морщат не твои поцелуи, а высохшие струйки слез? Просто в отношении к матери ты – всегда лев, а она – всегда лань, и ты счастлив, что терзаешь ее плоть острыми клыками!

У тебя была невеста? Ты пытался распустить перед нею свой павлиний хвост?.. Может быть, их даже было несколько, и ты выбирал их себе, оценивая по статям, как племенных кобыл, твердо уверенный, что сам-то ты достоин наилучшей...

Коль кипарис поднимет к небу стан,

То на кустарник не глядит фазан, –

как сказал Фирдоуси...

Абдаллах замотал головой, прикусив губу, давая понять старику, что он понял и не надо продолжать ряд доказательств. Старик усмехнулся и кивнул:

– Ты молод сейчас; тебе приятен и зимний морозец, и даже запах коровьих испражнений. Посмотрим, так ли ты будешь думать, когда иссохшая в пергамент кожа твоих рук перестанет удерживать тепло, когда от зубов в твоем рту останутся пеньки, а в груди поселится боль, с которой ты будешь здороваться каждый день, прислушиваясь: улеглась она сегодня или ворочается, скаля свои клыки! Но я тебя понимаю...

Я тоже был молод, и я тогда жил далеко на севере, за морем, там, где под синим куполом Вечного Неба – Дзаян-Тенгри – раскинулась Великая степь – Йер-су. Та страна называется «Вечный Эль», и, поистине, мне было просто принять ислам, ибо тот, кто произносил «Эль», легко выговорит «Аллах» . Воздух там пахнет травами, которых здесь нет, и его пьешь, как мед, а серебристые струи чистых рек смывают с тебя там не пот и пыль, а грехи и несчастья! Когда стоишь на кургане, рядом с всхрапывающим конем, и на тебя, и на море ковыля и полыни низвергается водопад нежащего зноя, звенят цикады и жужжат шмели – чувствуешь, что кто-то бесконечно любящий принимает тебя, как дорогого гостя, на своем празднике! Это и был настоящий Эдем ! Не зря райская река носит имя тюркского бога ! Тогда я точно и несомненно узнал, что этот мир создан для меня! – он всегда меня любил и давно ждал...

Почему я не умер тогда же? Почему я не умер позже, когда с визгом бросался в сечу и в руке у меня была сабля, а в ушах – свист?! А теперь я уже не уверен, что мир был создан для меня! Тот же жар и зной, который прежде ласкал и нежил, теперь лишь мучительно жжет и иссушает меня, чуждого ему и холодного. Я завидую тем, чьи головы отделяла от тел моя сабля! Я вижу и слышу – но я словно ослеп и оглох, и то, что я вижу, – лишь тусклая тень того, что я видел и слышал! Выцвело небо, поблекли краски, дребезжащими стали звуки. Кто виноват в этом? Неужели это тоже было предусмотрено, когда Демиург творил человека?

Клянусь Аллахом, из того, что он сотворил, видно, что он хотел сотворить нечто поистине великолепное! И то, что он на самом деле сотворил, ему удалось почти идеально! Но «почти» – жестокое слово. Подумай: дать человеку счастье, истинное, подлинное, безупречное, на многие десятки лет – но не навсегда! Но лишь для того, чтобы потом навсегда отнять его, да еще так, что каждая минута жизни подтверждает: да, навсегда, навсегда, безвозвратно! Может ли быть бульшее мучение, бульшее издевательство?..

«Ад и рай – в небесах», – утверждают ханжи.

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай – не круги во дворце мирозданья,

Ад и рай – это две половины души .

Так считает Хайям, – и он прав, с той поправкой, что в раю душа находится в юности, хоть в это время ей и приходится совершать вылазки в то, что она считает адом; а ближе к старости душа на самом деле вступает во врата ада, каковым для нее становится собственное дряхлеющее тело...

Каждый юность свою терял,

каждый скорбно смотрел ей вслед...

Хватит этой беды с лихвой

избежавшим всех прочих бед, –

так понимает дело несравненный Руми, и трудно не согласиться с ним. А Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, сказал еще страшнее: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд» . Угадываешь ли ты почерк того же самого Бога, который обвинил Адама в сотворении зла и смерти?

Мир возник как результат не злобного, а всего лишь невежественного и ненамеренного отпадения Демиурга, отдаления его от божественной полноты; Архонт, Творец был не злым, а только ограниченным, – и отграниченным от верховного Божества, но результаты этого отпадения увековечились, и мир с Богом по сей день не воссоединился. Почему? Если Бог хочет удалить зло из мира, но не может – это свидетельство его бессилия. Если может, но не хочет – это свидетельство его злой воли. Так рассуждал Эпикур. Вот выбор, который нам можно делать о природе Бога, непосредственно созерцая зло в мире. Впрочем, азиатские офиты или нахашены, ператы, сифиане, каиниты, элкесаиты и другие секты, включая последователей Саторнила и бар Дайсана считают мир злонамеренным созданием противобожественных сил. Но наиболее мудр здесь Маркион, считающий, что великая противоположность доброго и злого относится не к творению мира, но к религиозной истории: это – противоположность не между злым и добрым творением, а между злым и добрым законом...

Может быть, нам было бы лучше умирать молодыми? Есть лососевые рыбы, которые нерестятся только раз в жизни и гибнут после нереста: река, которая ласково омывает отложенные икринки, смывает со своих берегов разлагающиеся трупы рыб, только что рвавшихся к ее верховьям сквозь водопады, а потом плясавших в любовном танце... Не знаю... Любовь всегда близка к смерти, но лишь близка... Знаешь ли ты, что поклонники Диониса-Загрея, сына подземной богини Персефоны, утверждают, что он нашел способ, подобно рыбам, преодолевать порог смерти, и передал эту тайну посвященным в их мистерии... Так и те, кто называет себя ахл-и хакк, люди истины, уверяют, что смерть более всего похожа на нырок утки из воздуха в воду... Хорошо б...

У нас не так, как у рыб, не так, как у уток... Заведомо знать, когда и как умрешь... Ох! Нет, он сделал наилучшее, на что был способен. Может, даже эта чахотка, которую он послал мне, – вовсе не зло, а одна из его попыток выйти из тупика... Здоровая молодежь редко болеет ею, а нам, старикам, – это настоящий дар! Смотри: даже когда меня треплет лихорадочная горячка, и при кашле вместе с кровью из меня вылетают кусочки прогнивших легких, я не чувствую боли! Наоборот: вместе с горячим, ватным туманом, в голове бьется странный, болезненный восторг, и кажется, что скоро перед тобой откроются все тайны... Поистине, это – божественная болезнь, подобно эпилепсии – morbus sacer... Бог изощрен, но не злонамерен...

Старик почувствовал, что его бормотание становится неубедительным, и замолчал. Молчал и Абдаллах: ему было нечего сказать, ибо его-то здоровье было пока при нем и он не мог себе представить, что оно когда-нибудь будет у него отнято, и что болезнь можно назвать хорошей...

– И все же я уверен – Творец не хотел зла! – снова заговорил старик. – Просто дело в том, что творить – штука, рискованная для каждого! В Судный день тому, кто грешил изображением живых существ, Аллах прикажет вдохнуть в них жизнь, и тот, кому это не удастся, будет низвержен в огонь джаханнама! Но те, кто не резал изображения зверей из слоновьих бивней и берегся от того, чтобы расписывать масляными красками иконные доски, зря считают, что уж с ними-то ничего плохого не случится, ангелы войдут в их дом . Напрасная надежда! С тем же успехом они могли бы думать, что избегут своей смерти!

Был один живописец в числе живописцев Рума, и его полотна считались верхом совершенства. Он писал сеньоров на великолепных конях и на палубах крепких парусников; он писал сеньор в роскошных экипажах и в мифологических ситуациях, в окружении больших белых птиц и морских драконов. И его спрашивали, почему столь совершенны его полотна и так неуклюжи и некрасивы его дети, а он, опьяненный успехом, восклицал, что картины он делал днем, а детей – ночью. Но в особняке случился пожар, и ни с одного полотна не ускакал от огня ни один конь, не отдал швартовы ни один корабль, не взлетела ни одна белая птица. Все, что удалось спасти из особняка, включая хозяина, потерявшего сознание, вынесли его неуклюжие и некрасивые дети... А полотна остались тем, чем и были...

Умрет каждый, и в Судный день каждый будет стараться наполнить смыслом все свои дела, свои поступки, – свое творение! – и, значит, вновь и вновь совершать их, но теперь освещенные неугасимым и невыносимым огнем понимания. Земля сбросит свои нищенские одежды и станет, как она и есть, «звездою, огнем пронизанной насквозь». Скидок не будет. Если хромые дервиши побегут вперегонки, то и самый быстрый из них все же останется хромым. Чужая зоркость не будет в пользу слепому. Счастлив будет лишь тот, чьи поступки были продиктованы любовью и повлекли благие результаты, ибо такие поступки повторить не будет больно!

Творить – значит замахиваться на божественные права! Великие гностики древности, к мнениям которых прислушиваются суфии, знали, что стремление к своему возвышению и расширению контролируемой тобой сферы есть причина зла и беспорядка. Так считал, например, Василид. И что ты сможешь сотворить? Кентавра? Убогая фантазия, просоночный бред! Кусок отсюда, кусок оттуда... Но будет ли в нем биться сердце? Кузнец земной всегда соперничает с Кузнецом небесным. Он может создать золотое солнце, – но оно не будет светить и греть; это тот же кентавр, ибо форма солнца соединена с несвойственным ему материалом. Кузнец может выковать Золотую девушку, Олтынкыз, – но с ней невозможно спать, от нее невозможно иметь детей... Обо всем этом повествуют наши мифы.

Когда в плове не хватает соли, ты добавляешь соль – и плов становится вкусным. Когда тебе нужна бронза, ты добавляешь олово, цинк или сандараку в медь – всего дел, чисто поварские рецепты. Но вот живой человек и мертвый человек: каждая жилочка, каждый волосок остался прежним. И тем не менее между ними нет ничего общего. Но чту уходит из одного, когда он умирает, и чту нужно добавить в другого, чтобы он был жив? Знаешь ли ты это? Умеешь ли ты делать это? А если нет, о каком творчестве можешь ты говорить?

А вот другой человек: он дышит, сердце его бьется, но он не слышит и не понимает слов. Если это ребенок – вырасти его; если это спящий – пробуди его... А если он уже вырос, но не пробудился? Ни один алхимик, из тех, что берутся превратить свинец в золото, не возьмется превращать глупца в мудреца. Слишком очевидны здесь результаты! А обозвать кого-то дураком еще недостаточно, чтобы самому стать умным.

Две кабарги в долине обитали,

Одни и те же травы их питали,

Но мускуса дала одна немало,

И лишь навоз другая даровала .

Самое большее, на что мы способны – услыхать и запечатлеть на пергамене пульсацию – не всю, хорошо, если один толчок! – самоценной, живой жизни. И тогда-то яснее всего тщетность наших авторских прав: нам всего лишь удалось подглядеть и воплотить в жизнь клочок изначального генерального плана подлинного Творца. Такова любовь.

И все же творчество есть! Творец не успел или не захотел выдумать, например, меч и седло, кувшин и шатер, городские стены и морские корабли – все это сделали люди. И таких вещей много. Каждая наковальня, каждый гончарный круг – алтарь невидимого Бога творчества. Но есть еще иные вещи, тоже созданные людьми и хранимые Аллахом превыше любых драгоценностей, вещи, нарушение которых не может быть искуплено ничем и никак: поистине, это клятвы и договоры. Злодей, который дорожит своей шкурой превыше заключенного им договора, злодей, который солжет при клятве или нарушит договор, навлекает гибель, посрамление и поражение и на свой род до сорокового колена, и на всю страну; он один причиняет миру зло большее, чем сто закоренелых нераскаянных грешников. Ложь, обман и предательство, худшим из видов которого всегда останется злоупотребление доверием, – непростимые грехи, которые были бы хуже самой гордыни, если бы не были рождены ею. А один из самых обычных и не замечаемых видов злоупотребления доверием – это нежелание или неумение доводить свою работу до совершенства.

Ты должен узнать кузнечное ремесло, и, поистине, вот первое, что ты должен понять и запомнить: каждая вещь, созданная тобой, должна быть безупречна и совершенна в своем роде. Творец не имеет права на ошибки, ибо расплачиваться за них приходится не ему. Он обязательно узнает о своих ошибках в Судный день, и поистине не будет ему радости в этом узнавании! Кузнец, плохо сковавший саблю или не так вбивший гвоздь в подкову, да будет тебе вестимо, в тот страшный час узнет, в чьей руке переломилась сабля, с копыт чьего жеребца соскочила подкова и в каком городе неверные из-за этого вырезали женщин и детей!

Подумай, когда соберешься махнуть рукой на очередную свою поковку и сказать: «а, и так сойдет», – подумай в этот момент о некрасивой одинокой девушке, которая горько рыдает в подушку, завидуя подругам-красавицам! Она здорова и сильна, бедра ее широки и в ее пупок входит унция орехового масла, – но рот ее или нос больше предписанного каноном, подбородок – тяжелее или глаза – меньше; и парни заглядываются не на нее, а на ее подруг. Но чем же она виновата?

А я? Я наставник, и, поистине, я отвечу на Великом суде за каждого из своих подопечных, за их – по моей вине совершенные – ошибки, за их – по моей вине изломанные – судьбы...

Поистине, Творец, создавая свои творения, не зря одарил их фитрой! Тем самым он сделал их соучастниками всех своих дел – и творения тоже! Дерзай! Может быть, ты окажешься в числе идущих правой дорогой! Ведь без своей веры жить невозможно! Делать же вид, что исповедуешь чужую веру, так же тошно, мерзостно и бесполезно, как нюхать запах чужих шашлыков, слышать, как звенит чужое золото, или подглядывать, как чужой тебе человек и его наложница, целуясь и смеясь, совокупляются между собой. Говорят, что вера нужна лишь целому народу, уподобляя безверие тому мартовскому льду, по которому один человек еще переберется или не переберется, а толпа провалится в ледяную воду обязательно. Но это не так. Ничего нет хуже жизни без веры, жизни в безнадежном страдании на этой земле.

Но помни, творя, какая ответственность ложится на тебя за твои творения! Ведь насколько выше тебя был тот ангел, тень от тени Бога, который отважился стать Творцом этого мира, и вдохнул жизнь в свои несчастные творения, и эти творения – мы! Послушай, сколько скорбной иронии вложил Хайям в эти строки:

Конечно, цель всего творенья – мы,

Источник знанья и прозренья – мы.

Круг мироздания подобен перстню,

Алмаз в том перстне, без сомненья, – мы !

Но опасайся и другого – восхититься своим творением, сделать его кумиром! Сколько бы души ты ни вложил в свое изделие – ты не можешь вложить в него Душу! Подумать так – значит, совершить грех «ширк», идолопоклоннически отождествить вещь – с Творением, а себя – с Аллахом! Не смейся, ибо поэты и художники часто грешат этим грехом, говоря, что их создания «стали жить самостоятельной жизнью», и забывая, что и сами-то они, поэты, – лишь буквы в неведомых им письменах Бога, а их строфы живут только если кто-то повторяет их!

Ты, который ушел и пришел со согбенным хребтом,

Ты, чье имя забыто в мятущемся море людском,

Стал ослом, твои ногти срослись, превратились в копыта,

Борода твоя выросла сзади и стала хвостом...

Поистине, нет иного пути познания Аллаха, постижения его подлинной сущности, как не разумом, но всем сердцем (ал-калб) вместить его единственность и единство (ат-таухид). Для этого нужны любовь (махабба) и упование во всех своих делах на Аллаха (таваккул). И тогда, если ты окажешься достоин того, Аллах снизойдет в твое сердце и ты растворишься в божественной сущности...

– Я совсем запутался! – поднес ладони ко лбу Абдаллах. – Сначала ты уподоблял человека Творцу мира – у которого тоже, по твоим словам, был Творец – и я видел многоступенчатую лестницу, на которой каждый – Творец и каждый – Творение; на которой каждый – Гончар, и каждый – глина в руках своего Гончара... Но теперь ты говоришь – ат-таухид – и я вижу, что каждый способен быть Творцом лишь в той мере, в какой он вместил в себя Высшего, растворился в нем...

–...Когда ты творишь именем Аллаха, – подхватил старик, – ты – вовсе не пыль под колесницей Вечности, – хоть тебе и предстоит быть изъеденным червями и обратиться в эту пыль! Ты – соавтор этого мира, в той мере, в какой Аллах дал тебе постичь его предвечные замыслы – и можешь многое сделать в нем, разрушить или построить, собрать или расточить.

Но ты же – когда воспринимаешь мудрость учителя – труп в руках обмывальщика трупов, ибо здесь творишь не ты, а творят тебя! Разве по твоему уму и знаниям ткалась пурпурная пряжа твоего организма во чреве твоей матери?

А когда шейх прикажет тебе: «Сделай!» – ты лишь меч в его руке и должен слепо повиноваться, хотя бы и не понимая смысла происходящего, ибо здесь творишь не ты, а творят тобой! Поистине, нет более великой науки, чем научиться различать именительный, винительный и творительный падежи! И я, клянусь Аллахом, должен научить тебя этому – или я не стою и ломаной акче!

Но научившись различать, когда ты – кто, ты можешь не принять этого различия! Клянусь подножием престола Всевышнего, это – бунт! Это та вина, непрощаемая и неискупимая (впрочем, есть и другие мнения, а Аллах знает лучше!), которой виноват Иблис, и я расскажу тебе эту историю – но не так, как ты ее знаешь...