Северная Каролина Каллоухи

Серый кит – впечатляющее создание: 36 тонн живого веса длиной в пятнадцать метров с огромным трехметровым плавником. Вот один из этих гигантов появляется над водой в двадцати километрах от побережья Калифорнии и испускает свой последний слабый вздох. На шестьдесят пятом году жизни к огромному животному приходит смерть, и оно с трудом держится на поверхности.

Некоторые киты начинают тонуть сразу, но этот еще некоторое время будет держаться на плаву. Внутри его туши будут распадаться ткани и белки, разжижаться органы и образовываться газы – они наполнят пространство между подкожным жиром и кожей и превратят кита в жуткий воздушный шар. Если его проколоть, сила сжатых газов отбросит мягкие внутренности на несколько метров от тела. Но шкура кита крепко удерживает их, и газы выходят медленно. Наш умерший кит сдувается и постепенно начинает тонуть. Он будет опускаться все ниже и ниже – больше чем на километр в глубину – пока наконец не коснется мягкого ила морского дна.

Там, внизу, в батиальной[8] (или полночной) зоне океана, очень холодно и абсолютно темно: солнечный свет не добирается на такую глубину. Наш кит падает сюда не для того, чтобы «покоиться с миром» и лежать на дне в холодной, не потревоженной ничем темноте. Его останки вот-вот станут местом грандиозного банкета, который будет длиться десятилетиями. Этот процесс, известный в научных кругах океанологов как «падение кита», создает целую экосистему: вокруг туши словно возникает ресторан для похожих на инопланетных чудовищ созданий из первобытных глубин.

Подвижные падальщики ориентируются на запах и первыми прибывают на пир. Это типичные представители глубин: полярные акулы, рыбы-миксины (неправильное название – они скорее похожи на выделяющих слизь угрей, чем на рыб), крабы и химеры. Они набрасываются на разлагающуюся плоть и поглощают ее со скоростью почти шестьдесят килограммов в день.

Когда масса органических тканей оказывается съедена, на туше селятся другие обитатели бесплодных морских глубин. Здесь разбивают лагерь моллюски и ракообразные. На костях кита вырастает густая красная борода из глубоководных червей, на каждом квадратном метре их сидит по сорок пять тысяч. Латинское название этих червей – Osedax – означает «пожиратель костей». Оправдывая свое название, эти создания без глаз и ртов проникают в кости и извлекают из них масла и жиры. Ученые недавно обнаружили, что любящие серу бактерии, которых находят на месте «падения кита», подобны тем, что живут в глубоководных гидротермальных источниках.

Место падения кита превращается в затянувшуюся на десятилетия версию клипа «Вы наш гость» из «Красавицы и Чудовища» – в развязную пирушку, где многочисленные создания пожирают кита: «сколько блюд, все не счесть». Кит – типичный представитель посмертных доноров, часть системы, столь же красивой, сколь и здравой: умирающее животное жертвует свое тело, чтобы другие могли процветать.

– Попробуй вот это, серого цвета. Это очень вкусно, – как будто говорит его туша. Иными словами, кит – ценный некрожитель.

По правде говоря, науке еще только предстоит узнать, что сами киты думают об этом. Если бы им представилась такая возможность, захотели бы они отказаться от падения и спрятать свои мертвые туши где-нибудь в непроницаемой крепости кораллового рифа? Безопасный приют после смерти – привлекательная идея, если не думать о том, что он помешал бы другим животным получить жизненно важные питательные вещества, которые уже не нужны покойному киту.

Киты всю свою жизнь поддерживают среду, в которой обитают. Из-за того, что они питаются рыбой и крилем, люди годами полагали, что меньше китов = больше рыбы и криля для нас. Этим уравнением оправдывается китобойный промысел и почти три миллиона убитых только в XX веке китов.

Как оказалось, уменьшение количества китов не означает увеличение количества рыбы. Чтобы прокормиться, киты ныряют в глубины океана, а затем поднимаются на поверхность, чтобы дышать и испражняться мощными фекальными шлейфами (да, они «выстреливают» какашками). Китовые какашки богаты железом и азотом. Они распространяются по поверхности воды и обогащают планктон, а от него – как вы уже догадались – зависит количество рыбы и криля. Киты играют ключевую роль в этой цепи как на протяжении своей жизни, так и после смерти.

Возможно, вы инстинктивно чувствовали подобную тягу пожертвовать после смерти свое тело. Чем еще объяснить возросшую популярность пожеланий в духе: «Когда я умру, не нужно суеты. Просто выкопайте яму и положите меня туда».

На самом деле это разумная просьба. Вернуть свое тело природе кажется одновременно и наименее дорогим, и наиболее эко-логичным вариантом. Кроме того, растения и животные, которых мы едим в течение жизни, вырастают и питаются на земле.

Полгектара земли может содержать больше тонны грибов, семьсот килограммов бактерий, четыреста килограммов дождевых червей, почти столько же членистоногих и водорослей и шестьдесят килограммов простейших. Земля буквально кишит жизнью, как и мертвое тело (будто колбаса в оболочке из кератина, то есть ороговевшей кожи). Микроскопическая магия творится с телом, уложенным всего в нескольких метрах под землей. Триллионы бактерий, живущих внутри нас, превращают наши внутренности в жидкость. Когда усиливающееся давление разрывает кожные покровы, происходит страстное слияние тела и земли.

Мы обязаны земле своими жизнями, и, как выразился Уильям Брайант Логан, «тела, которые мы возвращаем, – недостаточная плата». Однако, возможно, для начала и это неплохо.

* * *

– Как бы вы описали то, чем мы будем здесь заниматься?

Она подумала мгновение, прежде чем ответить:

– Мы проводим эксперименты.

– Какого рода эксперименты?

– Подождите, давайте не будем называть это «экспериментами», а то звучит так, будто я – сумасшедший ученый.

– Если не эксперименты, то что же?

– Мы создаем могильные холмы. Нет, это так же ужасно. Черт!

Я подождала.

– Я бы сказала, мы нащупываем рецепт могильного холма, – решилась она, лишь наполовину довольная формулировкой.

Стоит быть осторожным с высказываниями, если вы – Катрина Спейд, руководитель организации, которая, как выразилась New York Times, занимается «превращением тел в компост». Это деликатное коммерческое предложение, которое балансирует на грани между экологическим захоронением и схемой сумасшедших шарлатанов из «Зеленого сойлента».[9]

Мы с Катриной ехали по петляющей дороге в южных Аппалачах, среди гор Голубого хребта, которые стоят по обе стороны границы между Теннесси и Северной Каролиной. Сюда тоже, как и повсюду в Соединенных Штатах, просочилась современная похоронная индустрия и заменила собой местные традиции заботы об умерших. Но из-за религиозности и бедности населения, а также удаленности этих мест, развитие похоронной промышленности происходило здесь гораздо медленнее, чем в остальной стране.

Наконец мы повернули на пустынную дорогу и остановились перед воротами. Доктор Шерил Джонстон – доктор Джей, как ее зовут студенты, – была уже там вместе с группой волонтеров из числа учащихся последнего курса. Доктор Джей руководит Исследовательским центром судебно-медицинской остеологии[10] в Университете Западной Каролины. Вы, может быть, слышали о таких учреждениях, их еще называют «фермами трупов», где хранятся разлагающиеся тела, пожертвованные для научных исследований в области судебной медицины и для обучения персонала правоохранительных органов. Но доктор Джей спешит заметить, что «ферма трупов» – неточное название:

– На ферме выращивают продукты питания. Мы не выращиваем тела. Учитывая наш конечный продукт, можно назвать это «фермой скелетов».

Я искоса посмотрела на куски серебристого брезента, накрывающие, по-видимому, земляной могильный холм. «Неужели они закапывают пожертвованные тела прямо тут, на парковке?» – соображала я. На своем веку я повстречала много покойников, но все они спокойно лежали на стерильных белых столах или каталках и никому ничем не угрожали. Когда тело находится там, где его «не должно» быть, чувствуешь себя неловко, как будто встретил своего учителя химии в супермаркете.

– Не-а, – сказала доктор Джей после знакомства, – это не люди. Это сбитые машинами черные медведи. Департамент по природным исследованиям привозит их по пятнадцать, а то и по двадцать в год. Мех этих медведей такой черный, что ночью их сложно разглядеть на дороге.

Похороны медведей[11] входят в практику студентов последнего курса. Когда от медведя остается только скелет, студенты приносят клетку и собирают в нее кости, чтобы отнести их в лабораторию для исследований. Успешная работа с медведем дает студенту доступ к останкам человека, которые находятся не в зоне парковки (что я была рада услышать), а на холме, на участке размером двадцать шесть на двадцать шесть метров. Он огорожен забором из колючей проволоки, чтобы не пускать туда любопытных, а именно койотов, медведей и подвыпивших студентов колледжа.

Тем временем группа студентов поплелась на холм к воротам заграждения, запертым на висячий замок. Доктор Джонстон отперла его. Когда я зашла за ограждение, меня вовсе не сбил с ног резкий запах жуткого духа смерти. Напротив, эта маленькая поляна для трупов в горах Северной Каролины была чертовски мила, вся испещренная солнечными зайчиками, пробивающимися сквозь кроны деревьев и добирающимися до буйного подлеска. На тот момент там находились останки пятнадцати человек, которые покоились с миром в этом посмертном учреждении, – три тела были похоронены под землей, а другие двенадцать расположены поверх нее.

Кости женщины в пурпурной пижаме в горошек оказались разбросаны из-за потоков весенних ливней. Ее череп лежал рядом с ее же бедренной костью. В нескольких метрах слева от нее мужчина, умерший не так давно, открыл рот, словно зевая, и его нижняя челюсть держалась на тонких остатках плоти. Опустившись рядом с ним на колени, можно было увидеть на его лице янтарную щетину, пронизывающую кожу.

Катрина показала на холм, на распластавшийся скелет:

– Когда я была тут несколько месяцев назад, у этого парня еще были усы и удивительная мраморно-голубая кожа. Правда, от него не очень-то хорошо пахло. – Она примирительно кивнула скелету: – Прошу прощения, но это правда.

Идея создавать «компост из мертвых» впервые пришла в голову Катрине, когда она готовилась к защите степени магистра архитектуры. Пока другие студенты подражали работам Рема Колхаса и Фрэнка Гери, Катрина разрабатывала место упокоения для городских покойников. Она видела своих будущих клиентов в умерших жителях современных столиц, которым была по душе жизнь среди бетонных джунглей, но которые стремились после смерти вернуться в мир природы, где «плоть становится землей».

Зачем нужна эта затея с компостом, если самый очевидный способ утолить первобытную тоску о «воссоединении плоти и земли» – это создавать или сохранять традиционные кладбища, где тела просто отправляются в яму в земле – никакого бальзамирования, никаких гробов, никаких тяжелых бетонных сводов? Катрина справедливо замечает, что перенаселенные города вряд ли передадут под нужды умерших большие пустыри ценной, удобной для застройки земли. Поэтому она ориентируется не на тех, кто склоняется к захоронению, а на тех, кто выбирает кремацию.

Результатом диссертации Катрины стал «Городской проект мертвых» – архитектурный план центров «компоста тел» в городах. Такие центры можно организовать повсюду в мире, от Пекина до Амстердама. Предполагается, что родственники поднимают умершего по пандусу, построенному вокруг сердцевины – центрального здания из гладкого теплого бетона высотой в два с половиной этажа. Наверху тело помещают в обогащенную углеродом смесь, которая превращает тело (кости и все остальное) в землю.

Химическая реакция происходит, если богатую азотом субстанцию (пищевые отходы, сено или… тело умершего человека) смешать с материалами, богатыми углеродом (щепками или опилками). Если добавить немного влаги и кислорода, микробы и бактерии начинают разлагать органические ткани, и высвобождается тепло. В этом вся соль. Температура внутри компостной кучи зачастую достигает шестидесяти пяти градусов по Цельсию – достаточно, чтобы убить патогенные микроорганизмы. При правильном сочетании углерода и азота образуются молекулы, невероятно обогащающие землю.

– После этих четырех или шести недель в «сердцевине» вы перестаете быть человеком, – объясняла Катрина. – Ваши молекулы буквально превращаются в другие молекулы. Вы трансформируетесь.

Эта химическая реакция вдохновила ее назвать процесс «реконструкцией» («компост из мертвых» звучит слишком уж эксцентрично для большинства людей). По завершении его родственники могут забрать эту землю и отвезти в свой сад, чтобы мать семейства, которая так любила ухаживать за растениями, могла дать начало новой жизни.

Катрина на девяносто девять процентов уверена, что «реконструировать» человеческие останки можно, и у нее есть совет из впечатляющего списка ученых-почвоведов, полагающих, что она может быть уверена на все сто процентов. Помимо всего прочего, они годами делали «компост» из домашнего скота. Химические и биологические процессы разложения пятисоткилограммового бычка сработают и для жалких восьмидесяти килограммов человека. Но для доказательства Катрине нужен был эксперимент из реальной жизни (то есть реальной смерти) над человеческими останками.

И тут появилась доктор Джонстон и центр FOREST. Доктор Джей заинтересовалась идеей Катрины, но не была готова сразу приступить к эксперименту. Затем ей случайно досталась куча щепок по университетской программе по вторичному использованию сырья. Вскоре после этого ей позвонили и сообщили, что пожертвовано еще одно тело и его везут в центр. Тогда она написала Катрине: «У меня есть тело-донор. Будем пробовать?»

В феврале 2015 года тело, принадлежавшее семидесятивосьмилетней женщине (будем звать ее Джун Компост), поместили на ложе из щепок у подножия холма. Месяц спустя другое тело, принадлежавшее крупному мужчине (будем звать его Джон Компост), уложили на вершине холма в смесь люцерны и щепок и могильный холм укрыли серебристым брезентом. Эксперимент был не слишком сложным. Эти два тела-донора должны были дать ответ на единственный вопрос: «Превратятся ли они в компост?»

Сегодня в центре FOREST ожидают еще одно тело недавно умершего человека, оно должно прибыть в течение часа. При жизни его звали Фрэнк, ему было за шестьдесят, и он умер от сердечного приступа. Перед смертью Фрэнк принял решение пожертвовать свое тело центру исследования компоста человеческих тел.

– А семья Фрэнка знает обо всех нюансах? – спросила я доктора Джонстон.

– Я несколько раз разговаривала с его братом Бобби, – пояснила она. – Я сказала ему: «Вы можете запретить, и тогда тело Фрэнка используют для обычных судебно-медицинских исследований». Но семья настояла, что Фрэнк хотел именно этого. И если честно, когда подписываешь бумаги о пожертвовании тела для подобного места, ты уже готов ко всему.

Готовясь к прибытию Фрэнка, мы засыпа?ли лопатами сосновые и кленовые щепки, лежащие огромной кучей, в двадцатилитровые ведра из-под краски и переносили их на вершину холма. Физические нагрузки не утомляли Катрину, высокую худую женщину с короткой стрижкой «пикси». Несмотря на возраст – почти сорок лет – она напоминала мне популярного игрока в футбол из старшей школы, когда с полными ведрами почти бегом поднималась на холм.

Один из студентов-выпускников, рослый светловолосый парень, носил сразу четыре ведра – по два в каждой руке.

– Ты проходишь здесь практику? – спросила я.

– Да, мэм, верно. Последний курс судебно-медицинской антропологии, – сказал он, растягивая слова. Чтобы успокоить себя, я предпочла отнести «мэм» к южному акценту, нежели к моему все увеличивающемуся возрасту.

Таскать щепки под солнцем Северной Каролины (спешу добавить, что я прикладывала героические усилия) было похоже на рабство и совсем не напоминало дзен от собирания пепла после кремации.

К одиннадцати часам утра двухфутовый слой щепок внутри ограждения на вершине холма был готов. Не хватало только нашей жертвы – добровольца Фрэнка. Как по команде, в этот момент на парковку вкатился темно-синий фургон. Два человека в одинаковых брюках цвета хаки и подходящих к ним голубых рубашках поло с логотипом «Похоронного бюро Кроу» вышли из машины. Это были отец и сын: старший Кроу с седыми волосами, младший со светлыми.

Семейство Кроу никогда не бывало в центре FOREST, так что доктор Джонстон начала с экскурсии. Я увидела на их лицах замешательство от необходимости поднимать тело Фрэнка на холм и нести его через подлесок. Старший Кроу сообщил доктору Джей:

– Он довольно крупный малый.

Люди постоянно умирают в неподходящих местах (в креслах, ванных, сараях на заднем дворе, на верхних ступеньках высоких и опасных лестниц). Но директора похоронных бюро обычно забирают тела из этих мест, а не помещают их туда. Они гордятся тем, что перемещают тело из хаоса в порядок, а не наоборот.

Я спросила старшего Кроу, не самая ли это странная перевозка тела за всю его практику.

Он посмотрел на меня через плечо и вознаградил сухим «да». Точка.

Наш маршрут был построен так, чтобы не беспокоить других обитателей центра FOREST, и это был долгий путь пешком. В своем сложном превращении в скелеты тела-доноры могут быть потревожены дождями и маленькими созданиями. В FOREST можно запросто наступить на чью-нибудь непослушную малоберцовую кость.

Старший и младший Кроу подняли к главным воротам носилки, на которых покоилось тело Фрэнка, завернутое в голубой больничный мешок. Его яркий цвет сильно контрастировал с приглушенными зелеными и коричневыми тонами северокаролинского лета. Бирка на мешке гласила «Университет Западной Каролины – „Городской проект мертвых“». Катрина поглядела на эти слова, и ее губы тронула легкая улыбка. Позже она сказала, что почувствовала прилив радости, как будто то, что название ее проекта напечатано на бирке, означает его признание.

Кроу-отец беседовал с доктором Джонстон. К моему удивлению, его расспросы были далеки от «Ну-ка, скажите мне еще раз, что вы все, сумасшедшие шарлатаны, тут делаете?». Он сразу перешел к «О, так вы используете люцерну, чтобы ускорить образование азота?». Старший Кроу сам занимался компостом и был хорошо знаком с технической стороной дела.

В коммерческой похоронной индустрии естественное погребение называют не иначе, как «миф от хиппи, который нашим клиентам никогда не понадобится», и для нас было большой радостью получить неожиданного союзника довольно радикальной идеи в лице директора традиционного похоронного бюро.

К несчастью для Катрины, борьба с похоронной индустрией не единственная трудность. Майк Адамс, популярный блогер (а также противник вакцинации, сторонник теории запланированного государством взрыва башен-близнецов 11 сентября 2001 года и скептик по отношению к официальной версии стрельбы в начальной школе Сэнди-Хук), написал о Катрине статью, которую на Facebook перепостило почти одиннадцать тысяч человек. Адамс заявил, что проект по «реконструкции» направлен на выращивание продуктов питания для городских бедняков. В своем посте он утверждал, что новый процесс потребует непрерывного снабжения компоста сырьем, чтобы накормить людей, и это наверняка приведет к «обязательной эвтаназии пожилого населения, чтобы бросить их тела в компост». Также Адамс заявил, что проектом «воспользуется правительство, чтобы маскировать массовые убийства».

Если бы вы были знакомы с Катриной – энтузиастом в сфере экологии, живущей в Сиэтле с мужем и двумя детьми, то сама мысль о том, что она может разрабатывать план массовых убийств, показалась бы вам абсурдной. Но вопрос распространения информации в обществе остается открытым: на каждого человека, который верит в то, что будущее предназначение его тела – питать землю, приходится другой, уверенный в том, что план Катрины воплощает в себе все пороки общества.

Операция по подъему Фрэнка на вершину холма началась довольно скоро и потребовала совместных усилий команды, члены которой устроили утомительную дискуссию о том, как следует нести тело – ногами или головой вперед. В какой-то момент я отвела глаза, и мой взгляд упал на череп, взирающий с высоты холма на нас, живых, и усмехающийся абсурдности нашего спора.

Когда Фрэнк наконец прибыл на вершину холма (головой вперед), голубой мешок с телом уложили на ложе из щепок и раскрыли молнию, обнажив тело высокого здоровяка, одетого лишь в трусы и носки. Мы перекатили Фрэнка на правый бок и осторожно вытащили из-под него мешок. Теперь у этого человека на щепках не было пути назад.

У Фрэнка была седая эспаньолка и волосы до плеч, а левая рука элегантно лежала за головой в стиле «нарисуй меня, как одну из твоих француженок»^[12]. Торс и руки были покрыты татуировками: волшебник, змеи, религиозные символы, тираннозавр, скачущий по груди. Яркие чернила татуировок устроили взрыв красок в неброском лесном ландшафте.

Студенты-выпускники удалились, чтобы собрать побольше люцерны, и я впервые за все утро осталась с Катриной наедине.

Она посмотрела на Фрэнка, и в уголках ее глаз закипели слезы. – Этот мужчина здесь не случайно. Ты знаешь? Он хотел оказаться здесь.

Она остановилась и глубоко вдохнула, прежде чем продолжать:

– Я так благодарна ему.

Катрина взяла горсть смеси люцерны и щепок и положила на лицо Фрэнка – эта часть его тела будет укрыта первой.

Я присоединилась к ней, и мы стали засыпать смесью его шею и руки, словно укутывая его.

– Мы вьем для него гнездышко! Выглядит уютно, – сказала Катрина.

И тут же осадила себя:

– Доктор Джей вряд ли обрадуется, что мы тут сентиментальничаем с телом. Завязывай, Катрина.

Я не была в этом так уж уверена. Незадолго до того доктор Джонстон рассказала мне историю одного восьмидесятилетнего мужчины, который завещал свое тело центру FOREST. Когда он умер, его жена и дочь привезли тело на семейном грузовике. Им даже разрешили выбрать для него место в подлеске. Его жена умерла полгода спустя. Она попросила, чтобы ее тело похоронили рядом с ее мужем. Эту просьбу уважили, и тела супругов разлагались бок о бок друг с другом, так что в смерти они были так же неразлучны, как в жизни. Не похоже на того, кто чужд сентиментальности.

Доктор Джей в этом плане непреклонна.

– Я зову доноров «мистер такой-то» или «миссис такая-то». Зову их настоящими именами и не вижу причины делать по-другому. Это ведь по-прежнему они. В других учреждениях со мной не согласны и говорят, что это не позволяет держать профессиональную дистанцию. Но я считаю, что это очеловечивает тела. Я встречалась со многими из этих людей при их жизни. Я знаю их. Все они – люди.

Подход доктора Джей – это новая волна в научной практике пожертвований тел, в рамках которой покойник воспринимается как человек, а не безымянный труп. Эрнест Таларико-младший – заместитель директора по медицине в Северо-Западной медицинской школе Университета Индианы, в анатомические лаборатории которой жертвуют тела для обучения студентов. Когда Таларико только начинал свою программу исследований, он осознал, насколько неприятно ему привычное отношение к телам-донорам как к безымянным кускам плоти, которых называют по номерам или кличкам.

В январе Таларико организовал поминальную службу для шести пожертвованных его программе тел. На ней присутствовали студенты первого курса и, что удивительно, родственники покойных. Рита Борелли, пожертвовавшая тело своего мужа Университету Индианы, была потрясена письмом от студентов, в котором они просили сообщить больше информации о его жизни.

– Они даже попросили прислать фотографии. Я так расплакалась, что с трудом дочитала письмо до конца.

Присутствие семьи на службе не обязательно, но оно позволяет студентам попрактиковаться в почти невыполнимой для современного врача задаче – откровенно побеседовать о смерти. Студенты даже называют тело-донор «своим первым пациентом». В очерке Wall Street Journal, посвященном программе, студентка-медик первого курса Рания Каукис отметила, что «было бы легче думать о теле просто как о наборе цифр. Но это не делает врача хорошим специалистом».

Учитывая эту просвещенную точку зрения, я спросила доктора Джей, собирается ли она пожертвовать свое тело центру FOREST, когда покинет этот бренный мир. Ответ был – в целом да. Но она беспокоилась о своих студентах. Одно дело – знать биографию донора и обращаться к нему «мистер такой-то», и совсем другое – наблюдать, как твой профессор разлагается у тебя на глазах. Однако основным препятствием для доктора Джей была ее мать. Та происходила из поколения, которое достойными похоронами считало службу в церкви, и была всецело против идеи о декомпозиции тел. Доктор решила, что не станет жертвовать свое тело, если на момент смерти ее мать еще будет жива.

Но совсем недавно, размышляя о том, как распорядиться собственным телом, мама доктора Джей заявила:

– Не понимаю, зачем вся эта канитель с кремацией или захоронением. Почему бы просто не относить наши тела в лес и не позволять им разлагаться естественным путем?

– Мам? – сказала доктор Джей.

– Да, дорогая?

– Ты ведь знаешь, что я этим и занимаюсь, да? Что так и происходит в центре FOREST? В нашем центре тела разлагаются прямо в лесу.

Могила из щепок возвышалась над Фрэнком на целый метр, как курган викинга. Рослый светловолосый выпускник устанавливал проволочную ограду высотой в половину кургана, чтобы смесь компоста (или, не дай бог, Фрэнк) не оказалась разбросанной по холму. Это сильно отличалось от завершения процесса «реконструкции» в городских условиях, но галдящие птицы, стрекочущие цикады и солнце, пробивающееся сквозь деревья, навели меня на мысль, что это идеальное место, чтобы разложиться.

Группа волонтеров, покрытых потом и древесной пылью, вернулась внутрь заграждения. На этот раз они принесли воду в контейнерах из-под наполнителя для кошачьего туалета Tidy Cats. На могилу вылили сорок пять литров воды, чтобы пригласить микробов и бактерий поселиться в компосте. Поскольку для документирования процедуры были сделаны несколько фотографий, кто-то посоветовал удалить лейблы Tidy Cats. Иначе получалось двусмысленное «Tidy Cats: человеческий компост для тебя!» – что не понравилось бы ни Tidy Cats, ни центру FOREST.

Катрина рассматривает эту часть процесса – когда поверх могилы наливают воду – как часть будущего ритуала. Ей не хотелось бы, чтобы «Городской проект мертвых» испытывал ту же аллергию на участие родственников, что и крематории. Она надеется, что, наливая воду на свежие щепки, родные смогут пережить такой же торжественный момент, как и поджигая погребальный костер, нажимая кнопку современного механизма крематория или насыпая землю на крышку гроба. Когда мы наливали воду на могилу Фрэнка, мы ощущали сакральность этого действия. Нам казалось, это начало чего-то нового – для Фрэнка и, может быть, для всего общества.

* * *

Пообедав в городке в спортивном баре (мы не стали объяснять бодрому светловолосому официанту, почему мы все в щепках), мы вернулись в FOREST. Фрэнк был не единственным поводом приехать в центр: оставались еще Джун и Джон Компост. Сегодня мы раскопаем их могилы и посмотрим, что от них осталось. Если что-нибудь осталось.

Поднимаясь на холм, доктор Джей обернулась к Катрине и сообщила ей:

– Ой, забыла тебе сказать, поисковые собаки даже не подошли к этим холмам. – Лицо Катрины засияло.

За долгую карьеру судебного антрополога доктор Джей не раз помогала в поисках пропавших людей, в основном в дремучих лесах окружающих гор. Зная из первых рук, с какими сложностями сталкиваются в таких ситуациях власти, доктор Джей создала центр FOREST, чтобы помогать правоохранительным органам и добровольцам-спасателям с поисковыми собаками. Для дрессировщиков огромная удача – иметь доступ к настоящим телам, разлагающимся в условиях, близких к тем, в каких они могут быть найдены. После недели дрессировки в центре FOREST доктор Джей отправляет дрессировщиков домой. С собой она дает образцы того, что называет «грязная грязь» – это земля, собранная рядом с разложившимися телами, чтобы офицеры могли продолжать дрессировку дома.

– Ты бы видела, как они радуются, когда мы даем им баночки с землей или фрагменты одежды с разложившегося тела. Как будто наступило Рождество и они получили подарки, – поделилась со мной доктор Джей. Как поется в старинной песне, «моя любовь подарила мне двух горлиц и флакон с землей из-под мертвого тела»^[13].

Так что же такого важного в том, что ищейки даже не подошли к могиле? Собаки ориентируются по запаху и без труда могут учуять покойников, лежащих на земле или даже погребенных в неглубоких могилах. Но внутри компостного холма влажность, аэрация, углерод и азот сочетаются в пропорциях, достаточных для того, чтобы не пропускать запах наружу. Катрина понимает, что публика не примет этот новый метод избавления от тел, если постройки для реконструкции, предназначенные для скорби и ритуалов, будут источать запах разложения. Полное отсутствие интереса к погребальным холмам у собак означало отличные новости для будущего проекта.

Было решено, что первым мы будем выкапывать донора мужского пола, Джона Компоста. Этот высокий дородный мужчина умер в возрасте около шестидесяти пяти лет в марте. Это означало, что внутри могилы, начиненной щепками и люцерной, он провел около пяти месяцев. Джон находился на самой вершине холма, что значило, что он получает больше прямых солнечных лучей и окружающая его температура выше, чем у уложенной в подножье холма Джун Компост. Весь могильный холм был укрыт серебристым брезентом.

Раскапывать могилу большими металлическими лопатами или совками было рискованно: мы могли разрушить то, что лежало внутри, что бы это ни было. Так что мы воспользовались ручными лопатками и массивными пластиковыми граблями. Мы осторожно раскапывали могильный холм яркими фиолетовыми и желтыми лопатками, похожие на детей, занятых постройкой жуткого замка из песка.

Неожиданно мы наткнулись на кость. Доктор Джонстон подошла и с помощью мягкой кисти обнажила левую мужскую ключицу.

Катрина была подавлена этим открытием.

– Не буду врать. Я хотела, чтобы там не оказалось ничего. Хотела, чтобы мы копали, копали и находили одну лишь… землю.

Доктор Джей улыбнулась.

– Смотри-ка, а я хотела, чтобы там что-нибудь нашлось.

– Подождите, – сказала я. – Мы же говорим о превращении тела в компост за четыре – шесть недель, так почему же вы ожидали, что здесь будут кости?

– Потому что у доктора Джей другой мотив, она хочет, чтобы остались кости, – вмешалась Катрина.

Хоть доктор Джей и с энтузиазмом отнеслась к проекту Катрины, в то же время она была озабочена недостатком скелетов в своей судебной коллекции – там даже близко не было нужного количества костей. Судебным антропологам необходимо достаточное разнообразие костей людей разного пола и возраста, чтобы иметь действительно широкие возможности их сравнивать.

Доктор Джей считала, что если она уловит правильный момент времени, чтобы раскопать могильный холм, то сможет превращать тело с плотью в скелет гораздо быстрее, чем работает нынешний метод – оставить тело под открытым небом и ждать, пока жучки, звери и природа сделают свое дело.

В тот день, когда Джона Компоста уложили в щепки, по его телу распределили слой ярко-зеленой люцерны, чтобы повысить температуру внутри могилы – что, похоже, удалось. Но компост также нуждается во влаге, а по мере того как мы углублялись внутрь холма, становилось очевидным, что слой люцерны вытянул влагу из тела. Джон Компост оказался мумифицирован, и его белая, похожая на бумагу плоть виднелась на подвздошной и бедренной костях, которые я очищала осторожными движениями кисти. Суровый урок по компосту номер один: не перебарщивать с люцерной.

Доктор Джей обнаружила нечто интересное, когда очистила его голову и правое плечо, которые единственные остались не покрыты люцерной. Здесь кости совсем не мумифицировались и были чистыми и темными – от плоти не осталось ни следа. Грудинная кость начала разлагаться, и на ней появились дырки, как на швейцарском сыре.

Несмотря на это обнадеживающее открытие, Джон Компост был далек от превращения в плодородный чернозем, как на то надеялась Катрина. Джон был заключен внутри этого могильного холма целых пять месяцев, но никуда за это время не делся, а мумифицировался и продолжал здесь околачиваться. Скотоводческий компост из взрослого вола созревает всего за четыре недели при условии механической аэрации. Потрохам со скотобойни хватает и пяти дней. Для человеческого компоста предстояло сделать еще многое.

Доктор Джей была невозмутима.

– Каждый раз узнаешь что-то новое, – она пожала плечами и дала отмашку заново укрыть Джона (добавив больше воды и убрав злополучный слой люцерны).

Эксперименты, которые проводят в центре FOREST, напоминают попытки итальянского профессора анатомии Лодовико Брунетти создать в конце XIX века первый механизм кремации. Методы Брунетти отвечали стилю промышленной эры – он использовал то, что Томас Лакер называл «строгим технологическим модернизмом».

Брунетти провалил множество экспериментов, и все же они представляют собой «начало новой эры в истории обращения с покойниками». В конце концов, сегодня практически в каждой развитой стране самым распространенным способом ликвидации мертвых тел являются промышленные механизмы крематориев.

Первое тело, которое Брунетти кремировал в кирпичной печи, принадлежало тридцатипятилетней женщине. Эксперимент нельзя было назвать неудачным, так как печь сократила вес тела до двух с половиной килограммов, состоящих из фрагментов костей. Но этот способ занял четыре часа – чересчур много времени, чтобы удовлетворить профессора.

Брунетти предположил, что процесс можно ускорить, если расчленить тело. Труп номер два, принадлежавший сорокапятилетнему мужчине, отправился в ту же самую кирпичную печь по частям: на первом уровне были конечности, на втором – голова, торс и таз, и на третьем – всевозможные органы и внутренности. Кремация заняла те же удручающие четыре часа, но теперь оставшиеся кости весили чуть больше килограмма.

Катрина подумывала о такой же тактике. Многие эксперты по компосту говорили ей: «Если вы действительно хотите получать компост в разумные сроки, вам следует сначала разрубить тело». Неоднозначные предложения от ученых этим не ограничивались. Некоторые говорили, что нужно добавлять в могилы навоз, а один любитель компоста написал ей такое письмо: «Дорогая миз Спейд, я заинтересовался вашим проектом. Мне очень повезло с моей компостной кучей, потому что я использовал мочу из больниц. Вы не думали об этом?»

– Вы ответили ему? – спросила я.

– Мне пришлось вежливо отклонить идею с мочой из больниц. Это отличный источник азота? Да. Она ускорит процесс? Наверное, да. Собираюсь ли я окунать в нее покойников? Нет.

Брунетти не остановился на идее разделить мертвеца на части и в следующей серии экспериментов решил поиграть с увеличением температуры, помещая разные части тел в печь, предназначенную для получения каменноугольного газа – вещества, которое в XIX веке использовали для освещения. Хотя эта печь нагревалась на несколько сотен градусов жарче, процесс занял на два часа больше (шесть часов в совокупности). Зато в результате остались совершенно обугленные кости, а органические ткани оказались полностью уничтожены. Никаких следов того, что делает человека человеком, включая ДНК – хотя наш профессор в то время вряд ли понял бы, о чем идет речь, – не осталось.

В своих записях в 1884 году Брунетти написал о кремации так:

Это торжественный, великий момент, отличающийся священными, величественными свойствами. Сожжение трупа всегда вызывало во мне сильное эмоциональное возбуждение. До тех пор, пока его очертания еще напоминают человека, а плоть горит, зритель охвачен изумлением, восторгом; когда же форма исчезает, а тело обугливается, верх одерживает печаль.

В 1873 году Брунетти был готов представить результаты своих экспериментов на Всемирной выставке в Вене. На его стенде под номером пятьдесят четыре в итальянской секции были выставлены стеклянные кубы, содержащие результаты его экспериментов – кости и плоть разной степени распада.

Технология кремации Брунетти предлагала обществу возможность пропустить стадию разложения, сразу превращая тело в неорганический материал. Он надеялся сделать процесс промышленным, ускорив его, насколько это возможно, и доведя до результативности заводской линии. По словам Лакера, современная кремация, какой ее видел Брунетти, «была вопросом науки и технологий». Послание было отчетливым: природа и ее процессы куда как неаккуратны и неумелы, они месяцами работают над тем, что разогревающаяся до тысячи ста градусов доменная печь способна провернуть за какие-нибудь часы. Вывеска на стенде Брунетти гласила: «Vermibus erepti – Puro consumimur igni», или: «Спасены от червей – поглощены очищающим пламенем».

Почти сто пятьдесят лет спустя мы с Катриной оспорим идею Брунетти, что только пламя может очищать. Поэт Уолт Уитмен говорил о земле и почве как о великих преобразователях, принимающих «остатки» людей и производящих «столь божественные материи». Уитмен дивился способности земли вбирать в себя все испорченное, отталкивающее, заразное и создавать новую, чистую жизнь. Нет смысла уничтожать органические материи с помощью газа или огня, если из «остатков» твоего бренного тела может получиться что-то прекрасное.

Доктор Джей отправилась в палатку на парковке, чтобы загрузить в компьютер данные с электронного самописца, установленного на груди Джона Компоста. Этот приборчик фиксировал температуры, которым подвергалось тело Джона в могиле. А мы с Катриной принялись раскапывать второй могильный холм, в котором покоилась Джун Компост. На момент смерти семидесятивосьмилетняя женщина была истощена болезнью. В могилу были добавлены только щепки, она находилась у подножия холма в тени и не была ничем накрыта.

Когда мы стали раскапывать могилу, нам начали попадаться личинки жучков и червей. Почва внутри холма была жирной и черной – компост часто называют «черным золотом». Но присутствие насекомых показывало, что ситуация далека от идеала. Оно означало, что внутри холма по-прежнему было что-то, служившее источником питания, угощение, дающее работу этим маленьким существам. Затем я наткнулась на бедренную кость Джун, покрытую толстым белым слоем разлагающегося жира, по консистенции похожего на греческий йогурт (уж простите, любители греческого йогурта). Копая глубже, мы обнаружили, что женщина была на последней стадии разложения – от нее остались практически одни кости. Проблема с Джун Компост была прямо противоположной проблеме с Джоном Компостом. Здесь было достаточно влаги (почему от нее и остались одни кости), но при недостатке азота температура внутри ее могилы не смогла увеличиться настолько, чтобы превратить кости в почву.

Вскоре в центр FOREST поступят другие тела, и их будут превращать в компост. Профессор юриспруденции по имени Таня Марш из Университета Уэйк-Форест дает своим студентам, изучающим похоронное законодательство, задание прочесывать законы штатов в поисках способа легализовать учреждения по «реконструкции» во всех пятидесяти штатах. Почвовед и эксперт по компосту Линн Карпентер-Боггс из Университета Западного Вашингтона скоро начнет эксперименты с животными, размерами сопоставимыми с человеком (некрупные коровы, большие собаки, остриженные овцы, редко свиньи – все умершие естественной смертью). В настоящее время ученые исследуют, что происходит во время «реконструкции» с ртутными амальгамными пломбами в зубах. Токсичные выбросы этих веществ в воздух – самая серьезная экологическая проблема кремации.

– Линн звонила мне на днях, чтобы рассказать о том, как движется изучение пломб и зубов, – сказала Катрина, – и упомянула вскользь: «Я вырыла себе могилу и спала в ней этой ночью». Она довольно серьезно практикует суфизм.

– Черт, вырыть свою собственную могилу и спать в ней! – ответила я.

– Да, смерть – это часть ее духовной практики. Она далеко не простой любитель компоста останков.

Стоит отметить, что основные «игроки» проекта по «реконструкции» – женщины: ученые, антропологи, юристы, архитекторы. Образованные женщины, которым выпала честь посвятить свою жизнь борьбе с несправедливостью. Они отвели заметное место в своей карьере изменению существующей системы погребений. Катрина отметила: «Люди так сосредоточены на предотвращении старости и разложения, что это стало одержимостью. А для женщин, живущих в этом обществе, его давление безжалостно. Так что разложение стало дерзостью, возможностью сказать: „Я люблю и принимаю себя“».

Здесь я соглашусь с Катриной. Женское тело зачастую находится в сфере влияния мужчины, идет ли речь о наших репродуктивных органах, нашей сексуальности, весе или манере одеваться. В разложении есть некоторая свобода, когда тело становится далеким от порядка, хаотичным и диким. Я уже предвкушаю, каким будет мой будущий труп.

В начале XX века, когда сфера похоронных услуг превратилась в доходную индустрию, произошел резкий поворот в отношении того, кто ответственен за мертвых. Из инстинктивной, первобытной работы, выполняемой женщинами, забота о трупах превратилась в «профессию», «искусство» и даже «науку» – хорошо оплачиваемое занятие для мужчин. Труп со всеми его физическими и эмоциональными сложностями был отнят у женщин. Помещенный в гроб на пьедестале, он стал чистым и аккуратным – и навсегда недостижимым для нас.

Может быть, такой процесс, как «реконструкция», – это наша, женская, попытка отвоевать свои тела обратно. Возможно, мы хотим стать почвой для ивы, розового куста, сосны – предназначив себя после смерти и гнить, и питать одновременно.