Испания Барселона

Американские похоронные бюро используют подозрительно одинаковую эстетику: плоский кирпич в стиле середины прошлого века, интерьер с бархатными шторами, неприятный запах освежителей воздуха Glade (маскирующий запахи антисептиков из комнаты по подготовке тел). В противоположность им, похоронное бюро «Альтима» в Барселоне – это нечто среднее между штаб-квартирой Google и церковью саентологии. Его здание минималистично, суперсовременно и запросто могло бы стать культовым. Все три его этажа могут похвастаться полами, стенами и потолками из элегантного белого камня. Широкие балконы приглашают выйти и полюбоваться садами. Не парковками, садами. Одна стена стеклянная от пола до потолка, и через нее видна панорама города, растянувшегося от гор до моря. Задержитесь у бара эспрессо, чтобы насладиться бесплатным Wi-Fi.

Средиземноморское солнце светило через окно и отражалось от белого пола. Ослепленная ярким светом, я все время щурилась, беседуя с привлекательными, ухоженными сотрудниками «Альтимы». Среди них был Жозеп, энергичный мужчина в костюме, руководящий всеми процессами.

Кроме Жозепа, в учреждении работают еще шестьдесят три человека. Они забирают и подготавливают тела, оформляют документы, беседуют с родственниками, проводят погребальные службы. «Альтима» обслуживает почти четверть всех покойных Барселоны, а это от десяти до двенадцати тел в день. Родственники могут выбрать сепультура или инсинерар (погребение или кремацию). Благодаря своим католическим корням, Испания перенимает опыт кремации медленнее, чем вся остальная Европа. По стране кремацию выбирают в 35 % случаев, в Барселоне – в 45 % случаев.

Посмертные традиции Барселоны не понять, если не исследовать особенности стекла. Прозрачное стекло означает не замутненное иллюзиями столкновение с жестокой реальностью смерти. Кроме того, стекло – надежная преграда, оно позволяет подойти ближе, но не вступать в контакт.

«Альтима» может похвастаться двумя большими ораториос (часовнями) и двадцатью комнатами для родственников. Родные могут арендовать одну из этих комнат и провести со своим умершим целый день – прийти с самого утра и оставаться до закрытия дверей в десять часов вечера. Многие семьи так и делают. Хитрость в том, что все это время тело находится за стеклом.

Вы можете выбрать, какого типа стекло будет помещено между вами и покойным. Испанский тип означает, что ваш умерший родственник будет лежать в гробу, окруженный цветами, за толстой стеклянной панелью, похожей на окно торгового центра. Если вы предпочитаете каталонский стиль, Жозеп и его команда вынесут прозрачный, как у Белоснежки, гроб в центр комнаты. В обоих случаях «Альтима» будет поддерживать постоянную температуру тела в диапазоне от нуля до плюс шести градусов.

За кулисами похоронного бюро – длинные коридоры, где тела в деревянных гробах ждут торжественного момента. Малюсенькие металлические двери, как в «Алисе в Стране чудес», дают возможность закатывать тела в витрину или стеклянные гробы.

– Что такого каталонского в стеклянном гробу? – спросила я. Моим переводчиком был Жорди Надаль, глава издательства, выпустившего мою первую книгу в Испании. Жорди был похож на героя фильма «Грек Зорба» и исповедовал философию carpe diem – он изъяснялся остротами и всегда следил, чтобы бокал был полон вина, а на тарелке лежали кальмар и паэлья.

– Каталонцы хотят быть ближе к своим умершим родственникам, – был ответ. «Глазея на них из-за стекла, как на животных в зоопарке? Какие, собственно, проблемы создают трупы?» – подумала я, но не сказала.

Я провела в Испании целую неделю, рассказывая в интервью для национальной прессы о том, как современные похоронные бюро держат семьи умерших подальше от тел их родственников. В «Альтиме» читали эти интервью, поэтому было чудом, что они проявили интерес к альтернативным методам, какого я не увидела ни в одной американской похоронной корпорации, и позволили мне навестить их. Я не хотела выпускать удачу из рук.

Нельзя сказать, что нам совсем удалось избежать неловкости. Один сотрудник, пожилой джентльмен, спросил меня, понравилось ли мне в Барселоне.

– Здесь великолепно, мне не хочется уезжать. Возможно, я останусь здесь и поступлю на работу в «Альтиму», – в шутку сказала я.

– Мы не наймем вас с вашими взглядами, – отшутился он не без некоторой резкости в голосе.

– Есть ли в испанском языке такая поговорка: «Держи друзей близко, а врагов – еще ближе»?

– А, да, – он поднял брови. – Так и поступим.

Люди, с которыми я говорила в Барселоне (обычные горожане и работники похоронной сферы), жаловались на поспешность похоронного процесса. Все уверены, что тело нужно похоронить в течение двадцати четырех часов, но никто не знает почему. Стремясь поскорее закончить дело, на родственников умершего давят похоронные бюро. Директора похоронных бюро, в свою очередь, заявляют, что это семьи покойных «хотят все сделать как можно скорее, скорее, скорее, чтобы успеть до того, как после смерти пройдут сутки». Все ощущают себя в ловушке двадцатичетырехчасового колеса для хомячка. Теории, объясняющие такое жесткое временное ограничение, разнообразны: от исторических причин, вроде мусульманского прошлого Испании (ислам требует, чтобы тело было захоронено до захода солнца), до теплого средиземноморского климата, в котором разложение происходит гораздо быстрее, чем во всей остальной Европе.

До XX века бытовало мнение, что труп – это опасная субстанция, распространяющая болезни. Имам доктор Абдулхалил Саид в интервью BBC объяснил, что мусульманская традиция хоронить мертвых в первые двадцать четыре часа «была способом защитить живых от возможных санитарных проблем». Еврейская традиция следует похожим правилам. Такие страхи побудили развитое мировое общество возвести защитные преграды между мертвецом и его родственниками. Соединенные Штаты, Новая Зеландия и Канада применяют бальзамирование, подготавливая тело с помощью химикатов. Здесь, в Барселоне, тело прячут за стеклом.

Сдвиг к устранению этих преград был довольно медленным, несмотря на то, что Всемирная организация здравоохранения пояснила, что даже в ситуациях массовых смертей «вопреки всеобщей убежденности, нет никаких доказательств, что трупы создают риск „эпидемических“ заболеваний».

Центры по контролю заболеваний говорят об этом еще более прямо: «Вид и запах разложения неприятны, но они не представляют опасности для здоровья общества».

Помня об этом, я спросила Жозепа, владельца похоронного бюро, разрешают ли они родственникам оставлять у себя тела без защитных стеклянных коробок. Хотя Жозеп и настаивал, что они редко встречаются с такими запросами, он пообещал, что они будут соглашаться на них и отправлять своих сотрудников домой к умершему, чтобы «закрыть отверстия».

Мы спустились на грузовом лифте вниз и вошли в зону подготовки тел. В Испании тела так быстро подвергают сепультура или инсинерар, что их редко бальзамируют. В «Альтиме» есть специальная комната с двумя металлическими столами, но полностью тела бальзамируют только тогда, когда перевозят в другую часть Испании или другую страну. В отличие от США, где бальзамировщик должен долго учиться в школе похоронных дел, а затем пройти стажировку, в Испании все обучение проводится внутри компании. «Альтима» гордится тем, что их сотрудников обучают эксперты из Франции, «в том числе человек, который бальзамировал леди Ди!».

В комнате для подготовки тел в одинаковых деревянных гробах лежали две одинаково старые женщины в одинаковых кофтах на пуговицах, с одинаковыми распятиями вокруг шеи. Две сотрудницы «Альтимы» склонились над одной из них и сушили феном ее волосы. Двое сотрудников-мужчин склонились над другой, натирая ее лицо и руки жирным кремом. Эти покойники готовились подняться наверх, чтобы улечься в стеклянном гробу или за стеклянной стеной.

Я спросила у Жорди, видел ли он когда-нибудь мертвых вот так, без стеклянной преграды. Со своей обычной живостью он признал, что не видел, но сказал, что вполне готов к такой встрече.

– Увидеть истину, подобную этой, – всегда изысканно, – объяснил он. – Это дает тебе то, что ты заслуживаешь как человек. Это дает величие.

* * *

Жоан был более седой копией своего брата Жозепа. Он управлял Cementiri Parc Roques Blanques («Белые скалы»), одним из кладбищ «Альтимы». В Испании все кладбища общественные, но частные компании, такие как «Альтима», могут заключать временные контракты на управление ими. Электрический гольф-кар сновал туда-сюда по холмам, проезжая мимо наземных мавзолеев и колумбариев. Яркими вспышками цветов, лежащих на плоских гранитных надгробиях, «Белые скалы» напоминали типичное американское кладбище.

Однако кое-что существенно отличалось. Жоан связался со смотрителем кладбища, чтобы тот присоединился к нам на одном из холмов. Наверху не было могил, только три неброские крышки люков. Смотритель наклонился, отпер массивные висячие замки и отодвинул металлические диски. Я присела на корточки позади него и заглянула внутрь. Под крышками открылись глубокие лазы, вгрызавшиеся в холм, доверху наполненные мешками с костями и кремированными останками.

Житель Северной Америки ужаснется при мысли об идиллическом кладбище, скрывающем в себе массовые захоронения сотен комплектов останков. Но на испанском кладбище это обычное дело.

Мертвец на «Белых скалах» ложится в могилу в земле или в стене мавзолея, но он не покупает себе дом на кладбище. У него есть лишь договор об аренде, и срок его пребывания в могиле ограничен.

Прежде чем тело будет похоронено, родственники покойного должны заключить договор аренды минимум на пять лет, пока происходит разложение. Когда от трупа останутся только кости, он присоединится к собратьям в общей яме, освобождая место для недавно умерших. Единственное исключение делается для забальзамированных тел (еще раз, это редкость в Испании). Этим телам может понадобиться больше времени для преобразования – около двадцати лет. Команда Жоана периодически заглядывает к забальзамированным покойникам, чтобы сказать: «О, ладно, приятель, ты еще не готов!» И тело остается в могиле или настенном склепе, пока не будет готово присоединиться к общему клубу костей.

Такие «многоразовые могилы» практикуются не только в Испании, они распространены по всей Европе, что весьма озадачивает обычного американца, который относится к могиле как к постоянному дому. В Севилье, на юге Испании, свободной земли на кладбище почти нет. Процент кремации здесь достигает восьмидесяти (очень высокий показатель для Испании), поскольку правительство дает на нее субсидию, снижая ее стоимость до шестидесяти – восьмидесяти евро. Испанцам выгодно умирать именно в Севилье.

В Берлине семьи арендуют могилы на срок от двадцати до тридцати лет. В последнее время земля на кладбище стала элитной недвижимостью не только для мертвых, но и для живых. Поскольку сегодня многие предпочитают кремацию, старые кладбища превращают в парки, общественные сады и даже детские площадки. С этими изменениями сложно смириться. Кладбища – это прекрасные места культурного, исторического и общественного значения. В то же время у них есть потенциал и к «переиспользованию», как сообщается в репортаже Public Radio International:

Затем идет берлинское кладбище, в основном очищенное от надгробий. Теперь это общественный сад, включающий в себя маленький огород беженцев из Сирии с помидорами, луком и мятой.

Старинная надгробная плита у мастерской скульптора на входе на кладбище приглашает беженцев на курсы немецкого языка.

– Это место, когда-то заброшенное, полное мертвых, теперь пригодилось для садоводства и развития живых людей, – говорит Фетевей Тарекегн, главный садовод общественного проекта.

«Белые скалы» пытаются сделать нечто большее, чем просто хоронить мертвых. Они получили награды за свои инициативы по защите окружающей среды. Весь их автопарк, включая катафалк в форме серебряного жука, разработанный студентами барселонской школы дизайна, работает на электричестве. На десяти гектарах земли живут охраняемые колонии белок и диких кабанов, стоят специальные домики для летучих мышей. Колонии летучих мышей разводят для того, чтобы контролировать нашествия опасных азиатских тигровых комаров. Впрочем, сотрудники «Белых скал» все равно заработали себе дурную славу тем, что посмели сотрудничать с летучими мышами, вампирами, этой мерзкой нежитью!

Однако сколь бы экологически разумными ни были эти инициативы, «Белым скалам» далеко до естественного кладбища. Мертвых хоронят в деревянных гробах в гранитных склепах, укладывая слоями по двое, трое или шестеро человек. Так почему бы не поместить тело прямо в почву, безо всякого гранита? Это позволило бы костям разложиться полностью, и не нужно было бы занимать место под общую могилу.

– Мы в Испании так не делаем, – сказал Жоан.

Сам Жоан решил, что после смерти его кремируют, но, похоже, он понимает неоднозначность такого выбора.

– Создание ребенка занимает девять месяцев, а мы разрушаем тело с помощью процесса промышленной кремации за пару часов. – Он на миг задумался. – Следовало бы позволить телу разлагаться те же девять месяцев.

Я прошептала Жорди:

– Звучит так, словно он хочет естественного погребения!

У Испании почти получается экологично обращаться с покойными. Во время экскурсии мы прошли через рощу, деревья в которой, разумеется, характерны для средиземноморского климата. На «Белых скалах» могут посадить дерево и захоронить вокруг него останки от кремации пяти умерших членов вашей семьи, превращая его буквально в фамильное дерево. Это первое в Испании кладбище, предлагающее такую услугу.

Фамильные деревья «Белых скал» похожи на очень популярные биоразлагаемые урны Bios Urn, разработанные барселонской дизайнерской фирмой. Вы, может быть, видели их фотографии в социальных сетях. В небольшую, размером со стакан из McDonald’s, Bios Urn насыпана земля – не доверху, чтобы хватило места для кремированных останков, – и посажено семя дерева. Одна из самых популярных статей о Bios Urn называется «Эта потрясающая урна превратит тебя в дерево после того, как ты умрешь!».

На первый взгляд, это прекрасная идея, и из такого стаканчика действительно может вырасти дерево, только вот во время кремации при почти тысяче градусов кости сгорают до неорганического, первоначального углерода. Если все органическое (включая ДНК) сгорело, ваш стерильный пепел уже не может быть полезен для дерева. Там есть питательные вещества, но их сочетание не подходит для растений и не способствует их жизненным циклам. Bios Urn стоит сто сорок пять долларов. Такая символичность[14] прекрасна, но она не сделает вас частью дерева.

На «Белых скалах» есть две реторты для кремации, в которых сжигают по две тысячи шестьсот тел в год. Когда мы зашли посмотреть на эти машины, я была приятно удивлена, увидев, что двое мужчин в костюмах стоят у разогретой реторты, по сторонам от светлого деревянного гроба с крестом на крышке.

– О, вы ждете нас, здорово! Грасиас!

Мне всегда интересно наблюдать кремацию. Это никогда не может наскучить, не важно, сколько раз вы это видели или сами организовывали. Зрелище того, как труп меняется под действием огня, оставляет мощные впечатления.

Жоан рассказал о пятнадцатилетней машине, которую до сих пор используют для кремации, и провел для нас короткую экскурсию по комнате кремации. Она выглядела гораздо приятнее, чем промышленные склады в моей стране.

– Стены сделаны из итальянского мрамора, а пол – из бразильского гранита, – пояснил Жоан.

– 60 % семей приходят, чтобы быть свидетелями кремации, – объявил он. Тут моя челюсть упала.

– Простите, 60 %? – я даже пошатнулась. Это огромное число, намного выше, чем в Соединенных Штатах, где родственники зачастую даже не знают о возможности присутствовать при кремации.

Перед началом процесса Жоан вывел нас из комнаты за – вы готовы это услышать? – три высоченные, от пола до потолка, стеклянные панели. Они были точно такими же, как панели, отделявшие нас от тел в похоронном бюро.

– Почему вы используете стекло? – спросила я Жоана.

– Так угол обзора не позволяет увидеть, что происходит в печи, – ответил он.

Это было правдой. Как я ни старалась, я не могла увидеть пламя, только край кремационной машины. Когда тяжелая металлическая дверь опустилась, сотрудники закрыли реторту дверью из благородного дерева, чтобы скрыть промышленный фасад.

Барселона – это земля «почти». У них есть инициативы по созданию экологических кладбищ, по охране животных и выращиванию местных деревьев. Тела покойников не бальзамируются и хоронятся в деревянных гробах. Почти экологичное погребение, за исключением гранитной крепости, в которую должен быть помещен гроб. На кремациях присутствуют 60 % семей, а в похоронных бюро родственники могут провести целый день с ушедшим в мир иной близким человеком. Почти эталон взаимодействия родственников и умершего, если бы не стекло, делающее маму похожей на музейный экспонат.

Мне хотелось бы облить эти стекла презрением, но я не могу по одной простой причине: у элегантной «Альтимы» есть то, что Соединенным Штатам нужно больше всего, – зрители в креслах. Здесь люди приходят к мертвым. Они приходят на целый день, чтобы смотреть на покойного, сидеть рядом с ним. Они приходят, чтобы присутствовать при кремации. Возможно, стеклянная преграда – своего рода помощник, чтобы подпустить настороженную смертью публику поближе, но не слишком близко.

Процесс кремации должен был занять порядка девяноста минут. Жоан повел Жорди, моего издателя, показать обратную сторону машины, куда семьи не заходят. Отодвинув откидное металлическое окошко, он позволил нам заглянуть внутрь кремационной комнаты. Неистовые потоки пламени выстреливали с потолка и пожирали верх гроба. Глаза Жорди расширились, когда пришла его очередь заглядывать внутрь, в его зрачках отразилось пламя.

За свои хлопоты в прогулках со мной по Барселоне бедный Жорди был вознагражден бесчисленными близкими встречами с мертвецами. За обедом из, наверное, четырнадцати блюд я спросила его о впечатлениях этого дня. Он подумал и ответил:

– Когда получаешь счета, приходится по ним платить. Я оплачиваю счета моей компании. Я оплачиваю счет в ресторане. То же самое и с чувствами. Когда приходит страх смерти, я должен его почувствовать. Я должен платить по счетам. Это значит быть живым.