30. Две ставки, две притчи[74]

30. Две ставки, две притчи[74]

Существует ли где–нибудь рай земной, где под шепот масличных листьев люди могут жить с кем пожелают, и иметь все, что им надо, и наслаждаться покоем в тени и прохладе? Или же жизнь всех людей… переломана, полна смятения и муки и лишена романтики? Неужто жизнь — это лишь отрезок времени с одного конца которого — младенческая слабость и плач, а с другого — агония и смерть?

Форд Мэдокс Форд, «Хороший солдат».

Итальянский писатель Умберто Эко рассказывает, как в возрасте 13 лет он отправился вместе с отцом на футбольный матч. Умберто не интересовался спортом. Сидя на стадионе, он рассеянно наблюдая за игрой, но отвлекся. «Я как бы издали следил за бессмысленными перемещениями людей по полю, я чувствовал, как стоявшее высоко в небе полуденное солнце окутывает все пронзительным светом. На моих глазах происходило космическое, лишенное значения действо… Тогда я впервые усомнился в существовании Бога и решил, что мир — вымысел, не имеющий цели»[75].

Сидящему высоко на трибунах подростку почудился этакий «вид сверху». Ему показалось, что нечто подобное видит и Бог. С Божьих высот нелепая людская возня кажется столь же бессмысленной, как нелепая суета взрослых мужчин, пинающих кожаный мяч. Эко пришел к выводу, что «наверху» нет никого, кто бы наблюдал за событиями на этой планете, а если «наверху» кто–нибудь и есть, то земная жизнь интересует его так же мало, как Умберто — футбол.

Образ, приведенный Умберто Эко, возвращает нас к принципиальному вопросу веры, к вопросу, от которого зависит все остальное: Есть ли там кто–нибудь? Мы мечемся в бессмысленном хаосе, объятые «благодушным безразличием вселенной»? Или мы играем некий спектакль для заинтересованного Зрителя? Иов получил ослепительное откровение. Но как быть нам? Для нас нет более важного вопроса. Спустя пять лет после беседы, которая послужила толчком к написанию этой книги, я вновь встретился с моим разочаровавшимся другом Ричардом. Мы подробно обсудили с ним эту проблему.

Когда Ричард впервые пришел ко мне, он походил на брошенного любовника в первую пору разлуки и отчаяния. Бог обманул его. Глаза молодого человека полыхали гневом. Когда мы встретили через пять лет, я убедился, что годы смягчили его. Страсть еще прорывалась в некоторых его репликах, но теперь гнев смешивался с тоской, с ностальгией. Он так и не сумел полностью забыть Бога. Он все еще болезненно ощущал Его отсутствие — нечто похожее на боль в ампутированной конечности. Даже если бы я не заговорил о вере, к этому вопросу вернулся бы сам Ричард — все еще оскорбленный, все еще чувствующий, что его предали.

И вот, что он сказал мне с удивлением:

— Не могу понять, Филип, мы с тобой читали одни и те же книги, у нас много общего, ты понимаешь мои сомнения, мое разочарование… Но все же ты сохранил веру, а я ее утратил. В чем между нами разница? Откуда ты черпаешь веру?

Я поспешно перебирал в уме разные варианты ответов. Я мог бы привести аргументы «в защиту Бога» — рассказать о Божьем замысле, который обнаруживается в творении, о пришествие Иисуса, о свидетельствах в пользу Воскресения. Но Ричард знал все это не хуже меня, однако знания не привели его к вере. К тому же и моя вера родилась не из этих доказательств. Она возникла сама по себе темной февральской ночью в общежитии Библейского колледжа. Я попытался рассказать Ричарду про ту ночь.