Глава восемнадцатая. О даре тела тигрице

Глава восемнадцатая.

О даре тела тигрице

Благородная богиня, ради блага других бодхисаттвы жертвуют даже своим телом. Как это?

Блистая лучами сотен разных чистых и великих достоинств, освещающих Землю и небесные сферы, [обладающий] беспрепятственным осознанием, ясновидением и духовной мощью Бхагаван, окруженный тысячью монахов, странствуя по провинции Панчала[37], пришел в большой лес. Там он увидел поляну с мягкой, темно-зеленой травой, которую украшали разные пахучие цветы. /106/ И сказал Бхагаван почтенному Ананде:

– Красиво здесь, Ананда… Благоприятное место для проповеди, поэтому приготовь для Татхагаты сидение.

Исполнив наказ Бхагавана, приготовив сиденье, [Ананда] произнес:

– Сиденье приготовлено. Прошу садиться,

о Бхагаван, владыка главный, святой даритель людям высшего,

свободный от оков сансары, и пусть льется ради излечения людей

из уст Твоих целительный нектар учения, дарующий Свободу.

Сев на приготовленное для него сиденье, Бхагаван спросил монахов:

– Хотите ли вы, монахи, увидеть мощи бодхисаттвы, исполнившего трудное дело?

После такого вопроса монахи обратились к Бхагавану с просьбой:

– Святой мудрец, о, высший из людей, покажи их!

Время уж пришло для нас увидеть мощи

того, кто был так терпелив, весьма усерден, спокоен и смирен,

кто бдительностью и несметными достоинствами обладал.

Тогда Бхагаван хлопнул по земле ладонью – помеченной знаком колеса с тысячью спиц – своей нежной руки, подобной распустившемуся свежему цветку лотоса. Как только хлопнул, земля задрожала семью способами, и из нее появилась ступа, изготовленная из драгоценных камней, золота и серебра. Затем Бхагаван велел почтенному Ананде:

– Ананда, открой эту ступу.

Когда почтенный Ананда, послушавшись Бхагавана, открыл ступу, то увидел золотые урны, сплошь покрытые инкрустированными драгоценными камнями и жемчугами. Увидев их, он сказал Бхагавану:

– Здесь некие золотые урны. /107/

– Открой все семь урн, – велел Бхагаван.

Открыв их всех, [Ананда] увидел кости, цвет которых напоминал снег и [белую] водяную лилию, и сказал:

– Бхагаван, здесь кости.

– Неси сюда, Ананда, эти мощи великого человека, – велел Бхагаван.

Вынув мощи, почтенный Ананда поднес их Будде Бхагавану. Бхагаван их взял и, показывая Общине, сказал:

– Эти кости – того, кто имел множество высших достоинств и прекрасный ум;

он был воздержан и усерден в созерцании, смиренен и обладал великой славой;

он постоянно и всё больше помышлял о Пробуждении,

обладал устойчивым энтузиазмом и стремлением, и все время с радостью практиковал даяние.

Затем Бхагаван воззвал к монахам:

– Монахи, поклонитесь мощам Бодхисаттвы, пропитанным запахом нравственности и достоинств; их чрезвычайно трудно увидеть и они являются полем [собрания] духовных заслуг.

Монахи сложили почтительно ладони и с порывом души поклонились мощам. Тогда Ананда, сложив ладони, спросил Бхагавана:

– Бхагаван-Татхагата возвысился над всем миром, и Его почитают все существа. Почему же Татхагата почитает эти кости?

Бхагаван ответил почтенному Ананде:

– Ананда, эти же кости [помогли] мне скоро достичь высшего, истинно совершенного Пробуждения.

В давние времена, Ананда, жил царь, по имени Махаратха, обладавший множеством колесниц, великой властью и могуществом, перед которым не были способны устоять никакие враги. /108/ Он имел трех сыновей, подобных божественным принцам: Махапранаду, Махадеву и Махасаттву.

Однажды царь прибыл в рощу, чтобы развлечься… Молодые царевичи, бегая туда-сюда, радуясь красотами рощи и желая найти цветов, очутились в большом, густом Лесу двенадцати массивов (Двадашаванагулма). Когда сыновья царя удалились [от отца], то отпустили слуг восвояси. И вот [они одни] вошли в Двадашаванагулму, в большую рощу [того леса] – Отовсюду защищенную. Тогда Махапранада сказал своим братьям:

– Мое сердце сжимается от страха. Здесь нас могут растерзать хищники. Идите сюда!

– Я не чувствую страха. Лишь скучаю по близким, всё думаю о них, – ответил Махадева.

А Махасаттва произнес:

– В этом лесу удаленном, стяжавшем у отшельников славу,

не чувствую страха и грусти;

при мысли, что здесь я найду великое, высшее благо,

восторгается сердце мое.

Затем молодые царевичи, блуждая в том лесу Двадашаванагулме, увидели тигрицу, которую окружали рожденные ею пять детенышей недельного возраста. Она изнемогала, совершенно ослабела от голода и жажды. Увидев ее, Махапранада сказал:

– Ох, эта бедняжка шесть или семь дней тому назад принесла детенышей. Если она сейчас же не найдет пищу, то съест свое потомство или подохнет с голоду.

– Какая пища подошла бы для этой бедняжки? – спросил Махасаттва.

– Говорят, что тигры, медведи и львы питаются свежим мясом и теплой кровью, – ответил Махапранада.

Махадева сказал:

– Тело этой бедняжки изнемогло от голода и жажды… Жизнь едва теплится в ней. Она совсем ослабела и неспособна искать пищу и питье. Кто решился бы пожертвовать собой ради спасения ее жизни? /109/

– Эх, трудно пожертвовать своей жизнью, – заметил Махапранада.

Махасаттва уточнил:

– Это совершить трудно для таких, как мы, малоразумных и привязанных к жизни и телу. Но нетрудно для благородных людей, посвятивших свою жизнь другим, усердствующих для их блага. К тому же:

Любовью, состраданием движимые святые существа,

обретая в небесах и на Земле тела,

сотней способов и беспрестанно трудятся

с радостью во имя жизни остальных.

Молодым царевичам стало очень грустно. Проводили они тигрицу долгим взглядом немигающих глаз и удалились. Но Махасаттва задумался: «Настало для меня время пожертвовать собой. Почему? Это нечистое тело, которому свойственно разложение и которого ждет жалкий конец распада, я долго пестовал дорогими пищей, питьем, постелями и колесницами. Но всё впустую – оно так и не избавилось от своей природы. И пользы нет от него, поскольку оно полно нечистот. Использую-ка я его для хорошего дела! Так оно послужит мне кораблем, переплавляющим через океан рождений и смертей.

К тому же:

Это тело не содержит сути, подобно пене, кишит микробами и тратится впустую.

Оно – словно плод сотен существований; полно мочи и кала. Им пожертвовав,

я Дхармакаи – Тела Истины достигну: оно не знает горя, неизменно,

неразрушимо, чисто, полно сотен таких достоинств, как медитация, и свободно от недостатков.»

Приняв сердцем, охваченным великим состраданием, такое мужественное решение, он отпустил своих двух [братьев]:

– Вы оба идите, а у меня еще есть дело в лесу Двадашаванагулме.

Вот юный царевич Махасаттва /110/ вернулся в то место, где [лежала] тигрица, повесил свою одежду на ветвь дерева и произнес такое пожелание:

Я, желая достичь ради блага существ Пробуждения спокойного и несравненного,

движимый непоколебимым состраданьем, совершаю дар тела, для других такой трудный.

Пусть я достигну беспорочного, бесценного Пробуждения, к которому стремятся Дети Победителей!

Пусть я освобожу три мира из ужасного океана обусловленного бытия.

И вот Махасаттва лег перед тигрицей. Но тигрица не трогала его, сострадательного Бодхисаттву. Тогда Бодхисаттва, подумав: «Увы, она слишком слаба…», – встал и, исполненный сострадания, начал искать нож. Не найдя его, он взял твердую столетнюю ветвь бамбука и, перерезав ею себе горло, упал у пасти тигрицы. Как только Бодхисаттва упал, земля затряслась шестью способами – словно корабль, швыряемый ветром посреди океана. Солнце совсем поблекло – будто схваченное Раху. И пролился дождь цветов вперемешку с небесным благовонием и ароматным порошком. А некое божество, охваченное изумлением, вознесло хвалу Бодхисаттве:

– Сострадание Твое, о мудрый, охватило всех существ,

и Ты, людской герой, здесь с радостью приносишь в жертву свое тело;

такой спокойный, чистый, Ты достигнешь незадолго, без усилий

состоянья высшего покоя, свободного от смерти и рождения.

Тогда тигрица, нализавшись крови, текущей из тела Бодхисаттвы, в одно мгновение [проглотила] его мясо и кровь, оставив лишь кости…

Махапранада, озадаченный землетрясением, сказал Махадеве:

– Вот земля со всеми морями трясется во всех сторонах

вплоть до Океана… И солнце потускнело, /111/

и с неба падают цветы. Моя душа охвачена волнением…

Наверное, наш младший брат сейчас приносит в жертву свое тело.

Махадева ответил:

– Судя по тому, как сострадательно он говорил,

увидев [ту тигрицу], измученную голодом, подавленную скопищем страданий,

изнеможенную, готовую сожрать своих детенышей, -

я тоже опасаюсь [за него].

Тогда оба молодых царевича, подавленные горем, с полными слез глазами, вернулись тем же путем к тигрице и увидели, что одежда [брата] висит на ветви бамбука, его кости разбросаны, кровью обрызгана земля, а волосы разметены повсюду. При таком зрелище они упали в обморок на кости [брата]. После долгого времени очнувшись и встав, они подняли руки к небу и стали причитать:

– Ох, бедный наш брат! Горе царю

и матери, так любящей сына!

Мать ведь спросит нас о младшем [брате]:

«Где своего лотосоглазого [брата] оставили вы?»

Эх, уж лучше нам обоим умереть

на этом самом месте, а не жить!

Как могут дальше нас родители кормить,

если Махасаттву мы утратили?!

Испустив много жалобных стонов и порыдав, два юных царевича удалились…

Слуги младшего царевича, бегая во все стороны и ища его, всё спрашивали друг друга, когда встречались: «Где царевич, где царевич…»

В то время царице, лежавшей на своей кровати, приснился сон, [вещающий] о расставании с любимым [сыном]. Ей снилось, что ее груди отрезаны, зубы вырваны и что она нашла трех напуганных птенцов голубя, но одного из них унес сокол. Затем, когда сердце царицы сжал страх из-за случившегося землетрясения, она вмиг проснулась и задумалась:

«Почему же трясется эта опора существ, опоясанная океанами?

Вот и солнце потускнело, будто о беде вещая сердцу моему. /112/

Тело мое сжалось и глаза дрожат, еще и снилось, что отрезаны мои груди…

Всё хорошо ли с сыновьями, что в лес отправились играть?»

Пока она так думала, вошла служанка, чье сердце тоже было обеспокоено, и сообщила царице:

– Госпожа, слуги младшего царевича ищут его. Пошел слух, что ваш любимый сын погиб…

Сердце вздрогнуло у царицы, как только она услышала эти слова, и слезы покатились по лицу. Придя к царю, она сказала:

– Господин, идет слух, что мой любимый сын погиб.

Задрожало и сердце царя. Весьма обеспокоенный он крикнул:

– Вот горе! Неужто я утратил своего любимого сына!

Но затем царь стал утешать царицу:

– Не горюй, прекрасная. Мы приложим все усилия к поиску царевича.

Искать царевича было послано множество людей, но они потеряли надежду его найти.

Через некоторое время царь издалека увидел возвращающихся двух [старших] царевичей. И сказал:

– Возвращаются не все царевичи. Горе мне! Наверное, я утратил своего сына!

Сколько горюют при утрате ребенка,

столько не радуются люди при его обретении…

Разве не счастлив тот в этом мире, кто умирает бездетным,

иль у кого дети живы и здравы?!

Тогда царица, поверженная горем, словно верблюдица с проколотым сердцем, испустила отчаянный вопль:

– Из трех моих сыновей, что отправились

со слугами в лес, полный цветов,

мой добрый младший сын не возвратился!

Где же мой младший, дорогой мне как сердце?!

Когда два царевича подошли, царь их спросил:

– А где мой младший сын?

Те, весьма опечаленные, с полными слез глазами, с пересохшими нёбом, губами, ртом и зубами, не могли вымолвить ни слова.

Царица велела:

– Сейчас же говорите, где

мой любимый младший сын?!

От предчувствия дурного сердце разрывается мое,

тело страшно ноет, /113/ и тускнеет ум…

Тогда два царевича подробно рассказали о том, что случилось. Услышав рассказ, царь и царица лишились чувств. Как только очнулись, они, жалобно рыдая, отправились на место [гибели сына]… Увидев его голые кости и разбросанные повсюду волосы, царь и царица упали в обморок, словно [сухие] деревья, поваленные ветром. Когда слуги и министры увидели это, они принялись охлаждать тела царя и царицы водой и мазью из малабарского сандала… После долгого времени придя в себя, царь встал и завопил жалобным голосом:

– Ох, любимый сын, милый и прекрасный, почему

так скоро ты ушел в царствие Владыки смерти?!

Почему же смерть ко мне сначала не пришла?!

Для меня не может быть горя большего, чем это!

Царица же, очнувшись, с растрепанными волосами, стала бить кулаками себя по груди, валяться по земле, как рыба, выброшенная на берег, и горестно стенать, словно потерявшая детеныша буйволица или верблюдица:

– Эх, кто же моего любимого и милого сына – [словно] лотос

разорвал и разбросал здесь по земле?

Какой же враг мой здесь сегодня погубил сына моего,

чьи глаза прекрасны были, а лицо луне подобно?

Эх, как могу я быть еще жива,

видя здесь убитого сына своего любимого?

В самом деле, сердце мое – кусок железа, если

не разорвалось при виде такого несчастья!

Сегодня снилось мне, что кто-то мои груди отрубил мечом

и зубы вырвал; вот вскоре после этого скончался мой любимый сын.

[Снился также] сокол, унесший одного из трех голубиных птенцов, найденных мной,

и вот Владыка смерти похитил одного из трех сыновей, окружавших меня.

Ох, горестно исполнился тот зловещий сон!

После того, как царь и царица произнесли жалобным голосом много разных причитаний, они, снявши с себя все украшения и сопровождаемые большой толпой народа, воздали почести праху своего сына и /114/ отнесли мощи царевича на это место.

Ананда, если ты думаешь, что некто чужой был тогда юным царевичем, по имени Махасаттва, то не думай так. Почему же? Именно я был в то время царевичем Махасаттвой. Ананда, даже в те времена, когда я еще не был свободен полностью от страстной привязанности, неприязни и заблуждения, я помогал всем существам [спасаться] от адских и прочих страданий. Тем более сейчас, когда свободен от всех пороков и пробужден совершенно, я готов целые кальпы пребывать в адах ради каждого существа и освободить всех от сансары. Множеством разных подвигов, на которые весьма трудно решиться сердцу существа, я помогал всем.

Затем Бхагаван изложил [свой рассказ] стихами:

– К Пробужденью высшему стремясь,

я многие Эпохи жертвовал собой;

когда бы я царем или царевичем ни стал,

другим я свое тело отдавал.

Помню вот царя из прошлых жизней;

его звали Махаратхой.

У него был щедрый сын -

прекрасный Махасаттва.

Он имел двух старших братьев -

Махапранаду и Махадеву.

Придя все вместе в лес густой,

они увидели измученную голодом тигрицу.

Тот благородный человек, охваченный состраданием, [подумал]:

«Тигрица эта голодом и жаждой измучена, поэтому

может съесть своих детенышей.

Отдам ей свое тело.»

И вот Махасаттва – сын Махаратхи, видя

голодную тигрицу и желая

спасти ее детенышей, движимый состраданием,

спрыгнул с кручи около нее…

Затряслась земля со всеми горами,

вспорхнули, улетели стаи разных птиц,

страх охватил зверей,

и погрузился этот мир во мрак.

Старшие братья -

Махапранада и Махадева /115/

искали и не находили Махасаттвы

в том красивом и большом лесу.

Со страдающим, болящим сердцем

они бродили по лесу почти в беспамятстве,

с покрытыми слезами лицами

искали в дебрях брата младшего.

И вот когда Махапранада

и Махадева – юные царевичи

пришли в то место, где лежала

ослабшая тигрица

с детенышами, то увидели,

что пасть тигрицы окровавлена,

а на земле -

несколько костей и пучков волос.

Узрели два царевича

на земле и кровь, поскольку

на нее упало несколько

капель крови [их брата].

Потеряв сознание, они

на землю повалились,

и их тела [лежали долго], испачканные грязью,

без памяти, без чувств…

[Нашедшие] их слуги

жалобно заплакали, подавленные горем,

их обрызгали водой, и те, очнувшись наконец,

к небу руки подняли, рыдая…

Как только [Махасаттва] упал [с обрыва],

его родная мать – главная царица,

пребывавшая счастливо во дворце

с пятьюстами женщин,

[почувствовала] во всем теле острую

боль, как будто от иголок,

и из ее грудей изверглось

смешанное с кровью молоко.

С сердцем, переполненным печалью и пронзенным

стрелой боли от утраты сына,

она приблизилась к царю,

измученная горем и унынием,

жалобно рыдая,

и сказала Махаратхе:

«О царь, людской владыка, выслушай меня!

Мое тело жжет огонь печали

и из моих грудей изверглось

смешанное с кровью молоко;

меня как будто колют [сотнями] иголок,

и сердце разрывается…

Похоже, это знак, что не увижу больше

я своих любимых сыновей.

Помоги мне пережить – будь добр -

расставанье с ними!

Сегодня во сне я нашла

трех голубиных птенцов.

Одного из них,

что для меня /116/

был особо мил,

похитил сокол.

Этот сон пронзил

печалью мое сердце,

и весьма болит моя душа;

скоро я умру…

Милосердный, помоги мне пережить

расставанье с сыновьями!»

После этих слов

прекрасная царица

без чувств упала на пол,

потеряв сознание…

И все [женщины] гарема

зарыдали жалобными голосами.

Увидев, что царица

упала в обморок,

царь был совершенно

подавлен горем расставанья с сыном…

Министры же со свитой

отправились искать царевичей…

Когда те шли по городу, все жители

вышли из своих домов и стояли [у дверей]…

Плача, с лицами, мокрыми от слез,

[ищущие] спрашивали везде о Махасаттве:

«Жив он или мертв?

Где же он сейчас?

Увидим ли еще мы Махасаттву,

что так мил и радостен для взора каждого?»

Понемножку в том краю стал подниматься

неприятный слышать, страшный ветер горя –

бесшумный [поначалу], коварный бесконечно

[и наконец] бушующий ужасно…

Царь Махаратха, опечаленный и плачущий, поднялся

и стал обрызгивать водой

свою любимую супругу,

упавшую [без чувств] на пол.

Ее обрызгивал он до тех пор,

пока она очнулась и, весьма

обеспокоенная, задала вопрос:

«Живы сыновья мои или мертвы?»

Царь Махаратха молвил

своей супруге главной:

«Министры и сопровождающие

отправились искать царевичей.

Не беспокойся так

и не горюй всё время.»

Так царицу главную утешив,

царь Махаратха,

вышел из дворца

в сопровождении министров –

опечаленный и плачущий,

обеспокоенный весьма, ослабший.

За ним бежали сотни многие людей,

плачущих, облившихся слезами, /117/

когда, отправившись царевичей искать,

он покидал прекрасный город;

увидев, что его покинул царь,

они за ним последовали неотступно.

Как только город позади остался,

царь Махаратха начал во все стороны глядеть

своими беспокойными глазами,

чтобы увидеть сыновей любимых.

Увидел он, что приближается

некий человек с побритой головой,

испачканными кровью

конечностями, грязным телом и лицом, от слез промокшим.

Сердце Махаратхи

пронизала скорбь жестокая,

слезы брызнули из глаз, и он, подняв

руки к небу, разразился плачем.

Тогда другой министр,

издалека пришедший быстро,

подошел к царю

Махаратхе и сказал:

«Людской владыка, не горюй.

Живы сыновья милые твои.

Скоро ты увидишь и

сына своего любимого.»

Но царь успел пройти совсем немного,

как приблизился второй министр -

тот грязный весь, с испачканной одеждой

и заплаканным лицом; он сообщил:

«Великий царь, двух сыновей твоих

мучает огонь печали: одного

сына твоего, о царь, прекрасного уж нет.

Махасаттву унесло непостоянство.

Увидев, что [голодная] тигрица хочет съесть

своих детенышей, недавно приведенных,

царевич Махасаттва, состраданием великим

охваченный и устремившийся

к Пробуждению, изрек такое пожелание:

«Спасу я всех существ!

Пусть я достигну в будущем глубокого,

великого, желанного мне Пробуждения!»

И спрыгнул с кручи Махасаттва,

а голодная тигрица поднялась

и мгновенно съела мясо его тела -

оставила лишь несколько костей.»

Услышав эти страшные слова,

царь Махаратха в обморок упал,

потеряв сознание, охваченный

страшным пламенем душевных мук. /118/

Свита и министры, жалобно рыдая и скорбя,

обрызгали его водой… [Потом]

третий министр, подняв к небу руки

и горько плача, сообщил царю:

«Я сегодня видел двух царевичей.

Они лежали без сознания

в том большом лесу.

Мы воду брызгали на них,

пока те не очнулись.

Горя от жара, оглянулись они по сторонам,

встали на мгновение, затем опять на землю повалились

и стали жалобно рыдать;

они все время поднимали к небу руки

и прославляли младшего брата своего.»

Содрогнулась от печали душа царя

и помутился ум от горя о погибшем сыне;

весьма страдая и рыдая,

царь предался мрачным мыслям:

«Вот один из сыновей моих - любимый, милый Махасаттва

похищен демоном непостоянства…

Испепелить кончает пламя горя жизнь

и двух других сынов моих…

Отправлюсь быстро к ним, чтобы скорей увидеть

своих прелестных сыновей;

в столицу привезу их самой быстрой колесницей

и спешно во дворец введу.

Пламя горя разрывает сердце

матери, родившей их;

двух сыновей увидев, успокоится она

и не лишится жизни.»

Царь на слоне, в сопровождении министров,

отправился на встречу с сыновьями…

[Но вскоре] их увидел, идущих по дороге; они рыдали жалобно,

выкрикивая имя брата…

Царь со своими сыновьями,

горько плача, возвратился

домой и быстро, быстро

привел к царице двух ее детей.

Я, Татхагата Шакьямуни,

был прежде Махасаттвой -

прекрасным царским сыном Махаратхи,

доставившим тигрице радость. /119/

Великий царь, владыка Шуддходана

Махаратхой был тогда, а Майя

была супругой главной этого царя.

Махапранадой был Майтрея,

а царевичем Махадевой -

Манджушри Кумарабхута.

Махапраджапати[38] была тигрицей,

а ее детенышами – пять монахов[39].

После многих жалобных причитаний царь Махаратха и царица сняли с себя все украшения и вместе с большой толпой народа оказали почести праху своего сына. Затем они отнесли мощи Махасаттвы на это место и построили эту ступу из семи видов драгоценностей.

Отдавая свое тело тигрице, Махасаттва высказал такое пожелание: «Благодаря этому дару тела пусть я в будущем совершаю Деяния Будды ради [блага] существ в течение бессчетных кальп!»

Вследствие этой проповеди неисчислимые боги, люди и прочие существа устремились к высшему, истинно совершенному Пробуждению. Вот по какому поводу, вот для чего была здесь показана эта ступа.

Затем, с благословления Будды, ступа погрузилась в землю в том самом месте.

Такова восемнадцатая глава – о даре тела тигрице – «Священной сутры золотистого света», царицы сутр.