1. Вызов

1. Вызов

Впрочем, при всех разногласиях современных исследователей, им удалось обнаружить не замеченный ранее провокационный потенциал этих текстов. Особенная заслуга в этом смысле принадлежит учёным из «семинара по Иисусу» (см. выше главу 5). Они обратили особое внимание на притчи о горчичном зерне и о закваске, считая их ключом к необычности Иисуса.

И сказал (Иисус): чему уподобим Царство Божие? Или какой притчей изобразим его? Оно — как зерно горчичное, которое, когда сеется в землю, есть меньше всех семян на земле; а когда посеяно, всходит и становится больше всех злаков, и пускает большие ветви, так что под тенью его могут укрыться птицы небесные.

Мк 4:3–32; ср. Мф 13:31–32/Лк 13:18–19; Фома 20:1–4.

Скорее всего, эта притча действительно была произнесена Иисусом, а не вложена в его уста поздним преданием. (Хотя остаётся вопрос о том, какая из её форм — Марка, Матфея, Луки или Фомы — ближе всего к оригиналу.) В пользу этого говорит её наличие сразу в нескольких источниках: Марк, (свидетельства Матфея и Луки восходят к одному и тому же Q; см. главу 1) и Фома. Вместе с тем мало-мальски весомых доводов против достоверности не видно.

С толкованием, казалось бы, всё ясно: Царство превращается из маленького зёрнышка в большое могучее древо. Для древней христианской экзегезы был типичен, например, такой ход мыслей: «А (евангельская) проповедь, кажущаяся вначале незначительной, когда она посеяна — в душе ли верующего или во всём мире, — не превращается в злак, а вырастает в целое дерево, так что птицы небесные, под которыми мы должны понимать или души верующих, или силы, непрестанно занятые служением Богу, приходят и живут в ветвях его. Под ветвями евангельского дерева, мне кажется, нужно понимать различие догматов, на которых успокаивается каждая из вышеуказанных птиц» (Иероним).

Не отрицая наотрез иеронимовой морали, однако, задумаемся: а разве горчица — это дерево? Многие комментаторы толковали эту притчу так, словно вместо горчицы в ней упомянута смоковница или ливанский кедр. Между тем горчица — не только не могучее дерево, но и вовсе не дерево: это непрезентабельного вида трава (семейства крестоцветных). Даже самая высокая горчица немногим выше человеческого роста. И надёжным гнездовьем для птиц она стать не может (а если на ветках какой-нибудь переросшей горчицы и усядутся птицы, это будет большой неприятностью для фермера — они поклюют посевы). Вообще горчица хорошо разрасталась, а потому в Палестине времён Иисуса её считали скорее сорняком, чем полезным растением. Плиний Старший отмечает, что, если в сад попала горчица, избавиться от неё потом практически невозможно («Естественная история» 19.170–171). Почему же Иисус приводит такое странное сравнение для Царства Божьего? Почему не величественная и благородная смоковница?

Исследователи из «семинара по Иисусу» (Р. Фанк, Д. Кроссан) отталкивались от того факта, что кедр и смоковница были обычным в древнееврейских и вообще ближневосточных текстах образом могущественной империи. Например, у пророка Иезекииля великую империю олицетворяет ливанский кедр: «...на высокой горе Израилевой посажу его, и пустит ветви, и принесёт плод, и сделается величественным кедром, и будут обитать под ним всякие птицы, всякие пернатые будут обитать в тени ветвей его...» (Иез 17:22–23). У пророка Даниила похожим образом изображается апокалиптическое древо (Дан 4:12, 20–22). Почему же Иисус берёт в качестве образа Царства традиционный сюжет, но вместо кедра или смоковницы подставляет сорную траву? В «семинаре по Иисусу» усматривают здесь прямой вызов апокалиптическим чаяниям Израиля и даже насмешку над ними. Никакого торжествующего и победного прихода Царства Божия, создания израильской теократии на земле, не предвидится: израильтянам придётся довольствоваться лишь «горчицей». Тем самым Иисус всё-таки был не апокалиптическим вестником, а колким социальным сатириком, насмешником над традиционным надеждами.

К сожалению, научная полемика вокруг подобных выкладок семинара была на редкость не конструктивна. Очень многие учёные вообще отказались признавать значимость горчицы: дескать, если бы Иисус сказал вместо этого про смоковницу, ничего бы не изменилось. (Это очень странная позиция: если бы Иисус упомянул вместо смоковницы любое другое дерево — дуб, ёлку, кипарис, пальму, баобаб и т. д., — изменение в символе можно было бы считать случайным. Но если вместо дерева взята трава, это всё же требует объяснения. Галилейские крестьяне, часто сталкивавшиеся и со смоковницами, и с горчицей, не могли бы не заметить разницу.) От одного экзегета автору этих строк приходилось слышать и вовсе экзотическую идею: будто Иисус говорил-таки про смоковницу, а евангелисты переделали её в горчицу. Можно лишь удивляться, с какой стати им понадобилось менять столь традиционный и понятный символ на столь неблагородный и даже смутительный. Другие комментаторы заняли агностическую позицию: мол, гарантировать необычность символа нельзя, поэтому при попытках понять Иисуса лучше полностью сбросить со счётов данную притчу. (Эта позиция не только лукавая, но и по-научному опасная: разве не следует уделять особое внимание именно тем текстам, которые содержат нечто особенно необычное?) В русскоязычной литературе можно встретить ещё такую версию: мы вообще не знаем, какое растение назвал Иисус, ибо до введения общей латинской номенклатуры в XVIII веке существовала большая путаница в названиях видов. Однако подобный скептицизм неоправдан: для таких распространённых растений, как смоковница, дуб, кедр, горчица и т. д., наименования были устойчивыми. Со своей стороны, семинар, торжествовавший победу антиклерикального Иисуса, практически не рассматривал альтернативные возможности понимания горчицы.

В прошлых главах мы уже видели, что считать весть Иисуса апокалиптической есть все основания. Поэтому рассматривать притчу о горчичном зерне как антиапокалиптическую не стоит, если для этого не найдётся веских причин. Но существуют ли такие причины? Нельзя ли найти какой-нибудь правдоподобный смысл, который находил бы для этой притчи органичное место в Иисусовой вести, как мы её обрисовали ранее? Думается, такой смысл лежит на поверхности: в 20-х годах первого столетия апокалиптическое Царство с приходом «Сильнейшего», сжигающего нечестивцев как солому и гнилые деревья, пока ещё явило себя лишь в виде скромного движения Иисуса. Это движение не снискало себе земной славы: двенадцати апостолам было далеко до восседания на двенадцати престолах, все они жили впроголодь и скитались, вызывая всё большее неодобрение социальной и религиозной элиты, но обретая благодарную аудиторию среди «грешников» (сборщиков податей, нечестных торговцев, проституток и т. д.). Скорее всего, притча о горчичном зерне представляет собой образное и слегка самоироничное описание Иисусом его собственной деятельности: дескать, смоковница пока не получилась (Бог из милости временит с апокалиптическим Судом и Царством), поэтому будем довольствоваться горчицей, которая вовсе не так уж и плоха. Сорная горчица — это образ Иисусова движения. Отрицания апокалиптических чаяний здесь нет, но есть определённая насмешка над тем, сколь упрощённо понимали их многие соотечественники Иисуса.

Следующий важный ключ «семинар по Иисусу» находит в притче о закваске, которую мы находим в материале Q и в Евангелии от Фомы:

Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не скисло всё.

Мф 13:33/Лк 13:20–21; ср. Фома 96:1–2

Опять же вроде всё ясно: образ чего-то маленького, что постепенно стало большим; Иисус выражает надежду на скорый приход величественного апокалиптического Царства. Однако в «семинаре по Иисусу» справедливо обратили внимание на необычные особенности притчи.

• Закваска. В иудаизме закваска, как правило, была символом отрицательным, связанным с испорченностью. Не случайно перед Пасхой (праздником в честь исхода из египетского рабства, который также часто рассматривался как прообраз апокалиптического Избавления) всю закваску надлежало убрать из дома: пасха и закваска не совместимы. Апостол Павел, будучи воспитан в иудейской традиции, использует этот образ: «Очистите старую закваску... ибо вы бесквасны... станем праздновать не со старой закваской, не с закваской порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Кор 5:7–8). Даже сам Иисус в другой ситуации использовал этот символ как отрицательный: «Берегитесь закваски фарисейской» (Мк 8:15). Возникает поэтому вопрос: почему в Мф 13:33/Лк 13:20–21 для Царства Божьего использован образ со столь устойчивой негативной репутацией?

• Женщина. Разумеется, иудаизм не был женоненавистнической религией, но всё же он был глубоко патриархален. Активное использование для Царства Божьего женского образа — женщины ассоциировались больше со сферой профанного, чем сакрального, — требует объяснения (особенно в ситуации, когда женщина соединена с закваской).

Заурядно бытовой образ на поверку оказывается не таким простым. «Семинар по Иисусу» видит здесь одно из указаний на девальвацию религиозных ценностей: то, что ранее было сакральным и значимым («опреснок»), лишается ценности, ибо Царство Божие ассоциируется не с опресноком, а с закваской. Здесь открывается большой простор для понимания Иисуса как светского критика иудейских (а имплицитно и христианских!) религиозных обычаев и даже как провозвестника отнюдь не апокалиптического Царства, а секулярного гуманизма XX–XXI веков...

Полемика по этой притче велась всё в том же малоконструктивном русле, что и по притче про горчичное зерно, и с использованием примерно того же стандартного набора аргументов. К сожалению, очень мало кто замечал, что особенности, отмеченные «семинаром по Иисусу», совсем не обязательно должны вести к образу светского секулярного мудреца. Почему не считать, что здесь отражены всё те же особенности Иисусова движения, о которых мы говорили чуть выше? Скажем, образ женщины: мы знаем, что женщины были среди учеников Иисуса и активно помогали проповеди о Царстве (см. выше главу 6). Символ закваски в этом случае может намекать не на объективную характеристику вести Иисуса, а на её субъективное восприятие религиозными авторитетами. Иными словами, притча о закваске действительно направлена против стереотипов, но не ставит себе целью постмодернистское низвержение всего и вся. Для антиномистского или антиапокалиптического её понимания нет достаточных оснований. Наблюдения «семинара по Иисусу» верны, но не опровергают концепцию Иисуса как апокалиптического пророка.