22. Художество (К стр. 71)
22. Художество (К стр. 71)
Когда говорится о художественной молитве, имеется в виду использование технических приемов, побуждающих ум к соединению с сердцем, помогающих усвоению умно-сердечной молитвы, подготавливающих к обретению дара самодвижной молитвы. Эти телесные, а точнее, психофизические приемы называются художественными в том смысле, что обозначают действия искусственные, намеренные, принудительные, в отличие от естественных, которые происходят непроизвольно. Святые отцы последнего времени, с одной стороны, предостерегают подвижников от увлечения технической стороной дела, с другой — признают целесообразность умеренного и разумного применения «технических средств».
Свт. Игнатий рассуждает на эту тему с большой сдержанностью: «Читатель найдет в „Добротолюбии“… наставление о художественном ввождении ума в сердце при пособии естественного дыхания, иначе, механизм, способствующий достижению умной молитвы… Советуем возлюбленным братиям не доискиваться открытия в себе этого механизма, если он не откроется сам собою… Пособия всегда остаются только пособиями. Те же святые отцы, которые предлагают вводить ум в сердце вместе с дыханием, говорят, что ум, получив навык соединяться с сердцем или, правильнее, стяжав это соединение по дару и действию благодати, не нуждается в пособии механизма для такого соединения, но просто, сам собою, своим собственным движением соединяется с сердцем». Отсылая к «Добротолюбию», святитель рекомендует безопасную замену художественных приемов: «Способ, предлагаемый блаженным Никифором, — превосходен», — пишет святитель, поучая, что художество вполне заменяется неспешным произнесением молитвы «внутри персей», тихим дыханием и заключением ума в слова молитвы. «При посредстве этих пособий мы удобно можем достигнуть внимания в известной степени. Вниманию ума при молитве начинает весьма скоро сочувствовать сердце. Сочувствие сердца уму мало-помалу начнет переходить в соединение ума с сердцем, и механизм, предложенный отцами, явится сам собой».
Тем не менее свт. Игнатий все-таки приводит в своих трудах подробные описания технических приемов[115]. Он говорит об их несомненной пользе, но только при рассудительном отношении к делу, и всячески предостерегает от чрезмерного упования на внешнюю сторону дела: «Очень важно знать значение, которое дают святые наставники умной молитвы предлагаемому им механизму, который как вещественное пособие никак не должно смешивать с собственным действием молитвы, которому никак не должно придавать особенной важности, как будто от него проистекает все преуспеяние молитвы. В молитвенном преуспеянии действует сила и благодать Божия; они совершают все — пособия [же] остаются пособиями, в которых нуждается наша немощь, и отвергаются как ненужные и излишние по стяжании преуспеяния. Возложение упования на эти пособия очень опасно — оно низводит к вещественному, неправильному пониманию молитвы, отвлекая от понимания духовного, единого истинного. От ложного понимания молитвы всегда происходит или бесплодное, или душевредное упражнение ею. И то знай, брат, говорят Ксанфопулы, что всякое художество и всякое правило… предначертаны по той причине, что мы не можем еще чисто и непарительно молиться в сердце».
Святитель входит в некоторые частности, связанные с художеством, напоминая, например, что естественно возникающую теплоту никак нельзя ни принимать за благодатную, ни услаждаться ею, ибо это есть начало самообольщения. Такую теплоту, пишет он, «непременно должны ощутить те, которые будут очень понуждать себя к соединению ума с сердцем при помощи вещественных пособий, давая им излишнее значение и не давая должного значения духовным пособиям». Он поясняет также, что «низменный стул очень удобен для упражнения молитвой Иисусовой». Хотя «этим не отвергается стояние при ней, но как почти все время истинного безмолвника посвящено молитве, то и предоставляется ему заниматься ею и сидя, а иногда и лежа». Тут же святитель напоминает, что молитва есть подвиг не телесный, но духовный и вся «сущность делания в Господе и в имени Его». Со свойственной ему осторожностью святитель подчеркивает, что деланию молитвы «несколько способствует художественное направление ума к словесности и к верхней части сердца».
В переписке с конкретными людьми святитель рекомендует «общее правило для всех, занимающихся молитвой: „заключать ум в слова молитвы“, т. е. молиться со вниманием». Приводит он в пример и свой личный опыт. «Вы, конечно, помните, что я вам завещал внимать умом языку, тихо произносящему молитву, отнюдь не позволяя себе самочинно вдаваться в художество, описанное в „Добротолюбии“… Моление с заключением ума в слова молитвы есть самое полезное и безопасное, механизм чрез ноздревое дыхание с усилием взойти умом в сердце воспрещен святыми отцами для не созревших к такому молению!.. Я стараюсь приобучиться единственно к первому способу как необходимому для внимания. Внимание — душа молитвы. Стараюсь даже устранять все прочее, чтоб делание было вполне бескорыстным, чтоб преуспеяние было вполне предоставлено воле Божией… Благую часть ты избрал, оставя все механизмы и довольствуясь заключением ума в слова; это поведет к самым правильным результатам, без всякой примеси прелести… Для себя я держусь, когда держусь, единственно заключения ума в слова молитвы; все прочее является, когда является, само собой».
В одном из частных писем к новоначальной инокине свт. Игнатий одобряет умеренное применение художественных приемов: «Что дыхание удерживаетесь вводить по художеству, изложенному в „Добротолюбии“, — хорошо делаете. Это художество превосходно сокращено прп. Нилом Сорским в следующие слова: „Не дыши борзо, ибо сие способствует к собранию ума“. Этим и вы довольствуйтесь, т. е. дышите тихо при молитве». Однако дальнейшее творчество, такое как введение с дыханием ума в сердце, святитель ей до поры воспрещает: «От художества о ноздряном дыхании уклонитесь! Когда Богу изволяющу придет время, то скажу. Этим художеством, в свое время полезным, некоторые неисцельно себя повредили»{344}.
Иной раз святитель вскользь упоминает практические детали, которые являются указанием на применение художества. Например: «При упражнении молитвой Иисусовой полезно иметь глаза закрытыми и держать левую руку у персей, над левым сосцем груди, несколько повыше его, — последний механизм способствует к ощущению силы словесности, находящейся в персях»{345}. Прикосновение руки (согревающая ладонь, нажим пальцев или просто легкое касание) привлекает и помогает собрать внимание в месте касания. Существенно и то, что упоминается именно левая рука, то есть держащая четки. Во время молитвы некоторая часть внимания у начинающего неизбежно отвлекается на перемещение пальцев по четкам, и если рука опущена, то туда же частично уходит неокрепшее еще внимание. Поэтому положение руки с четками возле сердца оказывается наиболее выгодным — внимание не расщепляется, но собирается в одном месте. Помогает также молитвенному сосредоточению и скрещение рук на груди.
Непроизвольные жесты человека не являются случайными. Например, при интенсивном размышлении, при умственном напряжении возникает потребность потирать рукой лоб, сжимать виски, подпирать кулаком голову. Рука бессознательно тянется к месту сосредоточения внимания. Телесный жест обнаруживает прямую связь с внутренним состоянием. Используя эту закономерность, можно влиять на процесс, помогать управлению вниманием. Поэтому столь простое действие, как размещение руки на груди, может, по принципу обратной связи, весьма ощутимо способствовать сосредоточению ума в нужном месте.
Свт. Феофан Затворник в отношении художества занимает следующую позицию: он запрещает, во избежание повреждений, помышлять о каких-либо приемах тем, кто подвержен мечтательности или похоти, а всем прочим, как монахам, так и мирянам, он, напротив, советует прибегать к художеству, особенно в тех случаях, когда окаменение и хладность завладеют сердцем, когда молитва идет с трудом.
Святитель советует «сесть в уединенном месте, преклонить голову к персям, стеснить несколько дыхание и телесные очи обратить тоже внутрь к месту сердца». Святые отцы «считают полезным и до времени нужным это телесное приспособление, но… все их внимание обращено на умное Господу в сердце предстояние… Как хочешь держи себя, только успевай приобрести это последнее. Мы же предлагаем тебе такие положения тела, какие сами держали и от которых получили пользу. Есть, однако же, между этими телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умной молитвой и никогда от нее не отходят. Необходимо вниманием стоять в сердце, необходимо тело все держать в бодренном напряжении мышц… Эти условия в какой форме хочешь и можешь, в такой и исполняй. Темное и уединенное место считается нужным для отстранения внешних впечатлений; но если ты можешь отвлекать себя от этих впечатлений и среди множества их, оставайся где хочешь. Сидеть на малом стульце, стеснить дыхание, болеть раменами, выею, персями советуется ради того, чтобы поставить в бодренное направление тело. Но если ты можешь как-нибудь иначе это исполнить или делать это одним внутренним напряжением мышц, делай, как находишь удобнее… Сведение ума в сердце путем дыхания указывается на тот случай, если ты не знаешь, где остановиться вниманием или где сердце. А если ты и без этого знаешь, как найти сердце, делай как знаешь, только установись в сердце… Однако же не должен ты пренебрегать сказанным положением тела… Если опыт показал, что такие и такие положения очень пригодны к деланию умной молитвы и успеху в ней, то какая нужда отступать от них или изобретать новые? Тем более что, по приобретении успеха в молитве, они сами собою отстранятся в некоторых чертах, как отнимаются подмостки, когда отстроен бывает дом»{346}.
Предупреждения святых отцов повторяет в своих поучениях известный подвижник нашего времени отец Софроний (Сахаров)[116]: «Искусственный прием может помочь начинающему найти место, где должно стоять вниманием ума при молитве и вообще во всякое время. Однако чрез такой способ настоящая молитва не достигается. Она приходит не иначе как чрез веру и покаяние, являющиеся единственным основанием для подлинной молитвы. Опасность психотехники, как показал долгий опыт, в том, что есть немало людей, слишком большое значение придающих самому методу. Во избежание вредной деформации духовной жизни молящегося, начинающим подвижникам с древних времен рекомендуется иной образ, значительно более медленный, но несравненно более правильный и полезный, а именно: сосредотачивать внимание на имени Иисуса Христа и на словах молитвы. Когда сокрушение о грехах достигает известной степени, тогда ум естественно идет на соединение с сердцем»{347}.
В какой-то мере отдельные элементы художественных приемов могут понадобиться при начальных подступах к молитве как вспомогательный инструмент для поддержания молитвенного состояния. Они же могут быть полезны и в дальнейшем — как способ возгревания при охлаждении сердечном, когда чувства ослабевают, силы истощаются, ум начинает рассеиваться и не может устоять в молитве. О подобных тяготах рассказывает схиигумен Герман (Гомзин), вспоминая о своем наставнике о. Александре Гефсиманском[117]: «Старец достиг такого навыка в молитве Иисусовой не без труда. Ему было так трудно, когда он нудил себя к молитве в начале своего подвига, что он скорее был согласен камни ворочать, лишь бы не творить молитву. И мысль его смущала, что он, творя молитву, погубит свой ум»{348}.
Помощь бывает нужна, когда внешние помехи не дают сосредоточиться, отвлекают внимание вовне, захватывают и распыляют его. Потребность в самопринуждении возникает также при находящих во время молитвы искушениях, когда обрушивается шквал помыслов и под их натиском ум не способен устоять. Или когда становится вдруг нестерпимо скучно, кажется все бессмысленным и ненужным, а продолжать молитву нет сил. От бесцельности и равнодушия наступает охлаждение, отупение; уныние начинает подбираться к душе; инертность и вялость связывают молящегося по рукам и ногам. Вот тогда-то некоторые приемы могут дать опору, за них можно держаться — для преодоления уныния, для поддержания молитвенного духа. Наличие технической задачи помогает в такие моменты устоять, так же как и веревочные петли, свисающие с потолка, в которые подвижник продевает руки на ночной молитве. Техническая задача увлекает и подкрепляет, дает стимул продолжать брань, когда внимание становится неподвластным, истощившись в борьбе с помыслами, когда чувства изнемогают. Так приемы телесные способны поддерживать труд духовный.
Внутреннее очень тесно связано с внешним, и насколько положение тела может влиять на внутреннее состояние, настолько же действует и обратная связь. По-гречески художественные приемы так и называются — психосоматическими, то есть душевно-телесными. Свт. Игнатий пишет: «Достойна глубокого рассматривания и удивления связь между телом и духом человеческим. Образ мыслей человека, его сердечные чувствования много зависят от того состояния, в котором находится его тело»{349}. О том же читаем у Макария Великого: «Внутренний человек есть некое живое существо, имеющее свой образ и свое очертание; потому что внутренний человек есть подобие внешнего»{350}.
Известно, что с древности исихасты отдавали предпочтение сидячей позе. Что такое пядельный стулец, о котором сказано: «С утра, сидя на скамье вышиною в пядь, принудь ум из места начальствования сойти в сердце»?{351} Это сидение высотой около двадцати пяти сантиметров от пола, оно позволяет принять позу, максимально способствующую сосредоточению внимания внутри себя. Это «эмбриональная» поза — поза зародыша в утробе, когда ноги поджаты и голова склоняется к коленям. Замкнутость такого положения более всего соответствуют самоуглублению. Близка к этой позе и предельная свернутость коленопреклоненного положения, когда грудью ложатся на колени, а головой касаются пола. Именно в такой позе молился пророк Илия на вершине горы Кармил. На малых седалищах или вовсе на земле сиживали согбенные иноки в пустынных обителях Египта и Палестины, о чем свидетельствовал еще в IV веке прп. Кассиан Римлянин: «Сначала стоя пропевают они три антифона; потом, сидя на земле или на низеньких стульцах», погружаются в молитву{352}. И в XIV веке в лаврах Григория Синаита целые поколения монахов ночи и дни проводили согбенно на пядельных скамьях, взыскуя молитвенной благодати.
Внутренней самососредоточенности способствует также склоненная голова. Замкнутость позы усугубляется взглядом, направленным на грудь, точнее — как бы внутрь себя. Свт. Феофан уточняет: «Относительно очей встречаем у Симеона Нового Богослова, что их надобно обращать, тоже вслед за умом, к сердцу; но это внутренний акт, совершаемый только напряжением. Глаза или закрываются, или, раскрытые, остаются ничего не видящими, ибо внимание отвлечено все отвне внутрь и не следит за видимым или слышимым»{353}.
Внимание очень чутко следует за взглядом. Нетрудно заметить, что блуждающий взгляд соответствует блужданию мыслей. Взгляд, опущенный долу, направленный внутрь, утишает помыслы, собирает ум. Зрение — основной канал получения информации: притока впечатлений, зрительных образов, от которых возбуждаются, множатся помыслы. В то же время, через взгляд растекается внимание вовне, развлекается и рассеивается. Отсюда старческие заветы — «береги глаза», «положи печать на очи свои», «не насыщай очей». Неизбежна зависимость от внешних условий. Темнота собирает внимание, яркий свет — рассеивает, выманивает его вовне. При тихом спокойном пении внимание слушателя направляется внутрь, при громком и бодром — наружу. Низкие голоса поющих способствуют сосредоточению, высокие и звонкие — наоборот.
В учении свт. Григория Паламы значительное внимание уделяется положению тела при молитве. Говоря о значении телесной свернутости и направленности взора, святитель вспоминает ветхозаветного пророка Илию, который, молясь, пал ниц на землю и принял именно такую предельно замкнутую позу: «Если… внутреннему человеку свойственно уподобляться внешним формам, то неужели монаху, который старается возвратить свой ум во внутрь себя и хочет, чтобы он двигался не прямым, а круговым и неблуждающим движением, не пригодится привычка не блуждать взором то туда, то сюда, но, словно на каком-нибудь упоре, останавливать его на своей груди?.. Свертываясь внешне по мере возможности как бы в круг, то есть уподобляясь желаемому внутреннему движению ума, он и силу ума, изливающуюся из глаз, благодаря такой форме тела тоже введет внутрь сердца… Как она [плоть] подчинится нам?.. Как отразить подступающего к ней духа злобы, особенно когда мы еще не умеем духовно отражать духовные силы зла, если не научимся быть внимательными и к своей внешней форме? Что говорить о начинающих, если даже совершенные мужи не только после Христа, но и прежде Его пришествия к нам придавали телу такую форму во время молитвы и были услышаны Богом. Совершеннейший боговидец Илия разрешил молитвой многолетнюю засуху, прислонив голову к коленям и таким образом прилежно введя свой ум во внутрь его самого и в Бога (3 Цар. 18:42)[118]… Как говорит Господь в Евангелиях? Мытарь не смел даже поднять глаз на небо (Лк. 18:13). К этой внешней форме и стремятся те, кто при молитве направляет взор на самого себя»{354}.
Телесные приемы способствуют сосредоточению внимания в словах молитвы, помогают направлять и удерживать ум в области сердца. Для этого прежде всего стараются синхронизировать молитву с дыханием и установить контроль над пульсом, сочетая оба эти делания. Можно прислушиваться к пульсу, воспринимая его как некий аккомпанемент к молитве или как метроном. Можно, вслушиваясь в его биение, стараться в нем самом расслышать звучание молитвы, как бы исходящей из глубины пульсирующего сердца. Всю эту работу по слиянию молитвенной мысли, сердцебиения и дыхания следует совершать, сосредотачиваясь, как уже говорилось, в верхней части сердца. Здесь затворяется ум, «свернувшись» в молитве, успокаиваясь, по меткому выражению Иосифа Исихаста, «как в гнезде».
Привычка увязывать молитву с дыханием побуждает человека все чаще обращаться к молитвенному деланию. Этому способствуют рефлекторно-ассоциативные связи, которые устанавливаются по мере привыкания. А поскольку дышим мы непрестанно, то приобретаем через это побуждение к таковой же молитве. Нужно отметить, что в этом деле важно подстраивать молитву под свой естественный дыхательный ритм, а не наоборот, дабы избежать насилия над организмом. Темп и скорость дыхания должны оставаться естественными. Не стоит принудительно задерживать дыхание. Последнее подтверждается, например, советом старца Паисия Афонского: «Задержка дыхания при молитве в некоторых случаях наносит вред организму, и вам следует избегать этого»{355}. По мере зарождения связи молитвы с ритмами организма моление становится органически присущим ему действом, молитва как бы приобщается к естественным процессам нашего существа, — как и в более крупном масштабе существует гармоничная связь богослужебного круга с естественными природными ритмами: ежедневным, недельным, годичным.
«Особенно уместно, — пишет Григорий Палама, — учить начинающих смотреть в самих себя и посредством дыхания вводить собственный ум во внутрь. Поэтому ни один разумный человек не отсоветует какими-нибудь приемами сосредоточивать ум в себе монаху, который еще не умеет видеть самого себя. Именно, поскольку у только что приступивших к борению даже сосредоточенный ум постоянно скачет и им постоянно приходится снова его возвращать, но он ускользает от неопытных, которые еще не знают, что нет ничего более трудноуловимого и летучего, чем их собственный ум, то некоторые советуют внимательно следить за вдохом и выдохом и немного сдерживать дыхание, в наблюдении за ним как бы задерживая дыханием и ум, пока, достигнув с Богом высших ступеней и сделав свой ум неблуждающим и несмешанным, трезвенники не научатся строго сосредоточивать его в „единовидной свернутости“{356}. Исихасты… дыхание ограничивают в той мере, в какой это зависит от нас»{357}.
«Задолго до апологии тела у Паламы элементы „положительной соматики“ применялись на практике. То было естественно и неизбежно. Всякое молитвенное делание, а непрестанная молитва в особенности, включает элемент многократного, тождественно повторяемого действия. В такое делание необходимо привходит ритм, и на нем не может не отражаться то, что телесное наше естество уже участвует в целом ряде биоритмов; и, прежде всего, не может не сказаться наличие ритмов дыхания и сердца. Игнорировать взаимодействие ритмов (в любом случае неустранимых) подвижники не видели оснований; и наоборот, они рано заметили, что учет этого взаимодействия может быть полезен»{358}.
Антропологическое учение Григория Паламы основано на многовековом опыте восточного монашества. Анализируя это учение, архимандрит Киприан (Керн) обращает внимание на утверждение о необходимости «уметь воспользоваться телом и привлечь его к соучастию в молитве», чему и учит методика исихастов. «Что касается физических приемов, то есть известного положения тела при молитве, наклона головы, устремления взгляда на определенное место и самой координации молитвенного ритма с дыханием, — все это не самое главное в мистике исихастов. Это рекомендуется отдельными учителями, и то только как вспомогательное средство. Суть молитвы не в этих приемах. Но советы эти вытекают из [святоотеческого] взгляда на тело и физику в деле духовного подвижничества. Эти телесные приемы того же происхождения и порядка, как поднятые руки ввысь, крестное знамение, связанное с метаниями [поклонами], лежание долу на земле. В аскетическом подвиге должна участвовать не одна только душа или какая-нибудь одна из ее способностей (воля, ум, чувство), а весь вообще психофизический состав человека. Такова древняя практика монашества»{359}.
Использование некоторых внешних приемов может способствовать переходу от словесной молитвы к умной, позволяет ослабить привязанность к словесному звучанию молитвы, оторваться от слова и приблизиться к чистой мысли. Затем, продолжая несколько понуждать себя, используя простые физиологические закономерности, можно получить помощь в достижении умно-сердечной деятельной молитвы. Далее применение художества может послужить подспорьем в обретении высокого дара благодатной непрестанной молитвы, примером чему служит опыт героя «Рассказов странника», последовательно прошедшего весь деятельный путь от словесной до умно-сердечной молитвы и после сего обретшего, уже с помощью художества, молитву самодвижную.
Все указанные достижения являются, конечно, Божественными дарами. Мы же призваны совершить все возможное, все зависящее от нас, чтобы приуготовить себя к ожидаемому действию благодати. Смысл наших усилий в том, чтобы исполнить свой долг и, егда сотворите вся повеленная вам[119], помнить, что сделали лишь то, что должны были сделать.
Прежде всего, можно ставить задачу перейти от словесной молитвы к молению умному. Дело в том, что, когда мы молимся молча, это действие в большинстве случаев еще нельзя назвать молитвой умной. «Разумная часть души, — читаем у прп. Иоанна Дамаскина, — разделяется как на внутреннее слово, так и на произносимое. Внутреннее же слово есть движение души, происходящее в той части, которая рассуждает, без какого-либо воскликновения; посему часто и молча мы вполне излагаем в себе самих всю речь»{360}. Под умной «разумеется молитва, — пишет свт. Игнатий, — совершаемая умом в сердце. Молитву внимательную новоначальных, при сочувствии сердца, отцы редко удостоивают наименования умной молитвы, причисляя ее более к устной»{361}.
Мысленно произносимая про себя молитва на самом деле остается еще словесной, так как мы хотя и неслышно, но продолжаем выговаривать беззвучные слова. При этом мышцы артикуляции испытывают микронапряжения, соответствующие тем, что бывают при речи, произносимой вслух. До тех пор пока в эти мышцы проникают, вместе с каждым мыслимым словом, хотя бы едва ощутимые нервные импульсы, молитва остается еще словесной. Как только молитва переходит в степень умной, исчезает внутренняя связь между словом и его артикулярным воспроизведением. Тогда уже ни один импульс не достигает органов речи, они как бы отключены, словно прервалась нервная связь между возникающей в уме мыслью и речевым аппаратом. Такое изменение может сопровождаться заметным чувством облегчения — молитва начинает звучать очень легко и непринужденно. Это признак того, что молитва становится умной, начинает мыслиться вне речи.
Существуют некоторые внешние приметы, характерные для различных стадий молитвы. Если признаком начала действия умной молитвы может служить освобождение мышц речевого аппарата, то появление молитвы сердечной может сопровождаться исчезновением потребности в четках. Зазвучав в сердце, молитвенное чувство начинает изливаться подобно некоему потоку, лишенному той расчлененности, которую имеет молитва, слагаемая из слов. Подсчитывать более нечего. В писаниях свт. Игнатия встречается подобное наблюдение: «Иноки упражняются молитвой Иисусовой первоначально по четкам. Когда же при молитве усилится внимание, тогда прекращается возможность молиться по четкам и исчислять произносимые молитвы — все внимание обращается к молитве»{362}.
Если, проявляя тщание, побуждать себя к обретению умной молитвы, то можно начать с освобождения от лишних напряжений мышц речевого аппарата. Понадобится также контролировать дыхание с целью снижения его интенсивности. Эти простые, но эффективные меры позволяют ослабить словесное звучание молитвы и приблизиться к звучанию чисто умному. Сначала нужно добиться расслабления мышц языка, губ, щек и нижней челюсти (при сомкнутых устах). Затем можно идти глубже, освобождая мышцы глотки и гортани.
Дыхание должно быть как можно более бесшумным — тихим, спокойным, затаенным[120]. При затухании внутренних шумов легче ощутить тишину ума, приблизиться к умному бессловесному звучанию молитвы. Предпочтительно дыхание ноздряное. Оно гораздо успокоительнее, чем дыхание через рот, которое, будучи более активным и грубым, намного «горячительнее» и мешает «успокоить кровь», утихомирить чувства, замедлить внутренние ритмы. Дыхание через рот непосредственно связано с речью, что роднит его с молитвой словесной. Оно и слишком шумное, а словесная молитва цепляется к любому внутреннему звуку, тогда как умная — порождение внутренней тишины. Отсюда задача — пропускать воздушный поток через дыхательные пути как можно тише, осторожнее. Если воздух течет спокойно и бесшумно, то дыхание становится почти неощутимым, и, может быть, вскоре удастся почувствовать, как молитва лишается словесной тяжеловесности, приобретает умственную легкость, невесомость, «бестелесность». При этом степень умственной напряженности может быть самой разной, чувство, вкладываемое в молитву, может быть очень энергичным, но молитвенное взывание, тем не менее, ощущается как тихое веяние хлада тонка.
Свт. Игнатий: «Надо дышать очень тихо. Вообще, все движения крови должно удерживать и содержать душу и тело в спокойном положении, в положении тишины, благоговения и страха Божия. Без этого духовное действие появиться в нас не может, — оно появляется, когда утихнут все кровяные движения и порывы. Опыт скоро научит, что удерживание дыхания, то есть нечастое и негрубое производство дыхания, очень способствует к приведению себя в состояние тишины и к собранности ума от скитания»{363}. «В процессе дыхания и во всех движениях тела должно наблюдаться спокойствие, тихость и скромность. Все это очень способствует к удержанию ума от рассеянности… Новоначальный по отношению к безмолвной жизни, — продолжает святитель, — должен заниматься молитвою Иисусовой по способу блаженного Никифора, непрестанно вводя ее в сердце тихо, при посредстве ноздряного дыхания, столько же тихо испускаемого, имея при том уста закрытыми»{364}.
Григорий Синаит: «Сдерживай дыхание легких, чтобы не дышать без необходимости, так как слышание вылетающих из сердца вздохов омрачает ум, рассеивает мысли и, изгоняя ум из сердца, предает его плену забвения… Сдерживая дыхание, заключая ум в сердце и повторяя без перерыва постоянно призывание Господа Иисуса, ты скоро пожжешь и оттеснишь помыслы»{365}.
Понятно, что неподвижность и покой телесный располагают к внутреннему сосредоточению, способствуют внимательной молитве. Но возникает вопрос — каким же образом согласовать это положение с известной мыслью Исаака Сирина: «Всякая молитва, в которой не утруждалось тело и не скорбело сердце, вменяется за одно с недоношенным плодом чрева, потому что такая молитва не имеет в себе души»?[121] Надо заметить, что здесь предлагается два условия, причем второе — скорбь сердечная — оказывается, по слову самого же Исаака Сирина, важнее первого — труда телесного — и может даже упразднять оное: «Сердце, исполненное печали о немощи и бессилии в делах телесных, явных, заменяет собою все телесные дела… Печаль умная превосходит и телесный труд». В свою очередь, «дела телесные без печали ума — то же, что и тело неодушевленное… Печаль ума — драгоценное Божие даяние. Кто переносит ее как должно, тот подобен человеку, носящему в членах своих святыню»{366}.
Однако и первое условие — утеснение плоти, утруждение телесное — во многих отношениях полезно и потребно. Прежде всего ради бодренности духа и ради смирения тела, в котором оно тоже нуждается, ибо смириться человеку должно всем существом своим. Умеренный покой вовсе не означает общей расслабленности, или телесного комфорта, но должен сопровождаться умеренным же утруждением. Усилия в молитве необходимы, ибо только нуждницы восхищают е[122] и, помимо усилий внутренних, помимо скорби и ревности сердечной, есть нужда и во внешних физических усилиях. Осуществляется это делание в двух направлениях: во-первых, через то, что Григорий Палама называет «осязательной скорбью», и, во-вторых, через статические нагрузки.
Что касается первого направления, то свт. Григорий учит: «Тело скорбит в чувстве осязания всего больше, когда мы упражняемся в посте, не доставляя ему пищи извне… А что осязательная скорбь как нельзя лучше служит умной молитве, знают все хоть немного причастные к усилиям поста, бодрствования и трезвения… Если в истинно умном молении надо не впадать в страстные состояния и прекратить привязанность даже к безразличным вещам, потому что только так можно достичь неотягченной и чистой молитвы… и если, пока нами владеет страсть, мы, как говорится, даже краешком губ не сможем испробовать умной молитвы, то, стремясь к молитве, мы непременно нуждаемся в осязательной скорби, которая идет от поста, бодрствования и тому подобного. Только так умерщвляется греховная наклонность тела и становятся более умеренными и бессильными помыслы… Не зря некоторые отцы назвали пост как бы материей молитвы: голод, говорят они, это пища молитвы („Лествица“). Другие назвали это качеством молитвы, зная, что молитва без скорбного уязвления не имеет никакого качества»{367}.
«Небрежение, по сути своей, смертельно, — проповедует старец Филофей (Зервакос) об утеснении плоти. — Боритесь, когда чувствуете сонливость и вялость. Тело всегда хочет покоя, оно хочет спать и хочет хорошей пищи. А душа хочет поститься, бдеть и молиться. Горе тому, кто позволяет своей душе подчиниться плоти и творит дела плоти! Плоть хочет комфорта, и если есть возможность — поспать, но мы должны сопротивляться этому. Дух должен побеждать и подчинять тело, не становиться тем, чего хочет плоть, но тем, чего хочет Бог, ибо плоть желает творить волю диавола. В связи с этим апостол Иаков говорит: Противостаньте диаволу, и убежит он от вас (Иак. 4:7)»{368}.
Второе направление — это физические нагрузки. Активные внешние действия едва ли совместимы с внимательной молитвой, но они вполне заменимы нагрузкой статической. Это очень важный момент, так как, несмотря на расслабленность лица, затаенное дыхание и внутренний покой, необходимо соблюдать телесную бодрость для преодоление сонливости, рассеянности и умственной вялости. Поддерживать бодренность возможно за счет напряжений в отдельных участках тела, усиливаясь напрягать спину, конечности или плечи, мышцы груди или брюшного пресса. Сидя ли, стоя ли на ногах или на коленях, желательно сохранять физическую подтянутость и собранность. Надо заметить, что одно только старательное сохранение неподвижности позы уже есть немалый телесный труд.
На этот счет свт. Феофан дает такие наказы: «Необходимо тело все держать в бодренном напряжении мышц… Очень много в сем отношении значит — не давать разваливаться, держать в струнку все члены чрез внутреннее напряжение мускулов. Это сильно поддерживает бодренность духа и помогает душе стоять в трезвенном настроении… Творить молитву лучше стоя, как отправляется правило. Если ноги уморятся, можно стать на колени. Можно так и положить, чтоб исполнять положенное число молитв то стоя, то на коленях… Тело надо держать постоянно в струнку, как солдат на параде, никак не позволяя себе распускать членов, не только при хождении и сидении, но и при стоянии и лежании»{369}.
То же повелевает нам великий наставник иноков прп. Иосиф Волоцкий, напоминая о единстве формы и содержания: «Как подобает поклоняться — душою мысленно и телом чувственно, — послушай внимательно. Когда встанешь, чтобы помолиться Господу Богу твоему, прежде всего установи для себя закон — предстоять не лениво, расслабленно и небрежно, а так, чтобы не помышлять о суетном и тленном; кроме того, пусть смолкнут бесчинные голоса и усмирятся движения и взмахи рук, — представим их Богу как бы связанными и стянутыми, ноги же поставим благочинно, и изгоним все земное из помыслов… и очи понудим к слезам, и всего себя устремим к небесам. И встанем так, как говорит иерей: „Станем добре“. А „добре стояти“ в это время означает стоять так, как подобает предстоять Богу, со страхом и трепетом и с трезвящейся бодрой душой… Если кто-нибудь беседует с земным царем, то всеми способами старается показать свое величайшее благоговение пред ним, чтобы сподобиться от него большей милости, — и показывает это и выражением лица, и голосом, и сложением рук, и расположением ног и всего тела… Или не понимаешь, что здесь невидимо предстоит Сам Царь Неба и земли, и испытует разум каждого, и совесть истязает, и ангелы со страхом предстоят Ему… Молитву же я имею в виду не такую, что лишь на устах держится, но исходящую из глубины помышления; подобно тому как деревья, которые, пустив корни в глубину, не ломаются от ветра, так и молитва, из глубины мысленной воссылаемая, простирается в высоту»{370}.
О том, как бороться с телесной немощью, рассказывает старец Никодим Карульский: «Вот как надо сидеть, чтоб не засыпать: разведи руки и держи, пока не заболят. И уйдет тогда сон. А при людях грудь подними вот так, чтоб не видели, и сон тогда отойдет. А если грудь опустишь, то скоро заснешь… живот-то подбери и пояс подтяни… Бодрость нужна!.. И грудь должна болеть, и плечи»{371}.
Замечание о преодолении утомления встречается в письмах владыки Феофана (Быстрова): «Когда усталость начнет действовать во время служения церковного, нужно читать про себя молитву Иисусову. Она будет содействовать сосредоточенности молитвенной. Если же усталость нападет на вас во время молитвы домашней, нужно немного понудить себя на молитву. Если от этого понуждения усталость исчезнет, то это искушение от лукавого. А если не пройдет, молитву можно сократить и лучше немного помолиться, но разумно и с чувством»{372}.
При утруждении телесном могут возникать болезненные ощущения, которых не следует особенно бояться. В частности, прп. Анатолий Оптинский[123] наставляет в письме свое духовное чадо: «Молитву умственно держать можно и по болезни, и по немощам, и по случаю народа, и в службе. Только от этого иногда голова болит, но что же делать? Зато слюбится. Тысячу раз слюбится. Ты старайся держать мысль с Иисусом не в голове собственно, а направляя несколько к персям. Тогда, конечно, грудь заболит, но без этого нельзя. Бог наш огнь поядаяй есть. И где нечисто — там и больно. Такая боль за недостоинство посылается, но со временем пройдет»{373}.
О болезненности упоминает также старец Зосима (Верховский)[124], написавший житие своего сподвижника, известного молитвенника монаха Василиска: «Лет сорока примерно был отец Василиск, когда узнал о сердечной молитве, ибо прежде не имел о ней сведений… И начал в ней упражняться до того, что многократно приходил в сильное изнеможение от долгого пребывания в молитве и ощущал столь сильную боль в сердце, что уже не мог далее ни молиться, ни ходить, ни сидеть. Пролежав довольное время, едва освобождался от сей боли — и, собрав силы, опять упражнялся в сердечной молитве с ревностным терпением»{374}.
Свт. Игнатий по тому же поводу делится опытом в письме к собрату: «Головная боль — обыкновенный первоначальный спутник глубокого внимания слову Божию и молитве… Не только у тебя она болит, не только болела у меня, болела она у святых отцов, — и они это поместили в своих писаниях. Говорит прп. Григорий Синайский: „И рамены боля и главою многажды болезнуя, терпи та притрудне и рачительне, взыскуя в сердце Господа“. Бывает по временам от упражнения в молитве расслабление всего тела, пот, жар; все это у начинающих. У преуспевающих молитва укрепляет, питает душу и тело. Но пот бывает даже и у них… На мелочи, на все ощущения в теле, обращай как можно меньше внимания, наблюдай, чтоб ум твой пребывал в покаянии и удалялся от развлечения. Надеюсь, что головные боли твои не будут долго продолжаться. И у меня продолжались недолго… Ты не требуй от ума твоего, при молитве, превышающего силы его, например нерушимой полной нерассеянности. Показывай мысленно немощь и ветхость твою Богу, говоря: „Господи! Ты видишь всю ветхость мою!“ — и, терпя, терпи великодушно немощь ума твоего»{375}.
Старец Иосиф Исихаст, касаясь физической стороны молитвенного делания, поучает, как исполнять правило: «Встань, если можешь, прямо и, скрестив руки, ни к чему не прислоняясь», читай «молитву в уме (света же не зажигай, поскольку свет рассеивает ум)… Итак, стоя, вытянувшись прямо, насколько позволяют силы… умом и внутренним гласом возопи о том, что говорит душа твоя… Если же ослабнешь, устав от стояния, присядь и не допускай, чтобы ум твой оставался в праздности». А ученик старца Иосифа рассказывает: «В качестве главного практического средства, способствующего молитве, блаженный старец предпочитал стояние по мере сил на ногах, служащее приношением со стороны тела, и лишь после утомления позволял ненадолго присесть, но без особенного удобства»{376}.
При всем этом существует, однако, предостережение свт. Игнатия о том, что излишнее напряжение, «как возбуждающее вещественную теплоту, вредно: теплота плоти и крови не должна иметь места в молитве». Можно принять к сведению и следующее его высказывание, помня все же, «что здесь говорится о делании иноков, которые достаточным телесным подвигом привели в должный порядок свои телесные влечения». Для таковых святитель советует: «Крепкие по здоровью и силам молятся стоя и сидя, немощные могут молиться и лежа, потому что в этой молитве господствует не подвиг тела, а подвиг духа… Особливо больные и престарелые должны остерегаться от излишнего телесного подвига, чтоб он не истощал сил их и не отнимал возможности заниматься подвигом душевным». Святитель приводит также мнение Григория Синаита: «Безмолвствующий должен по большей части сидеть при совершении молитвы, по причине трудности этого подвига, иногда же на короткое время ложиться и на постель, чтоб дать телу некоторое отдохновение. В терпении же должно быть твое сидение во исполнение завещания, что в молитве должно терпеть»{377}. «Ничто так не делает душу бесплодной, как нетерпеливость», — можно добавить здесь слова из «Лествицы» Иоанновой[125].
В одном из своих писем свт. Игнатий делится очень важной мыслью о необходимости правильно учитывать индивидуальное устроение человека и предпочитать внутреннею работу внешней: «Иные так устроены Создателем, что должны суровым постом и прочими подвигами остановить действие своих сильных плоти и крови, тем дать возможность душе действовать. Другие вовсе не способны к телесным подвигам — всё должны выработать умом; у них душа сама по себе, без всякого предуготовления, находится в непрерывной деятельности… Душевный подвиг может и один, без телесного, совершить очищение; телесный же, если не перейдет в душевный, — совершенно бесплоден, — более вреден, чем полезен»{378}. В «Добротолюбии» подобную мысль кратко высказывает Никита Стифат: «Телесное упражнение излишне бывает, когда в силе умное делание, от которого тяготеющее долу легким делается и все превращается в духовное»{379}.
О мере и своевременности внешних трудов свт. Игнатий не раз говорит в своих проповедях. По Апостолу Павлу: «Сущии во плоти, то есть не обуздывающие своей плоти, но допустившие ей преобладание над духом, Богу угодити не могут. И потому, живя во плоти, мы должны жить не для плоти!.. Подвиг поста не принадлежит исключительно телу… он полезен и нужен преимущественно для ума и сердца… Телесный подвиг заключается в исполнении евангельских заповедей телесно… Телесный подвиг имеет свой предел и конец… [который] заключается в решительном переходе подвижника к подвигу духовному»{380}.
Об этом же напоминает епископ Петр (Екатериновский). Он просит беречься излишней увлеченности внешним подвигом, советует предпочесть воздержание внутреннее. Владыка опирается на учение Исаака Сирина, сказавшего: «Всякую вещь красит мера. Без меры обращается во вред и почитаемое прекрасным». Если жаждешь истинного воздержания, пишет владыка, «то с радостью терпи то бесчестие, которое по Божию смотрению, а не по твоей воле постигнет тебя, и не смущайся, не питай ненависти к тому, кто бесчестит тебя. Гораздо лучше, полезнее упражняться во внутреннем самоумерщвлении, именно в смирении, отвержении своей воли, самоугодия, в терпении ежедневно встречающихся трудностей, лишений, скорбей, в кротости, сообразности во всем с волей Божией. В этом вовсе никакого излишества нельзя опасаться, тогда как внешние подвиги самоумерщвления, хотя вообще и необходимы, однако же не больше имеют цены, чем средства, ведущие к внутренним добродетелям»{381}.
Нужно напомнить, что все вышеназванные внешние подвиги важны не сами по себе, но совершаются терпения нашего ради. Того терпения, о котором свт. Игнатий пишет: «Во всех подвигах, в особенности же в молитве, требуется постоянство и терпение. Нетерпеливость сбивает нежный цвет ее, как иней и ветры сбивают цветы плодовитых деревьев. В молитве терпите (Колос. 4:2), — сказал Апостол: это отличительное свойство упражнения молитвой. Сначала, вводя ум в молитву, приучая к ней, не держи его долго в ней, чтоб он не утомлялся излишне, но зато почаще вводи его в молитвенное занятие. Ах! Требует понуждения это занятие! Не любит преступник — ум наш — темницы молитвенной; ему нужна безумная свобода; с насилием надо влечь его в темницу, в узы; без того не укротится, не возвратится к здравому смыслу беснующийся… Для преодоления иной скорби нужно мужество; для исшествия из другой — мудрость; для избавления от третьей — смирение. Но во всех скорбях, при всех прочих добродетелях, непременно нужно терпение… спасается только претерпевый до конца (Мф. 24:13)… Нет другого средства кроме терпения и благодарения Богу, на нас пристально смотрящему… „Помысли, — говорит Великий Варсонофий, — что все земные занятия пройдут, а терпение, которое окажешь при этих занятиях, — то останется с тобой, пойдет за гроб и оправдает или осудит тебя перед Богом“… Терпение выпрашивается у Господа молитвой. Душа входит в дом терпения, когда скажет Богу: да будет воля Твоя. Аминь»{382}.
Григорий Синаит особо отмечает, что такие «деятельные добродетели», как «утомительное коленопреклонение, утруждающее тело, неподвижное стояние» и прочий труд телесный, вместе с постом и воздержанием от сна, есть не что иное, как путь к обретению добродетели духовной — Божественного терпения. Прп. Григорий пишет: «О терпении Господь сказал так: Терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21:19). Он не сказал: спасайте вашим постом, вашим бодрствованием. Терпением же я называю то состояние, которое сообразно с волей Божией и есть царица добродетелей, основание доблестных подвигов, мир в войнах, тишина в буре и непоколебимая твердыня для обладающих им. Приобретшему его во Христе Иисусе не могут повредить ни оружие, ни копья, ни наступающие войска, ни само бесовское полчище»{383}. О таком устроении душевном прп. Никон Оптинский сказал: «Терпение есть непрерывающееся благодушие».