Глава 7. Тайное общество Военная и политическая организация талибов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7. Тайное общество

Военная и политическая организация талибов

Единственным обстоятельством, могущим воодушевить простых афганцев и внушить им надежду на то, что талибы принесут с собой мир, был их обычай коллективного руководства и принятия решений по общему согласию, а не волей одного вождя. На Шуре талибов в Кандагаре утверждалось, что она следует раннеисламской модели достижения согласия среди правоверных путем дискуссии, для которой необходимо прислушиваться к народному мнению и быть ближе к народу. Идея Шуры во многом основывалась на пуштунской племенной джирге, или совете, на котором все вожди кланов решали важные вопросы жизни племени. Во время своих ранних приездов в Кандагар я был впечатлен тем, как командиры, муллы и простые бойцы спорили всю ночь напролет до тех пор, пока Мулла Омар не принимал решения.

Многие афганцы были вдохновлены тем, что сначала талибы не требовали власти для себя. Напротив, они утверждали, что их задача — восстановить законность и порядок, а затем — передать власть правительству «добрых мусульман». Но несмотря на это в период между 1994 годом и взятием Кабула в 1996 году процесс принятия решений внутри Талибана сильно изменился и стал жестко централизованным, секретным, авторитарным и недоступным для народа.

По мере того как Мулла Омар становился все более могущественным и замкнутым человеком, отказываясь путешествовать по стране и встречаться с подчиненными ему людьми, властная структура движения стала повторять все ошибки своих предшественников — моджахедов и коммунистов. Более того, после 1996 года талибы обнародовали свое желание править Афганистаном единолично, без участия других группировок. Они утверждали, что этническое разнообразие страны достаточно представлено внутри самого движения Талибан, и встали на путь полного завоевания страны, чтобы доказать это.

Надежды, возлагавшиеся на талибов, были прямым результатом разложения руководства моджахедов. Во времена джихада руководство моджахедов, расположенное в Пешаваре, пребывало в постоянной междоусобице фракций и лидеров. Партии удерживались от распада не организационной структурой, а волей харизматического вождя или военачальника. В ходе войны эти вожди попадали во все возрастающую зависимость от западных денег и оружия. Им приходилось буквально покупать лояльность своих полевых командиров и бойцов в самом Афганистане, постоянно конфликтуя друг с другом в Пешаваре.

Пакистан лишь подбрасывал дров в огонь раздора. Генерал Зия-уль-Хак командовал пакистанскими войсками в Иордании в 1970 году и помог королю Хуссейну разбить палестинцев. Он познал на собственном опыте ту угрозу, которую может представлять единое партизанское движение для государства, давшего ему убежище. Поддерживая раскол среди моджахедов и не давая им объединиться вокруг одного вождя, Зия-уль-Хак держал их руководителей в зависимости от щедрот Пакистана и Запада. Но когда в 1989 году советские войска ушли из Афганистана и Пакистану нужно было представить внятную политическую альтернативу коммунистическому режиму в Кабуле, равно как и в 1992 году, раскол между пешаварскими партиями был настолько глубоким, что преодолеть его не удавалось даже очень большими взятками. Этот раскол оказал сильное воздействие на политическое будущее Афганистана, исключив возможность создать правительство путем консенсуса.

Вторым элементом руководства антисоветским сопротивлением были полевые командиры, все более недовольные расколом и коррупцией в Пешаваре и тем, что они часто оказывались заложниками в спорах своих вождей и не получали необходимых денег или оружия. Но военная обстановка требовала от них взаимодействия, какая бы борьба ни велась между пешаварскими партиями.

Полевые командиры страстно желали большего организационного единства. Исмаил Хан организовал первую всеафганскую конференцию полевых командиров в провинции Гор в июле 1987 года. На нее собрались более 1200 полевых командиров. Они приняли более 20 решений, и самым важным из них было требование, чтобы они, а не пешаварские лидеры, осуществляли политическое руководство. «Право определять будущую судьбу Афганистана имеют наследники мучеников и мусульмане в окопах, сражающиеся в кровавых боях и готовые к мученичеству. Никто другой не уполномочен принимать решения, определяющие участь нации».[118]

Около 300 полевых командиров снова собрались в провинции Пактия в июле 1990 года и в Бадахшане в октябре того же года. Однако национальная рознь, личное соперничество и желание первыми войти в Кабул в 1992 году положило конец достигнутому было согласию. Битва за Кабул обнажила противоречия между севером и югом, равно как и между пуштунами и другими народностями. Неспособность Ахмад Шаха Масуда пойти на компромисс с пуштунскими полевыми командирами, бывшими в оппозиции к Хекматьяру, даже после взятия Масудом в 1992 году Кабула, сильно повредила его репутации как политика. Ему не удалось вернуть себе доверие пуштунов до тех лор, пока талибы не завоевали север страны в 1998 году.

Третий уровень руководства сопротивлением — это ученые, интеллектуалы, бизнесмены и специалисты, бежавшие из Кабула в Пешавар. Многие из них остались независимыми и отстаивали единство всех оппозиционных сил. Но ни лидеры пешаварских партий, ни Пакистан никогда не давали этим образованным афганцам играть серьезную роль в политике. Вследствие этого многие из них уехали из Пакистана и пополнили диаспору афганских профессионалов. Они оказались на обочине афганской политики и не оказывали никакого влияния на то, что происходило на их родине. И когда в 1992 году они были нужны, чтобы помочь восстановить страну, они оказались недоступны.[119] Пуштунское духовенство и преподаватели медресе рассеялись среди движения сопротивления. Кто-то оказался в руководстве пешаварских партий, кто-то стал полевым командиром, но они не представляли собой единого целого внутри движения, и даже их личный авторитет к 1992 году значительно уменьшился. Улемы были готовы к тому, чтобы Талибан подобрал их.

Когда в 1994 году возник Талибан, ему противостояла только прежняя, вечно дерущаяся, верхушка сопротивления, и президенту Бурхануддину Раббани не удалось ее объединить. В пуштунских землях был полный вакуум власти, а юг был растерзан главарями разных банд. Талибы справедливо считали, что прежние лидеры моджахедов разложились и их нужно устранить. Хотя талибы и относились с почтением к некоторым из лидеров духовенства, бывшим прежде их духовными наставниками, они не позволили им играть какую-либо политическую роль. Талибы не испытывали никаких симпатий и к независимым полевым командирам, которых они обвиняли в разгроме, постигшем пуштунов после 1992 года. Никто из заметных полевых командиров, сдавшихся талибам, не сделал у них военной карьеры. Талибы полностью отвергли афганских интеллектуалов и специалистов, поскольку считали их продуктом ненавистного им западного или советского образования.

Появление Талибана случилось в счастливое для него время, когда коммунистическая властная структура полностью разложилась, вожди моджахедов были дискредитированы, а племенная верхушка — уничтожена. Талибам не составило труда смести прочь немногих оставшихся пуштунских вождей. После этого среди пуштунов не осталось никого, кто мог бы бросить вызов талибам. Теперь у них была возможность создать организацию на основе принципов племенной демократии, опираясь на поддержку низов. Используя ислам как фактор собственной легитимности, Талибан мог помочь народу, но у него не было ни способности, ни желания это делать.

В то же время талибы отказались создать механизм, в который они могли бы включить представителей других народностей, кроме пуштунов. Их преобладание в пуштунских районах могло бы дать им преимущество на севере только в том случае, если бы талибам хватило гибкости соединить сложную мозаику афганской нации под коллективным руководством нового типа. Вместо этого талибы в конечном счете создали тайное общество, руководимое кандагарцами и столь же таинственное, секретное и диктаторское, как правительство «красных кхмеров» в Камбодже или Саддама Хуссейна в Ираке.

Центральный руководящий орган Талибана — Верховный Совет (Шура), по-прежнему находившийся в Кандагаре, городе, который Мулла Омар покинул только один раз (чтобы побывать в Кабуле в 1996 году) и который стал новым центром власти Афганистана. В Шуре преобладали старые друзья и товарищи Омара, в основном пуштуны из племени дуррани, которых теперь называли «кандагарскими», несмотря на то, что они происходили из трех провинций — Кандагар, Гильменд и Урузган, Первоначально Шура состояла из десяти членов (см. Приложение 2), но так как военачальники, старейшины и улемы также участвовали в заседаниях Шуры, то она оставалась аморфной и число участников доходило до 50.

Из десяти первых членов Шуры шесть были пуштунами-дуррани и лишь один, маулави Сайед Гийасуддин, являлся бадахшанским таджиком (он долго жил среди пуштунов). Этого было достаточно до тех пор, пока Талибан оставался в пределах пуштунских районов, но после захвата Герата и Кабула Шура оказалась совершенно нерепрезентативной. Кандагарская Шура никогда не расширялась в достаточной степени, чтобы представлять пуштунов-гильзаев или непуштунов. Она осталась узкой по своему составу и по своим задачам: и не была способна выражать общенациональные интересы.

Две другие Шуры были подотчетны Кандагарской Шуре. Во-первых, совет министров, или Кабульская Шура. Во-вторых, военный совет, или Военная Шура. Из 17 членов Кабульской Шуры в 1998 году минимум восемь были пуштуны-дуррани, трое — гильзаи и всего двое не были пуштунами (см. Приложение 2). Кабульская Шура занимается повседневными вопросами управления городом и кабульским фронтом, но самые важные вопросы передаются на рассмотрение Кандагарской Шуры, которая и принимает решение. Даже мелкие решения Кабульской Шуры и ее руководителя, муллы Мохаммада Раббани, например, выдача пропусков для журналистов или новые ооновские проекты помощи, часто отменяются Кандагарской Шурой. Вскоре Кабульская Шура, номинально считавшаяся правительством Афганистана, не могла ничего решить без долгих консультаций с Кандагаром, что затягивало процесс до бесконечности.

Представители Талибана в Кабуле, Герате, а позднее и в Мазари-Шарифе, ни в одном из которых пуштуны не имели большинства, губернатор, мэр, начальник полиции и другие старшие чиновники — всегда были кандагарскими пуштунами, не говорившими на дари, местном lingua franca[120], или говорившими на нем плохо. Никто из уважаемых местных граждан не вошел в соответствующий совет. Единственное, в чем талибы проявили гибкость, так это в назначении губернаторов. Из 11 губернаторов 1998 году только четверо были кандагарцами.[121] В прошлом губернаторы и старшие чиновники назначались из местной элиты, что отражало этнический состав населения. Талибы порвали с этой традицией и назначали чужаков.

Несмотря на это, объем полномочий губернаторов при талибах существенно сократился. Из-за скудности провинциального бюджета они не были способны осуществлять значительные экономические проекты или помогать беженцам, возвращавшимся из Ирана и Пакистана, что еще значительнее уменьшало их роль в политике и в обществе. Мулла Омар также держал их под контролем и не позволял им укореняться. Он постоянно менял их и посылал на войну в качестве командующих.

После поражения в Мазари-Шарифе в 1997 году командиры-гильзаи начали роптать на то, что с ними не советуются при принятии военных или политических решений, хотя большую часть бойцов дают именно гильзаи. В Мазари-Шариф талибы потеряли около 3000 своих лучших воинов, 3600 были взятье в плен, а десять человек из высшего руководства убиты или захвачены. Поэтому талибы были вынуждены вербовать новых рекрутов из гильзаев Восточного Афганистана, но при этом талибы не были готовы поделиться с ними властью или включить их в состав Кандагарской Шуры. А гильзаи все меньше хотели быть пушечным мясом и сопротивлялись набору.

Военная структура Талибана окутана еще большей секретностью. Главой вооруженных сил является Мулла Омар, хотя его роль и положение ясно не обозначены. Ему подчиняются начальник генерального штаба и начальники штабов армии и ВВС. Существует как минимум четыре дивизии и танковый дивизион в Кабуле. Однако нет никакой ясной воинской организации с иерархией офицеров и командиров, а командиры частей постоянно меняются местами. Например, командование экспедиционного корпуса Талибана в Кундузе — единственное соединение, оставшееся на севере после разгрома 1997 года, — сменялось не менее трех раз за три месяца, а больше половины состава корпуса было отозвано, переброшено в Герат и заменено на менее опытных пакистанских и афганских бойцов. Военная Шура — рыхлый орган, отвечающий за планирование и принимающий тактические решения, но лишенный, по всей видимости, права принимать стратегические решения. Вопросы военной стратегии, основные кадровые назначения и распределение ресурсов для наступления — все это решает Омар.

Кроме всеобщей воинской повинности, введенной Талибаном, отдельные командиры из некоторых районов, заселенных пуштунами, лично отвечают за вербовку людей, выплату им жалования и обеспечение их всем необходимым. Необходимые для этого деньги, горючее, продовольствие, транспорт, оружие и боеприпасы они получают у Военной Шуры. Состав частей постоянно обновляется, поскольку одни члены семьи сменяют других, давая им возможность уезжать домой в длительные отпуска. Регулярная армия талибов никогда не превосходила 25–30 тысяч человек, хотя это число могло быть быстро увеличено перед очередным наступлением. В то же самое время студенты пакистанских медресе, которые к 1999 году составляли около 30 процентов живой силы талибов, также служили очень недолго, после чего возвращались домой, и на их место приходили новые рекруты. И все-таки этот хаотичный способ комплектования не давал возможности создать регулярную дисциплинированную армию. Этим талибы отличались от Масуда, располагавшего 12–15 тысячами отменного войска.

Сами по себе талибы походили на лашкар, или традиционное племенное ополчение, часто встречающееся в истории пуштунов. Лашкар быстро собирается по приказу монарха, или для зашиты территории племени, или для участия в междоусобной войне. Вступающие в ополчение — добровольцы, они не получают никакого жалования, но имеют право на долю во всякой добыче, взятой у врага. Напротив, у талибов мародерство было запрещено, и вначале при захвате новых городов они демонстрировали превосходную дисциплину, хотя после поражения в Мазари-Шарифе это было уже не так.

Большинство бойцов Талибана не получали жалования, и командир сам решал, платить или не платить своим людям, когда они уезжали домой в отпуск. Жалование получали только те, кто были профессиональными солдатами, набранными из бывшей армии коммунистов. Эти пуштуны — танкисты, артиллеристы, летчики и механики — были простыми наемниками и служили всякому, кто стоял у власти в Кабуле.

Некоторые члены Военной Шуры также исполняли обязанности министров, что создавало еще больший хаос в кабульской администрации. Так, министр здравоохранения мулла Мохаммад Аббас был заместителем командира экспедиционного корпуса, попавшего в ловушку на севере после поражения в Мазари-Шарифе. Затем он был отозван и послан в Герат для организации нового наступления и, наконец, вернулся в Кабул после шестимесячного отсутствия, что привело в полное отчаяние работавшие с ним благотворительные учреждения ООН. Мулла Эхсанулла Эхсан, управляющий Центральным Банком, командовал элитным отрядом из 1000 кандагарцев, вследствие чего уделял совсем немного внимания финансовой работе, и погиб в Мазари-Шарифе в 1997 году. Мулла Абдур Разак, губернатор Герата, попавший в плен в Мазари-Шарифе в 1997 году и впоследствии освобожденный, руководил военными операциями по всей стране начиная с 1994 года. Почти все члены Кандагарской и Кабульской Шуры, кроме инвалидов, принимали участие в боях и занимали командные должности.

В каком-то смысле это придавало замечательную гибкость иерархии талибов, поскольку ее вожди были одновременно и генералами, и администраторами и находились в постоянном контакте с бойцами. Но тем не менее администрация талибов, особенно в Кабуле, сильно страдала от этого. Когда министр на фронте, его министерство не принимает никаких решений. Из-за этой системы ни один министр не мог приобрести достаточно профессиональных навыков или оказывать покровительство своим близким. Мулла Омар мигом послал бы слишком могущественного министра обратно на фронт. Но в итоге страна оказалась без правительства, а руководство движения не имело понятного распределения обязанностей среди своих членов.

Избыточная закрытость талибов была большим препятствием, для завоевания политического доверия в городах, у иностранной прессы, благотворительных организаций и международного сообщества. Даже после взятия Кабула талибы отказались объявить, как они собираются устроить народное представительство или способствовать экономическому развитию. Настойчивые требования талибов признать их законным правительством страны в отсутствие понятно устроенных органов власти лишь увеличивали сомнения международного сообщества в их способности управлять государством. Пресс-секретарь Кабульской Шуры, Шер Мохаммад Станакзай, относительно любезный и говорящий по-английски пуштун-гильзай из провинции Логар, учившийся в Индии на полицейского, был лицом Талибана для благотворительных организаций и иностранных корреспондентов. Но все быстро поняли, что Станакзай не имеет никакой реальной власти и не может даже попасть на прием к Мулле Омару, чтобы передать послание и получить ответ. Вследствие этого его работа потеряла всякий смысл, поскольку благотворительные организации даже не знали, доходят ли их слова до Муллы Омара.

Талибы увеличили путаницу, устроив чистку кабульского чиновничества, нижние слои которого оставались на своих местах с 1992 года. Талибы заменили всех таджиков, узбеков и хазарейцев среди старших чиновников пуштунами, независимо от квалификации последних. В результате потери квалифицированных кадров министерства практически прекратили работать.

Работа в министерствах была организована совершенно неописуемым образом. Независимо от того, насколько серьезным было военное или политическое положение, правительственные учреждения в Кабуле и Кандагаре работали всего по четыре часа в день, с 8 утра до полудня. Затем талибы устраивали перерыв для молитвы и долгую сиесту. Потом начинались продолжительные собрания и ночные совещания. На столах у министров не было никаких бумаг, а в правительственных учреждениях не было посетителей. В то время, когда сотни кадровых талибов и чиновников участвовали в движении за отращивание длинных бород у мужской части населения, в министерствах никто не отвечал ни на какие запросы. Население больше ничего и не ожидало от них, а в отсутствие какого-либо народного представительства в городах Талибан стал представляться скорее оккупационной властью, а не администрацией, желающей завоевать доверие населения.

До сих пор талибы никак не объяснили, как будет устроено выборное правительство, будет ли конституция или нет и как они собираются разделить власть. У каждого из руководителей талибов имеется свое мнение на этот счет. «Талибан готов вести переговоры с оппозицией, по при условии, что никакие политические партии не будут в них участвовать. Большинство талибов пришло из политических партий, и мы знаем, что они только порождают раздоры. Ислам против всяких партий», — сказал мне один из министров. «Потом, когда наступит мир, народ сможет сам выбирать правительство, но прежде всего надо разоружить оппозицию», — сказал другой министр. Другие выступали за правительство, состоящее из одних талибов.[122]

После 1996 года власть полностью сосредоточилась в руках Муллы Омара, а Кандагарская Шура играла все меньшую и меньшую роль. Доверенное лицо Муллы Омара, Вакиль, сказал об этом: прямо. «Решения основываются на мнении Амир-уль-Муминиин. Для нас нет необходимости в совещаниях. Мы верим, что это соответствует шариату. Мы подчиняемся точке зрения Амира, даже если только он один разделяет ее. Не будет никакого главы государства. Вместо него будет Амир-уль-Муминиин. Мулла Омар будет верховной властью, и правительство не сможет ничего сделать против его воли. Всеобщие выборы противны шариату, поэтому мы их отвергаем».[123]

При проведении в жизнь своих решений Мулла Омар все меньше полагался на правительство в Кабуле и все больше — на кандагарское духовенство и на кабульскую религиозную полицию. Маулави Саид Мохаммад Пасанай, Председатель Верховного Исламского Суда в Кандагаре, который во времена джихада учил Муллу Омара основам шариата, стал главным советником Омара. Он утверждал, что покончил с беззаконием в стране, введя исламские наказания. «Мы имеем судей в 13-ти верховных судах 13-ти провинций, и там люди живут в мире и безопасности», — говорил он мне в 1997 году.[124] Восьмидесятилетний Пасанай рассказывал, что он более полувека судил в деревнях по исламскому закону, а во время джихада руководил применением шариата у моджахедов.

Кандагарский Верховный Исламский Суд стал главным судом страны из-за своей близости к Омару. Суд назначает исламских судей, или кази, и их помощников во все провинции и один или два раза в год собирает их в Кандагаре для обсуждения судебных дел и порядка применения законов шариата. Параллельная система существует в Кабуле, где находятся министерство юстиции и Верховный суд Афганистана. Верховный суд в Кабуле рассматривает около 40 дел в неделю и состоит из восьми коллегий, которые занимаются вопросами коммерческого, гражданского, уголовного и административного права, но его полномочия явно меньше, чем у кандагарского Верховного суда. Говорит Генеральный прокурор маулави Джалилулла Маулвизад: «Все законы приводятся в соответствие с исламом. Законы, противные исламу, отменяются. Потребуется несколько лет, чтобы проверить все старые законы и исправить их либо отменить».

Ухудшение положения в экономике и политическое отчуждение в районах, контролируемых Талибаном, и большие потери, понесенные талибами, привели к нарастанию внутренних противоречий. В январе 1997 года Талибан столкнулся с бунтом в самом Кандагаре из-за принудительного набора. По меньшей мере четверо вербовщиков было убито сельскими жителями, не желавшими служить в армии. Талибы были выбиты из нескольких кандагарских деревень после боя, вызвавшего потери с обеих сторон.[125] По словам старейшин, их юношам грозит смерть, если они пойдут в армию. «Талибы обещали нам мир, а принесли только войну», — сказал один из старейшин.[126] В июне талибы казнили в кандагарской тюрьме 18 дезертиров.[127] То же движение против набора возникло в провинциях Вардак и Пактия. Принудительный набор увеличил непопулярность талибов и заставил их набрать больше людей из пакистанских медресе и лагерей беженцев.

Тем временем усилились противоречия между Кабульской и Кандагарской Шурой. В апреле 1997 года после визита американского посланника Билла Ричардсона глава кабульского правительства, мулла Мохаммад Раббани согласился выполнить пожелания Ричардсона, но на следующий день соглашение было отвергнуто Муллой Омаром. Мулла Раббани ушел в один из своих длительных отпусков. Ходили слухи, что он арестован. В октябре 1998 года талибы арестовали более 60 человек в Джелалабаде, крупном городе на востоке Афганистана, объявив о попытке переворота, предпринятой отставными офицерами — сторонниками генерала Шахнаваза Таная, пуштуна, дезертировавшего в 1990 году из армии Наджибуллы и присоединившегося к моджахедам. Его офицеры-пуштуны поддерживали Талибан и служили в армии талибов.[128] В декабре талибы убили одного и ранили еще нескольких студентов во время волнений на медицинском факультете Нангархарского университета в Джелалабаде. В городе прошли забастовки и выступления против талибов.

Растущее недовольство в Джелалабаде, по-видимому, подогревалось сторонниками умеренного муллы Раббани, который сделал этот город своей опорной базой. Могущественные джелалабадские торговцы, занимавшиеся контрабандной торговлей с Пакистаном, тоже хотели более либерального отношения со стороны талибов. После инцидентов в Джелалабаде мулла Раббани был вновь отозван из Кабула в Кандагар и пропал из виду на несколько месяцев. К началу 1998 года Кабульская Шура была готова повернуть политику в русло умеренности и дать возможность организациям ООН вернуться в Афганистан, чтобы города получали больше иностранной помощи. Руководители талибов в Кабульской и Джелалабадской Шуре видели растущее недовольство населения ростом цен, нехваткой еды и сокращением гуманитарной помощи. Несмотря на это, Мулла Омар и кандагарское руководство отказались разрешить увеличение помощи со стороны ООН и впоследствии вынудили ООН покинуть страну.

Зимой 1998–1999 годов солдаты Талибана были замечены в грабеже и мародерстве, что отражало падение дисциплины из-за экономических затруднений. После самого тяжелого из таких случаев в Кабуле в январе 1999 года за мародерство у шестерых солдат Талибана были отрублены правые руки и левые ноги. Затем власти развесили отрубленные конечности на деревьях в центре Кабула так, чтобы народ мог смотреть на них до тех пор, пока они не истлеют. Хотя внутренние противоречия и породили разговоры об ослаблении Талибана и возможности внутренней войны, непререкаемый авторитет Муллы Омара позволил ему сохранить полный контроль над движением.

Таким образом Талибан, как и его предшественники — моджахеды, пришел к диктатуре одного человека в отсутствие какой-либо организационной структуры или возможности участия для других народностей или представителей других взглядов. Борьба между умеренными и непримиримыми талибами ушла в подполье, так как никто из руководителей Талибана не осмелился противоречить Омару или выступить против него. Такое положение может привести к тому, что Талибан взорвется изнутри и начнется гражданская война между талибами, что приведет к новому расколу среди пуштунов и новым страданиям простых людей.