Глава 8. Однополое общество Женщины, дети и культура талибов

Глава 8. Однополое общество

Женщины, дети и культура талибов

Вряд ли кому-нибудь из кабульцев хотелось бы оказаться внутри полупустого офиса маулави Каламуддина в центре Кабула. Половине жителей это все равно не удалось бы, так как женщинам вход сюда запрещен. Имя и внешний вид этого огромного пуштуна с большими руками и ногами, длинным толстым носом, черными глазами и кустистой черной бородой, которая доходит до столешницы письменного стола, за которым он сидит, наводит страх на весь город. Поток инструкций, сочиненных им на посту главы религиозной полиции, круто поменял образ жизни некогда легкомысленных обитателей Кабула и вынудил афганских женщин прекратить появляться на публике.

Маулави Каламуддин руководит Амар Биль Маруф Ва Нахи Ан Аль-Мункар, иначе — Управлением насаждения добродетели и предотвращения порока. Сам он предпочитает другой перевод — Управление по делам благочестия. На улицах народ называет его молодых ревнителей благочестия, вооруженных плетками, длинными палками и автоматами Калашникова, религиозной полицией, или еще более пренебрежительно. В тот самый весенний день 1997 года, когда я брал у него одно из редких интервью, он как раз выпустил новые указания, запрещающие женщинам носить обувь на высоких каблуках, громко стучать подошвами и использовать косметику. «Женщинам в госпиталях запрещается модно одеваться и носить украшения. Женщины обязаны вести себя достойно, ходить спокойно и не стучать обувью по земле, что производит шум», — гласил указ. Как ревнители благочестия могли разглядеть обувь или косметику на женщинах, закутанных с ног до головы в черное покрывало — бурка, оставалось только гадать (см. Приложение I).

Новый указ закреплял прежние ограничения, запрещавшие женщинам работать, но теперь им запрещалось работать и в западных благотворительных организациях, кроме медицинских учреждений. «Женщинам не разрешается работать в любой области, кроме медицинских учреждений. Женщины, работающие в медицинских учреждениях, не должны сидеть рядом с водителем. Афганская женщина не может ехать в одной машине с иностранцем», — гласил указ. Обучение мальчиков в Кабуле тоже прекратилось, поскольку большинство учителей составляли женщины, которым запретили работать. Целое поколение афганских детей не получает никакого образования. Тысячи образованных семей бежали из Кабула в Пакистан, поскольку их детям стало негде учиться.

Я нервно спросил Каламуддина, на каком основании Талибан запрещает женщинам работать и учиться. «Наш народ проклянет нас, если мы не будем учить наших женщин, и в дальнейшем мы дадим им образование, но сейчас мы столкнулись с серьезными проблемами», — ответил он. Как многие муллы, он говорил удивительно тихо, несмотря на свои размеры, и мне пришлось напрягаться, чтобы расслышать его. «Есть проблема безопасности. Пока что нет ни отдельного транспорта, ни отдельных зданий, ни других вещей, необходимых для обучения женщин. Женщины должны быть полностью отделены от мужчин. И среди нас есть мужчины, которые не могут вести себя с женщинами должным образом. Мы потеряли два миллиона человек в войне с Советами, потому что у нас не было законов шариата. Мы воевали за шариат, и теперь у нас есть организация, которая проводит его в жизнь. Я проведу его в жизнь, чего бы это ни стоило», — выразительно сказал Каламуддин.

Когда талибы в первый раз вошли в Кабул, религиозная полиция избивала мужчин и женщин в общественных местах за недостаточно длинную бороду или неправильное ношение бурка. «Мы советуем нашим людям не бить людей на улице. Мы лишь говорим людям, чтобы они вели себя согласно шариату. Например, если водитель хочет повернуть и врезаться в другую машину, мы просто советуем не поворачивать», — сказал Каламуддин и широко улыбнулся, видимо, довольный такой современной метафорой.

Управление создано по образцу подобной правительственной организации в Саудовской Аравии и держит на службе тысячи молодых людей, многие из которых получили лишь минимум образования в пакистанских медресе. Управление, самая эффективная из разведывательных служб талибов, подобно ХАДу, коммунистической тайной полиции 80-х годов. ХАД, позднее называвшийся ВАД, состоял из 15–30 тысяч профессиональных шпионов и имел 100 тысяч платных осведомителей.[129] Каламуддин признавал, что он располагает тысячами осведомителей в армии, министерствах, госпиталях и западных благотворительных организациях. «Все наши сотрудники имеют опыт в религиозных делах. Мы — независимая организация и не получаем указаний от Министерства юстиции или Верховного суда. Мы выполняем приказы эмира Муллы Мохаммада Омара».

Указы Каламуддина регулярно передаются по «Радио Шариат» (бывшее «Радио Кабул») и касаются всех сторон жизни населения (см. Приложение 1). Один из них регулирует поведение во время спортивных мероприятий, сначала вовсе запрещенных талибами. «Все зрители, подбадривая спортсменов, должны кричать „Аллах-у-Акбар“ [Аллах велик] и не стучать никакими предметами. Если наступает время молитвы, игра прерывается. Игроки и зрители молятся вместе», — гласит указ. Запуск воздушных змеев, любимое весеннее развлечение жителей Кабула, остался под запретом, как и всякий женский спорт.

Для талибов всякое сомнение в истинности этих указов, не имеющих никаких коранических оснований, равносильно сомнению в истинности ислама, хотя первая задача Пророка Мухаммада была эмансипация женщин. «Высший и безошибочный тест на ислам — равноправие женщин, сначала провозглашенное, а потом постепенно проводимое в жизнь», — писал Фернан Бродель.[130] Но талибы не позволяли даже журналистам-мусульманам ставить под сомнение свои указы или обсуждать разные интерпретации Корана. Сотрудникам благотворительных организаций они просто говорили: «Вы не мусульмане и не имеете права обсуждать ислам». Талибы правы, их толкование ислама единственно верное, а все остальное ложно и происходит от человеческой слабости и отсутствия благочестия. «Конституция — это шариат, поэтому нам не нужна конституция. Народ любит ислам и поэтому он поддерживает Талибан и ценит то, что мы делаем», — говорил генеральный прокурор маулави Джалилулла Маулвизада.[131]

Но тяжелое положение афганских женщин и всего афганского общества сложилось еще до прихода талибов. Двадцать лет непрерывной войны разрушили афганское гражданское общество, клановую общность и семейные связи, прежде помогавшие людям выжить в тяжелых экономических условиях. Афганистан имеет одни из самых низких показателей качества жизни в мире. Младенческая смертность составляет 163 на тысячу живорожденных (18 процентов[132]), самый высокий показатель в мире, средний показатель остальных развивающихся стран — 70 на тысячу. Четверть родившихся не доживает до пятилетнего возраста, в развивающихся странах — одна десятая.

1700 матерей из 100 000 умирают во время родов. Ожидаемая продолжительность жизни мужчин и женщин составляет 43–44 года, в среднем для развивающихся стран — 61 год. Всего 29 процентов жителей имеют доступ к медицинским услугам, 12 процентов пьют чистую воду, в развивающихся странах — соответственно 80 и 70. Дети умирают от простых болезней, которые легко предотвратить, например, от кори и дизентерии, причины которых — отсутствие чистой воды и медицинских учреждений.[133]

Неграмотность являлась серьезной проблемой и до талибов: 90 процентов девушек и 60 процентов юношей неграмотны. На больших территориях в сельской местности все школы до единой были разрушены в ходе войны. Так что политика талибов в отношении женщин лишь усугубила кризис, существовавший и прежде. В течение трех месяцев после захвата Кабула талибы закрыли 63 городские школы, что затронуло 103 000 девочек, 148 000 мальчиков и 11 200 учителей, 7800 из которых женщины.[134] Они закрыли Кабульский университет и отправили по домам 10 000 студентов, из них 4000 женщин. К декабрю 1998 году, сообщает ЮНИСЕФ (Детский фонд ООН), система образования была полностью разрушена, девять девочек из десяти и двое мальчиков из трех не посещали школу.[135]

Отчаянное положение афганского народа не вызывало большого внимания извне. Если в восьмидесятые годы война в Афганистане привлекала внимание и помощь, то с момента ухода советских войск Афганистан исчез с экранов радаров всего мира. Постоянно сокращающиеся поступления со стороны стран-доноров не покрывали даже минимальных расходов на необходимую гуманитарную помощь.

В 1996 году ООН запросила 124 миллиона долларов на годовую программу гуманитарной помощи Афганистану, но к концу года она получила только 65 миллионов. В 1997 году она запросила 133 миллиона и получила только 56, или 42 процента, а на следующий год было запрошено 157 миллионов и получено 53, или 34 процента. В 1999 году ООН резко сократила свои запросы до 113 миллионов. По словам исследователя Барнетта Рубина, «если сегодняшнее положение в Афганистане отвратительно, то это не значит, что афганский народ отвратителен. Афганистан — это зеркало, в котором отражаются не только афганцы, — это зеркало всего мира. „Если вам не нравится изображение в зеркале, надо разбить не зеркало, а ваше лицо“, — гласит старая персидская поговорка».[136]

Когда кабульские женщины смотрят в это зеркало, они видят лишь отчаяние. В 1996 году я встретился с Биби Зухрой в маленькой пекарне в Кабуле. Эта вдова во главе группы из нескольких молодых женщин пекла нан (традиционный афганский бездрожжевой хлеб) для вдов, сирот и инвалидов. Около 400 тысяч жителей Кабула зависят от таких булочных, финансируемых Мировой продовольственной программой. В это число входят 25 тысяч семей без кормильца и 7 тысяч семей мужчин-инвалидов. Глиняная хижина Зухры исцарапана пулями и шрапнелью. В первый раз она была разрушена ракетами Гольбуддина Хекматьяра в 1993 году, потом обстреляна снарядами талибов в 1995 году.

Так как ей нужно было кормить шестерых детей и еще своих родителей, она отдала часть небольшого участка земли, где прежде стоял ее дом, под пекарню Мировой продовольственной программы. «Посмотрите на меня, разве вы не видите на моем лице трагедию нашей жизни, трагедию нашей страны? — говорила она мне. — С каждым днем жизнь становится хуже и хуже. Мы стали попрошайками, зависящими от милости ООН. Афганцы так не привыкли. Все женщины истощены, угнетены, опустошены. Мы ждем только мира, мы молимся о нем каждую минуту».

Участь детей Биби Зухры, как и всех прочих детей, еще хуже. Вот детская площадка, построенная Фондом спасения детей в полуразрушенном жилом комплексе Микройане. Худые, как щепки, афганские дети грустно качаются на новых качелях. Площадка заполнена мусором, оставшимся от войны: старые снарядные ящики, разбитый танк с дырой на месте башни, деревья, поваленные при ракетном обстреле. «На женщин и детей обрушился основной удар, нанесенный войной, — говорила мне Софи Элейссен, директор Фонда спасения детей. — Женщины должны искать еду для своих голодных детей. Женщины страдают от истерии, психических травм и депрессии, они не знают, когда начнется следующий обстрел. Как дети могут положиться на материнскую любовь, если они видят, что взрослые все время убивают друг друга, а мать не может удовлетворить их самые простые нужды? Все постоянно испытывают стресс, дети не доверяют даже друг другу, а родители больше не разговаривают с детьми и даже перестали пытаться объяснить им, что происходит вокруг».

Опрос кабульских детей, проведенный доктором Лейлой Гупта для ЮНИСЕФ, показал, что большинство детей были свидетелями жестокого насилия и не надеются выжить. Две трети детей видели, как людей убивало ракетой, или куски разорванных человеческих тел. Больше 70 процентов из них потеряли члена семьи и больше не верят взрослым. «Все они страдают от страшных воспоминаний, кошмаров и одиночества. Многие говорят, что им не стоит больше жить», — говорит доктор Гупта. Война разрушила основы семейной жизни. Когда дети больше не верят своим родителям, а родители не могут защитить детей, детям не за что держаться в этом мире.

Дети вовлечены в эту войну в большей степени, чем в любой другой конфликт в мире. Все полевые командиры использовали детей в качестве солдат. Некоторым из этих детей было всего 12 лет. Часто это сироты, у которых нет никакой надежды создать семью, выучиться или получить другую работу, кроме солдатской. Талибан, пользуясь своими связями в пакистанских медресе, сагитировал тысячи детей идти на войну. Некоторые части полностью состояли из детей. Дети служили заряжающими, подносчиками патронов и снарядов, караульными и просто солдатами. Попытка ООН в 1998 году ограничить минимальный возраст солдат 18-ю годами вместо принятых 15-ти встретила сопротивление США, Пакистана, Ирана и Афганистана. Отчет организации «Международная амнистия» за 1999 год говорит, что во всем мире более 300 тысяч детей до 18 лет служат в армии[137]. После взятия талибами Кабула участь женщин и детей лишь ухудшилась.

Каждая из женщин, встреченных мною в Кабуле на протяжении 1995–1996 годов, — а тогда журналисты могли свободно встречаться и разговаривать с женщинами на улице, в лавках и в конторах — знала, что если талибы придут, то ее несладкая жизнь станет только хуже. Одна из них — Насиба Голь, видная 27-летняя женщина, которая хотела жить в современном мире. В 1990 году она закончила Кабульский университет и получила работу в одной из благотворительных организаций. Она носила длинную юбку, туфли на высоких каблуках и почти никогда не закрывала лицо, а выходя в город, набрасывала на голову небольшой платок. «Талибан хочет стереть женщин в пыль. Ни одна женщина, самая бедная, самых консервативных взглядов, не захочет, чтобы Талибан правил Афганистаном, — сказала мне Насиба. Ислам говорит, что женщины и мужчины равны, что женщинам следует оказывать уважение. Но то, что делает Талибан, настраивает людей против самого ислама». Опасения Насибы вполне оправдались: когда талибы взяли Кабул, женщинам пришлось исчезнуть из виду. Насиба была вынуждена оставить работу и уехала в Пакистан.

Все лидеры талибов родом из самых бедных, самых консервативных и наименее грамотных южных провинций Афганистана, населенных пуштунами. В родной деревне Муллы Омара женщины всегда ходили полностью закрытыми покрывалами, а девочки никогда не посещали школу, поскольку ее там никогда не было. Омар и его коллеги перенесли обычаи своей среды, свой жизненный опыт, или скорее недостаток последнего, на всю страну, ссылаясь при этом на Коран. Но в стране, где живет столько разных народностей, где настолько различаются уровни развития, никогда нет и не было единых обычаев и правил, касающихся роли и поведения женщин в обществе. И ни один афганский правитель до талибов не требовал, чтобы мужчины непременно носили бороду, а женщины закутывались в бурка.

Остальные районы Афганистана не были даже отдаленно похожи на его юг. Восточные пуштуны, испытывавшие сильное влияние пуштунов Пакистана, гордились тем, что посылают своих дочерей в школу. Многие из них продолжали делать это при талибах, либо содержа собственные деревенские школы, либо отправляя свои семьи в Пакистан. Здесь благотворительные организации, например, Шведский Комитет, финансировал около 600 начальных школ. Из 150 тысяч учеников этих школ 30 тысяч были девочки. Когда пуштунские старейшины требовали школьного обучения девочек, губернаторы-талибы не могли им ничего возразить.[138] В лагерях афганских беженцев в Пакистане десятки тысяч девочек учились в школах. Вне пуштунской зоны все другие народности всеми силами старались дать женщинам образование. Сила Афганистана — в его этническом разнообразии, и женщина исполняла там столько же ролей, сколько было народностей и племен.

Города Афганистана отличались еще большим разнообразием. Кандагар всегда был консервативным, но в Герате женщины из элиты некогда говорили по-французски и подражали модам шахского двора в Тегеране. 40 процентов кабульских женщин имели работу как при коммунистах, так и при моджахедах. Женщины, имевшие хоть какое-нибудь образование и работу, отказывались от традиционной одежды в пользу юбок, высоких каблуков и косметики. Они ходили в кино, занимались спортом, танцевали и пели на свадьбах. Здравый смысл подсказывал талибам, что для завоевания умов и сердец в занятых ими районах стоит смягчить политику в отношении женщин в соответствии с существующими реалиями. Вместо этого талибы сочли Кабул притоном бесчестия, Содомом и Гоморрой, в котором женщин следует палками заставить следовать принятым талибами правилам поведения. А северян они полагали нечистыми мусульманами, подлежащими насильственной реисламизации.

Бескомпромиссная позиция талибов определялась политическими процессами внутри движения и природой их социальной базы. Их новобранцы-сироты, лишенные корней, люмпен-пролетарии войны и лагерей для беженцев — были воспитаны в обществе, состоявшем из одних мужчин. Среди людей из медресе контроль над женщинами и их практическое исключение из общества было символом мужественности и доказательством того, что студент верен джихаду. Отказывая женщинам в праве на признание, Талибан легитимизировал свое положение в глазах этой публики. «Эта война с женщинами происходит из политических убеждений и идеологии, а не от ислама или культурных норм. Талибан — это новое поколение мусульманских мужчин, которые являются продуктом военной культуры. Они провели большую часть своей взрослой жизни в полной изоляции от общества. В афганском обществе женщина всегда была инструментом регулирования социального поведения, поэтому она — значимый символ в культуре Афганистана», — говорила Сима Вали, руководитель афганской благотворительной организации.[139]

Руководители Талибана неоднократно говорили мне, что если они предоставят женщинам больше свободы или возможность посещать школу, то они потеряют поддержку рядовых талибов. Те решат, что руководство поступилось принципами под давлением извне. Они также говорили, что их солдаты могут соблазниться новыми возможностями в области секса и не станут сражаться с прежним пылом. Поэтому угнетение женщин стало критерием исламского радикализма талибов, их решимости «очистить» общество и поддержать на высоком уровне дух своих солдат. Женский вопрос стал платформой сопротивления талибов попыткам ООН и западных правительств склонить их к компромиссу и умерить свою политику. Компромисс с Западом означал бы поражение, признание собственной неправоты, а твердость означает победу.

Радикальные талибы перевернули аргументы своих противников с ног на голову. Они говорили, что это Западу следует умерить свои требования и приспособиться к Талибану, а не талибам — признавать универсальные права человека. «Мы знаем, что за образование нужно ООН. Это все большая политика неверных, которая дает женщинам свободу творить непристойности, которая ведет к прелюбодеянию и разрушает ислам. Любая исламская страна, где прелюбодеяние входит в обычай, распадается и становится добычей неверных, потому что мужчины там становятся подобны женщинам, а женщины не могут защитить себя.

Все, кто говорит с нами, должен делать это с позиций ислама. Священный Коран не может быть приспособлен к требованиям других людей, это люди должны изменить себя так, как требует Священный Коран», — говорил генеральный прокурор маулави Джалилулла Маулвизада.[140] Но Талибан не смог бы объяснить, как столь глубокая религия, как ислам, может так сильно пострадать от прелюбодеев.

Все пуштунские племена соблюдали пуштунвали, кодекс обычного права, который давал племенному совету — джирге — право суда, особенно в случае споров о земле, женщинах или убийства. Линия, разграничивающая шариат и пуштунвали, всегда была несколько размыта. Наказания талибов заимствованы скорее из пуштунвали, нежели из шариата. Но пуштунвали применялся в разной степени разными пуштунскими племенами и никогда не регулировал жизнь других народностей. Решимость талибов навязать законы пуштунвали-шариата другим народностям только усугубила этнический раскол в Афганистане. Непуштуны сочли это попыткой навязать всей стране обычаи кандагарских пуштунов.

Ни при каких политических условиях талибы не были готовы пойти на компромисс. После каждого военного поражения они еще более ужесточали свою политику в отношении женщин, полагая, что суровые меры против женщин должны поднять боевой дух их побитых солдат. А каждая новая победа приводила к новому ужесточению, поскольку населению вновь завоеванных районов нужно было продемонстрировать твердость новой власти. Политика «сотрудничества», проповедовавшаяся международным сообществом, не принесла никаких дивидендов. А обещания талибов, что после войны они позволят женщинам учиться, все больше теряли смысл. Захват Герата был первым симптомом для афганцев и для всего мира, показавшим, что талибы не пойдут на компромисс в женском вопросе. Герат, сердце средневекового ислама для целого региона, город мечетей и медресе, обладал древними традициями либерального ислама. Герат — родина исламского искусства и ремесла, живописной миниатюры, музыки, танца, ковроткачества и многочисленных историй о прекрасных женщинах.

Жители Герата до сих пор помнят легенду о царице Гоухар-шад, супруге Шахруха, сына завоевателя Тимура, которая перенесла столицу Тимуридов из Самарканда в Герат после смерти Тимура в 1405 году. Однажды царица в обществе двухсот прекрасных прислужниц осматривала мечеть и медресе, построенные ею в предместье Герата. Студентов медресе (или талибан) предварительно попросили удалиться, но один из них уснул у себя в комнате. Он был разбужен изысканной и привлекательной прислужницей. Когда прислужница вернулась к царице, она была взволнована, платье на ней было в беспорядке, и ее быстро разоблачили. Вместо того, чтобы наказать ее или студента, царица приказала всем своим прислужницам сочетаться браком со студентами, таким образом благословив их и избавив от будущих искушений. Она подарила каждому студенту одежду и жалование и повелела мужьям видеться с женами один раз в неделю до тех пор, пока студенты не закончат учебу. Эта история воплощает в себе гератскую традицию свободного, человечного ислама и религиозного образования.

Талибы не знали истории Герата и его традиций. Они пришли с тем, чтобы запереть гератских женщин в их домах. Людям запретили посещать гробницы суфийских святых, которыми изобилует Герат. Талибы уничтожили многолетние усилия Исмаил Хана, командующего здешних моджахедов, направленные на то, чтобы дать образование населению. Все школы для девочек были закрыты. Большая часть школ для мальчиков тоже, поскольку учителями в них работали женщины. Талибы разделили немногие действующие больницы на мужские и женские, закрыли общественные бани и запретили женщинам ходить на рынок. В итоге гератские женщины были первыми, кто восстал против усердия талибов. 17 октября 1996 года более ста женщин пришли к дому губернатора, чтобы протестовать против закрытия городских бань. Они были избиты и арестованы. Религиозная полиция ходила по домам и требовала, чтобы мужчины держали женщин дома.

Иностранные средства массовом информации и ООН предпочитали не замечать эти события, но некоторые западные благотворительные организации помяли, к каким последствиям для их деятельности это приведет. После долгих споров и бесплодных переговоров с талибами в Герате ЮНИСЕФ и Фонд спасения детей закрыли свои образовательные проекты в городе, поскольку девочкам было запрещено в них участвовать.[141] Но прекращение этих программ помощи не остановило талибов. Они быстро поняли, что ООН не готова всерьез противостоять им в вопросе о женщинах. Им даже удалось вызвать раскол среди благотворителей. Различные организации ООН не смогли занять единую позицию на переговорах. Поскольку каждое ведомство пыталось достичь особых договоренностей с талибами, принципы ООН были нарушены, а Талибан вводил все новые и новые ограничения для женщин. «ООН встала на скользкий путь. ООН полагает, что малыми уступками можно удовлетворить международное сообщество и удовлетворить Талибан. В действительности не происходит ни первого, ни второго», — сказал мне глава одной из европейских неправительственных организаций.[142]

Мир обратил внимание на политику талибов в отношении женщин лишь после захвата ими Кабула в 1996 году. ООН не могла больше закрывать глаза после того, как средства массовой информации рассказали всему свету о бывшем президенте Наджибулле, повешенном талибами, и об обращении с женщинами в Кабуле. Протесты со стороны Генерального секретаря ООН Бутроса Бутрос-Гали, глав ЮНИСЕФ, ЮНЕСКО, Верховного Комиссара по делам беженцев и Комиссара ЕС по правам человека были оставлены без ответа со стороны талибов.[143] Все парикмахерские и салоны красоты были закрыты, равно как и городские бани — единственное место в городе, где была горячая вода. Портным было запрещено снимать мерку с женщин — им следовало помнить размеры своих постоянных клиенток. Магазины модной одежды были разгромлены. «Если вы покрасили ногти, сфотографировали друга, играли на флейте, отбивали такт, пригласили иностранца на чашку чая — вы нарушили один из указов талибов», — писал американский журналист.[144]

До Кабула отсутствие у ООН внятного отношения к происходящему не привлекало к себе внимания, но после оно уже вызвало скандал. ООН подверглась разгромной критике феминисток. В конце концов все учреждения ООН были вынуждены выработать общую позицию. В заявлении ООН говорилось о «поддержке и пропаганде естественного равенства и достоинства всех людей» и «недопущении дискриминации по признаку пола, расы, национальности или религии».[145] Но в том же документе говорилось о том, что «международные организации с глубоким уважением относятся к местной культуре и обычаям». Это был классический ооновский компромисс, позволивший талибам придерживаться своей линии, обещая разрешить образование для женщин после того, как наступит мир. Несмотря на это, в октябре 1996 года ООН была вынуждена закрыть восемь проектов, дававших заработок женщинам Кабула, поскольку последним было запрещено там работать.

В течение следующих 18 месяцев бесплодных переговоров между ООН, неправительственными организациями, западными правительствами и талибами стало ясно, что твердолобая часть кандагарского духовенства хочет и вовсе избавиться от ООН. Талибан еще сильнее закрутил гайки. Они запретили домашние школы для девочек, которые еще продолжали работать, и запретили женщинам посещать больницы. В мае 1997 года религиозная полиция избивает пятерых женщин — сотрудников американской организации Care International — и требует, чтобы все благотворительные организации получали разрешение на свою деятельность не только от профильного министерства, но и от МВД, Минздрава, Министерства полиции и в Управлении насаждения добродетели и предотвращения порока. За этим следует требование, чтобы все мусульманки — сотрудники благотворительных организаций приезжали в Афганистан в сопровождении родственника мужского пола. Наконец, в июле 1997 года талибы потребовали от всех 37 благотворительных организаций переехать из своих офисов в одно место — полуразрушенное здание бывшего политехнического института. В связи с тем, что Европейский Союз прекратил оказание помощи, учреждения ООН и неправительственные организации покинули Кабул.

Судьба афганских женщин часто закрывает собой то обстоятельство, что и мужчинам, в особенности непуштунам, приходится немногим лучше. Все мужчины — жители Кабула были обязаны всего за шесть недель отрастить длинную бороду, хотя у некоторых народностей, например у хазарейцев, борода почти не растет. Борода не должна была быть короче мужского кулака. Шутили, что главный предмет афганской внешней торговли — волосы для бороды, а мужчинам нет нужды получать въездную визу — достаточно иметь бороду. Религиозная полиция стояла на перекрестках с ножницами, отстригая длинные волосы, а нередко и била виновных. Мужчины были обязаны носить широкие мешковатые штаны до щиколотки и творить молитву пять раз в день.

Талибан также боролся с гомосексуализмом. Кандагарские пуштуны известны своей склонностью к молодым мальчикам, и изнасилование мальчиков полевыми командирами было одним из главных мотивов Муллы Омара, когда он создавал Талибан. Но гомосексуализм продолжал существовать, и против него применялись странные, если не сказать бесчеловечные, наказания. Двое солдат, предававшихся любви в Кабуле в апреле 1998 года, были безжалостно избиты, связаны вместе и посажены в пикап, на котором их возили по всему городу, вымазав лица машинным маслом. Мужчины, обвиняемые в содомии, подвергались неслыханным ранее «исламским» наказаниям: их ставили к стене, а стену обрушивали на виновных.

В феврале 1998 году трое мужчин, приговоренных в Кандагаре к смерти за содомию, были поставлены у основания огромной стены из глины и кирпичей, на которую с другой стороны наехал танк и обрушил ее на них. Они оставались под завалом в течение получаса, но одному из них удалось выжить. «Его преосвященство Амир-уль-Муминиин [Мулла Омар) присутствовал в Кандагаре при наказании по исламским законам трех греховодников», — писала газета талибов «Анис».[146] В марте 1998 года двое мужчин в Кабуле были убиты таким же способом. Мулла Мохаммад Хасан привел прекрасный пример, какие богословские проблемы больше всего занимают талибов: «Наши ученые-законоведы не пришли к согласию, какое наказание избрать для гомосексуалистов. Некоторые предлагают сбрасывать этих грешников с крыши высоких зданий, а другие говорят, что нужно выкопать яму у подножия стены, закопать их, а стену повалить сверху».[147]

Талибы запретили все возможные способы развлечений, которых в бедном Афганистане и так было немного. Афганцы страстно любят кино, но и кино, и телевидение, видео, музыка и танцы оказались под запретом. «Конечно, мы понимаем, что людям нужны какие-то развлечения, но он могут пойти в парк и посмотреть на цветы, это поможет им постичь ислам», — сказал мне мулла Мохаммад Хасан. По словам министра образования муллы Абдул Ханифи, талибы «против музыки потому, что она вызывает напряжение ума и мешает изучению ислама».[148] Пение и танцы во время свадебных церемоний также были запрещены. Многие сотни лет свадьбы были главными общественными торжествами, на которых множество музыкантов и танцоров могли заработать себе на жизнь. Теперь они бежали в Пакистан.

Запрещалось держать дома картины, портреты или фотографии. Восьмидесятидвухлетний Мохаммад Машал, один из ведущих художников Афганистана, автор огромной фрески, на которой были изображены пятьсот лет истории Герата, был вынужден смотреть, как талибы закрашивали ее белилами. Говоря попросту, талибы отвергают саму идею культуры. Они запретили Навруз, традиционный афганский Новый Год, из-за его антиисламского характера. Древний весенний праздник Навруз отмечает начало года по персидскому солнечному календарю. В этот день принято навещать могилы своих родных. Тех, кто пытался сделать это, талибы останавливали силой. Они запретили праздновать День трудящихся 1 мая, потому что это коммунистический праздник, и даже Ашура, траурный месяц мусульман-шиитов, некоторое время был запрещен. Талибы даже ограничили торжества в день разговения Ид-аль-Фитр, главного мусульманского праздника.

Большинство афганцев были деморализованы тем, что исламский мир не осудил экстремизм талибов. Ни Пакистан, ни Саудовская Аравия, ни страны Залива ни разу не заявили о том, что женщинам нужно давать образование, или о том, что в Афганистане нарушаются права человека. Они ни разу не усомнились в интерпретации шариата Талибаном. Мусульманские страны Азии также хранили молчание. Удивительно, но один лишь Иран твердо встал на защиту прав женщин в исламе. «Эти ископаемые талибы запрещают девочкам учиться, запрещают женщинам работать вне дома, и все это делается именем ислама. Что может быть хуже — творить насилие, проявлять узость мышления, ограничивать права женщин и позорить ислам», — заявил аятолла Ахмад Джаннати еще в 1996 году.[149] Критика политики талибов со стороны Ирана стала еще резче после гибели иранских дипломатов в Мазари-Шарифе в 1998 году.

В Мазари-Шарифе находится гробница Рабии Балхи, прекрасной трагической поэтессы Средневековья. Она первая из женщин своего времени, писавшая любовные стихи на персидском языке. Рабия трагически погибла — ее брат отрубил ей кисти рук за то, что она провела ночь со своим возлюбленным-рабом. Умирая, она написала свое последнее стихотворение собственной кровью. Сотни лет узбекские юноши и девушки почитают ее как святую и просят ее об удаче в любви. После того как талибы захватили Мазари-Шариф, они запретили подходить к ее могиле. Любовь, даже для средневековой святой, теперь под запретом.