Глава 2. Герат, 1995 Непобедимые воины Аллаха

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2. Герат, 1995

Непобедимые воины Аллаха

Март 1995 года, северная оконечность Дашти-Марго — Пустыни смерти. Тонкие струйки белой пыли поднимаются над узкой лентой разбитого шоссе, растянувшегося на 350 километров от Кандагара до Герата. Шоссе, построенное русскими в 1950-х годах, проходит через пески одной из самых жарких и безводных пустынь мира. После долгих лет войны дорога изувечена гусеницами танков, воронками от бомб и разбитыми мостами, поэтому возможная скорость не превышает 20 километров в час.

Набитые хорошо вооруженными молодыми людьми, боевые машины талибов — японские двухдверные пикапы со снятым тентом и полностью открытой задней частью — текли по направлению к Герату, чтобы взять его. В противоположном направлении шел поток машин, наполненных ранеными талибами, лежащими на носилках, привязанных к корпусам машин, и пленными из войск Исмаил Хана, которые удерживали Герат.

За первые три месяца после своего возникновения Талибан преодолел тупик, в котором оказалась гражданская война, захватив 12 провинций из 31-ой и дойдя до предместий Кабула на севере и до Герата на западе. Под присмотром своих командиров солдаты Талибана в Кандагаре были не очень разговорчивы, поэтому единственным способом что-либо узнать были поездки туда и обратно на попутных машинах. В чреве пикапа, где двенадцать солдат были упакованы вместе с тюками амуниции, ракетами, гранатометами и мешками с мукой, они намного более охотно рассказывали про свою жизнь.

По их словам, после захвата Кандагара около 20 000 афганцев и сотни учеников пакистанских медресе двинулись через границу, чтобы присоединиться к Мулле Омару. Еще тысячи афганских пуштунов примкнули к ним по пути на север. Большинство из них были очень-очень молоды — от 14 до 24 лет — и не воевали раньше, хотя, как и все пуштуны, они умели обращаться с оружием.

Многие из них провели всю свою жизнь в лагерях беженцев в Белуджистане и СЗПП, впитывая Коран в десятках медресе, которые росли как грибы после дождя усилиями афганских мулл или партий пакистанских фундаменталистов. Там они изучали Коран, изречения Пророка и основы исламского права в интерпретации своих полуграмотных преподавателей. Ни учителя, ни ученики не имели никаких математических, естественно-научных, исторических или географических познаний. Многие из этих юных воинов не знали даже историю своей собственной страны или историю джихада против Советов.

Эти мальчишки были страшно далеки от тех моджахедов, которых я встречал в 1980-х, — людей, знавших свое племя и своих предков, с ностальгией вспоминавших о покинутых фермах и долинах, помнивших легенды и сюжеты из истории Афганистана. Эти мальчики принадлежали поколению, никогда не видевшему мира на родной земле, — ни единой минуты, когда Афганистан не воевал бы с захватчиком или сам с собой. Они не помнили ни своего племени, ни своих предков, не помнили о том сложном смешении народов, которое составляло их родное селение и их страну. Они были выброшены из войны на берег Истории так, как море выбрасывает на берег останки кораблекрушения.

Лишенные памяти о прошлом и планов на будущее, они были целиком погружены в настоящее. Они были в буквальном смысле сироты, оставленные войной, без корней, без дома, без работы, ничего не имеющие и мало что знающие. Они обожали войну, поскольку она была единственным занятием, к которому они были готовы. Их мессианская вера в пуританский ислам, вколоченная в их головы простым деревенским муллой, была единственной опорой, придававшей их жизни какой-либо смысл. Не подготовленные ни к чему, даже к традиционному делу своих предков — возделывать землю, пасти скот, заниматься ремеслом, — они были теми, кого Карл Маркс назвал бы афганским люмпен-пролетариатом.

Кроме того, они тем охотнее присоединились к мужскому братству, созданному лидерами талибов, что ничего другого они в жизни и не знали. Многие были настоящими сиротами, выросшими в отсутствие женщин — матерей, сестер или кузин. Другие были студентами медресе или жили в лагерях беженцев, где жесткое разделение полов было нормой, а родственники женского пола появлялись лишь на короткое время. Даже по меркам консервативного пуштунского племенного общества, где селение или кочевой лагерь были сплоченными сообществами и мужчины жили бок о бок с женщинами, жизнь этих парней была суровой. Они просто не знали женского общества.

Муллы, учившие их, подчеркивали, что женщина — это искушение, то, что отвлекает от служения Аллаху. Поэтому когда талибы пришли в Кандагар и запретили женщинам выходить из дома на работу, в школу и даже за покупками, большинство этих мальчиков из медресе не нашло в этом ничего необычного. Половина рода человеческого, которой они не знали, несла для них угрозу, и самым простым было изолировать эту половину, тем более что так говорили и муллы, исходя из примитивных исламских запретов, вовсе не основанных на исламском праве. Угнетение женщин было той чертой, которая коренным образом отделяла талибов от бывших моджахедов.

Это мужское братство предлагало молодым людям не только религиозную цель, за которую стоит воевать, но и образ жизни, который следовало принимать целиком и который наполнял смыслом все их существование. По иронии судьбы Талибан весьма походил на рыцарские религиозные ордена, возникшие в христианском мире во время крестовых походов с целью борьбы против ислама — своей дисциплиной, мотивацией и безжалостностью в достижении целей.[29] В первые месяцы стремительных побед Талибана сложилась целая система мифов о непобедимости, дарованной лишь воинам Бога. В эти горячие дни каждая победа усиливала уверенность в правоте их дела, в том, что Бог на их стороне и что их толкование ислама — единственно верное.

Усилившись свежими рекрутами, Талибан двинулся на север, в провинции Урузган и Забуль, и захватил их без единого выстрела. Занятые мародерством, пуштунские полевые командиры предпочли не испытывать лояльность своих ненадежных войск и поднимали белый флаг или же сдавали свое оружие в знак покорности.

На юге Талибан выступил против войск Гаффара Ахунзаде, чей клан контролировал провинцию Гильменд и ее богатые опиумные поля на протяжении большей части 80-х годов. Здесь талибы встретили ожесточенное сопротивление, но им удалось, настроив одних мелких наркобаронов против Ахунзаде и подкупив других, захватить провинцию к январю 1995 года. Талибан продвинулся к западу вдоль шоссе Кандагар-Герат и дошел до Диларама на границе с тремя провинциями, подчиненными Исмаил Хану. Одновременно они продвинулись на север в сторону Кабула, быстро рассекая пуштунский пояс, где им пришлось столкнуться не с сопротивлением, а с массовыми изъявлениями покорности.

Анархический пуштунский юг, где было множество мелких главарей, быстро оказался в руках у талибов, но теперь они столкнулись с крупными полевыми командирами и политическими и этническими проблемами остальной страны. В январе 1995 года все оппозиционные группы объединились, чтобы напасть на президента Раббани в Кабуле. Хекматьяр объединился с узбекским генералом Рашидом Дустомом на севере и с хазарейцами из центрального Афганистана, которые контролировали часть Кабула. Пакистан помог созданию нового альянса, так как Хекматьяр оставался фаворитом Исламабада, и поставил ему большое количество ракет для бомбардировки столицы. Но даже Исламабад был поражен быстрым продвижением Талибана. Хотя правительство Бхутто полностью поддерживало Талибан, разведка продолжала сомневаться в его возможностях. Для нее Талибан оставался хотя и полезной, но периферийной силой на юге.

Хекматьяр был явно обеспокоен появлением соперничающих пуштунских сил, движущихся с юга, и попытался остановить продвижение талибов, одновременно начав массированный обстрел Кабула, в результате которого большие районы города были разрушены, а сотни горожан погибли. 2 февраля 1995 года Талибан захватил провинцию Вардак в 35 милях южнее Кабула, впервые создав угрозу базам Хекматьяра вокруг столицы. Талибан продолжал двигаться со скоростью света, захватив 10 февраля Майданшахр после большого боя, стоившего двухсот жизней, и на следующий день — селение Мухаммедага. Теперь Хекматьяр был зажат между правительственными войсками на севере и талибами на юге. Боевой дух его частей стремительно падал.

14 февраля 1995 года Талибан захватил штаб-квартиру Хекматьяра в Чарасьябе, после чего войска последнего в панике бежали к Джелалабаду. Войска президента Раббани под командованием Ахмад Шаха Масуда отступили в Кабул. После этого талибы открыли все дороги, позволив конвоям с продовольствием въехать в Кабул после многих месяцев блокады, установленной Хекматьяром. Это был шаг, поднявший популярность талибов среди скептически настроенных жителей Кабула и одновременно удовлетворивший главное требование транспортной мафии, поддерживавшей Талибан. Призывы к прекращению огня со стороны специального представителя ООН по Афганистану, тунисского дипломата Махмуда Местири, не получили отклика. Теперь Масуд и Талибан стояли друг против друга.

Масуд столкнулся еще с одной проблемой у себя дома. Хотя Хекматьяр и бежал, Масуду по-прежнему противостояли войска шиитов-хазарейцев из партии Хизб-и-Вахдат, державшие под контролем южные пригороды столицы. Масуд попытался выиграть время и дважды встречался в Чарасьябе с командующими талибов, муллой Раббани, Борджаном и Гаусом. Здесь талибы впервые встретились со своим величайшим врагом, который будет преследовать их в течение последующих четырех лет. Талибы потребовали отставки Раббани с поста президента и капитуляции Масуда — с такой позицией у переговоров едва ли была перспектива. Талибан начал переговоры с хазарейцами.

Талибы также встречались с Местири, посредником ООН, выдвинув три условия своего участия в мирном процессе, поддерживаемом ООН. Они потребовали, чтобы их войска образовали «нейтральную силу» в Кабуле, чтобы во временном правительстве участвовали только «добрые мусульмане» и чтобы все 30 провинций страны были в нем представлены. Требование талибов предоставить им большинство в любом новом правительстве в Кабуле заставило правительство Раббани и ООН отклонить их требования.

Масуд решил разобраться со своими врагами по одному. 6 марта он начал блицкриг против хазарейцев, послав танки в южные предместья Кабула, разбив хазарейцев и выкинув их из Кабула. В отчаянии хазарейцы пошли на соглашение с талибами, сдав им тяжелое вооружение и свои позиции в Кабуле. Но в последовавшей за этим неразберихе лидер хазарейцев Абдул Али Мазари был убит в то время, когда он находился под защитой талибов. Позднее хазарейцы утверждали, что их вождь был сброшен с вертолета, увозившего его в Кандагар в качестве пленника, когда он пытался схватить автомат.

Случайная или намеренная, гибель Мазари навсегда опорочила Талибан в глазах афганских шиитов и их главного покровителя — Ирана. Хазарейцы никогда не простят талибам гибели Мазари и отомстят им через два года, вырезав тысячи талибов на севере. Кровавая национальная и религиозная вражда между пуштунами и хазарейцами, между суннитами и шиитами, до того момента остававшаяся скрытой, отныне вышла на поверхность.

Тем временем Масуд не позволил Талибану занять место хазарейцев в южном Кабуле. 11 марта он начал следующую атаку, выпихнув Талибан из Кабула после кровопролитных уличных боев, стоивших жизни сотням талибов. Это был первый крупный бой, проигранный Талибаном. Слабость их военной организации и недостаток тактических умений привели их к поражению от рук более опытных бойцов Масуда.

Талибан победил на анархическом пуштунском юге потому, что его население, изнуренное войной, видело в талибах спасителей и миротворцев, если не силу, способную возродить власть пуштунов, униженную таджиками и узбеками. Многие победы были ускорены наличными, когда полевым командирам платили за их лояльность, — практика, которую талибы позднее доведут до высокой степени совершенства, чему немало поспособствуют растущие доходы от наркотиков, грузовых перевозок и помощь Пакистана и Саудовской Аравии. По мере своего продвижения они захватили много легкого вооружения, танков и даже вертолетов, что позволило им развернуть больше войск. В районах, попадавших под их контроль, они немедленно разоружали население, устанавливали строгие законы шариата и открывали движение по дорогам, что приводило к снижению цен на продовольствие. Эти меры приветствовались исстрадавшимся населением. Поражение под Кабулом было тяжелым ударом по престижу талибов, но не уменьшило их решимость.

После этого поражения Талибан обратил свое внимание на запад, сделав ставку на захват Герата. В конце февраля 1995 года, талибы захватили Нимроз и Фарах, две провинции, находившиеся под контролем Исмаил Хана, и продвинулись в направлении Шинданда, бывшей советской авиабазы к югу от Герата. Кабульский режим был встревожен продвижением талибов и неспособностью Исмаил Хана удержать фронт. Авиация Масуда, базируясь в Кабуле, начала бомбить талибов, и две тысячи закаленных в боях таджикских бойцов были переброшены из Кабула, чтобы помочь в обороне Шинданда и Герата. Не имея авиации, располагая слабым тылом в Кандагаре и рыхлой структурой командования, талибы несли тяжелые потери при атаке на позиции правительственных войск вокруг Шинданда.

В конце марта 1995 года Талибан был отброшен от Шинданда. Талибы отступили, потеряв большую часть ранее завоеванной территории и не менее 3000 человек. Сотни раненых были брошены на смерть в пустыне, поскольку у талибов не было полевой медицины, а отсутствие тылов делало невозможным обеспечение войск водой и продовольствием. «Мы никогда не оказывались в столь негостеприимных условиях. Каждый день нас бомбили по 10–15 раз. Нечего есть, воды нет, мои друзья умерли от жажды. У нас не было связи с командованием, не было связи с соседями. Боеприпасы кончились. Было очень плохо», — рассказал мне Салех Мохаммад, раненный талиб, когда его везли в Кандагар.[30]

Теперь Талибан был решительно отброшен назад правительственными войсками по крайней мере на двух фронтах, и его политическое и военное руководство раздирали разногласия. Его репутация миротворца была серьезно подорвана, и в глазах многих афганцев он превратился в одну из многих воюющих сторон. Президент Раббани временно укрепил свои позиции вокруг Кабула и Герата. В мае 1995 года правительство напрямую контролировало шесть провинций вокруг Кабула и на севере, а Исмаил Хан контролировал три западные провинции. Зона влияния талибов сократилась в результате их поражений с 12-ти провинций до 8-ми. Но Герат продолжал быть заветной целью не только для талибов, но и для пуштунской транспортной мафии, которой было необходимо открыть дорогу в Иран и в Среднюю Азию, чтобы беспрепятственно делать свой бизнес.

Немногие командиры моджахедов имели престиж, равный Исмаил Хану, и мало кто пошел на большие жертвы в войне против Советов, чем народ Герата. Исмаил Хан служил в армии офицером, когда Советы вторглись в Афганистан; по убеждениям он был исламистом и националистом. Когда Советы оккупировали Герат, они считали говорящих по-персидски гератцев смирными, невоинственными и наиболее культурными из афганцев. В последний раз гератцам пришлось воевать больше ста лет назад, когда в 1837 году они сопротивлялись персидскому вторжению. Не опасаясь сопротивления, Советы развернули в Шинданде свою крупнейшую авиабазу и разрешили семьям офицеров поселиться в городе.

Но 15 марта 1979 года население города подняло невиданный мятеж против Советов. В то время, когда жители убивали советских офицеров, советников и их семьи, Исмаил Хаи устроил переворот в местном гарнизоне, перебив советских офицеров и афганских коммунистов и вооружив народ. Сотни русских были убиты. Москва, опасаясь подобных восстаний в других городах, бросила 300 танков из советской Туркмении на усмирение мятежа и начала сплошную бомбардировку одного из старейших городов мира. Пятнадцать лет спустя значительная часть города все еще напоминала лунный пейзаж с грудами развалин, тянущимися до горизонта. Более 20 000 гератцев было убито в течение нескольких дней. Исмаил Хан укрылся в сельской местности, возглавив партизанскую армию, а десятки тысяч гражданских лиц бежали в Иран. В течение десяти лет Исмаил Хан вел беспощадную партизанскую войну против советской оккупации и создал эффективное управление в сельской местности, чем заслужил уважение населения. Это сыграло весьма важную роль, когда после ухода советских войск ему пришлось снова утверждать свою власть в Герате.

Герат был колыбелью афганской истории и цивилизации. Город в оазисе был основан 5000 лет назад. Его орошаемые угодья в долине, окруженной горами, считаются самыми плодородными почвами в Центральной Азии. Греческий историк Геродот называл Герат хлебной корзиной Средней Азии. «Во всем населенном мире нет города, подобного Герату», — писал император Бабур в своих мемуарах. Англичане сравнивали его по красоте с родными графствами. «Все пространство между холмами — красивая цепь маленьких укрепленных селений, садов, виноградников, кукурузных полей, и это выразительное зрелище приобретает блеск от множества ручьев, струящихся по долине во всех направлениях», — писал британский шпион и искатель приключений капитан Конноли в 1831 году.[31]

Много веков город был перекрестком между соперничающими тюркскими и персидскими империями, а его население рано обратилось в ислам. Главная городская мечеть построена еще в седьмом веке и перестроена при династии Гуридов в 1200 году. В Средние Века город был одним из центров христианства (несторианского) и одновременно центром суфизма — духовно-мистического направления в исламе. Последователи суфийских братств Накшбандия и Чиштия становились первыми министрами и просто министрами. Святой покровитель Герата — Хауаджа Абдулла Ансари, умерший в 1088 году, знаменитый суфийский поэт и философ, до сих пор имеющий много последователей в Афганистане. Когда Чингисхан захватил Герат в 1222 году, он пощадил 40 из 160 000 жителей. Но менее чем через два столетия город уже возродился с тем, чтобы достичь вершины своей славы, когда в 1405 году сын Тимура Шахрух и его супруга Гоухар-шад перенесут свою столицу из Самарканда в Герат.

Тимуриды были первыми, кто сочетал степную культуру кочевников-тюрков с утонченностью оседлых персов, привозя мастеров из Персии, Индии и Средней Азии для постройки сотен величественных памятников. Шахрух и Гоухар-шад превратили Герат в одну большую строительную площадку, сооружая мечети, медресе, общественные бани, библиотеки и дворцы. Базары Герата давали лучшие ковры, ювелирные украшения, оружие, доспехи и изразцы. Бехзад, которого считают лучшим персидским миниатюристом всех времен, работал при дворе. «В Герате, если ты вытянешь ногу, то наверняка заденешь поэта», — сказал Алишер Навои, премьер-министр у Шахруха[32], бывший также поэтом и писателем.[33] Навои, погребенный в Герате, считается национальным поэтом в современном Узбекистане и отцом литературного тюркского языка, так как он первый стал писать стихи на тюркском, а не на персидском. Персидский поэт Джами также жил при дворе и похоронен в Герате, а сын Шахруха Улугбек был астрономом, чья обсерватория в Самарканде наблюдала за движением звезд. Его календарь и звездные таблицы, напечатанные в 1665 году Оксфордским университетом, до сих пор поражают своей точностью.

В 1417 году Гоухар-шад, сама построившая десятки мечетей, завершила строительство величественного комплекса на окраине города, который включал в себя мечеть, медресе и ее собственную усыпальницу. Увенчанная голубым куполом усыпальница, чьи стены покрыты персидскими голубыми изразцами, украшенными цветочными мотивами, до сих пор считается одним из величайших образцов исламской архитектуры во всем мире. Увидев ее в 1937 году, Р. Байрон назвал ее «самым прекрасным примером цвета в архитектуре, когда-либо созданным человеком во славу Божию и свою собственную».[34] Когда Гоухар-шад умерла в возрасте 80 лет, построив более 300 зданий в Афганистане, Персии и Средней Азии, на ее могиле было написано просто «Новая Билкис». Билкис в переводе означает — царица Савская.[35] Большая часть комплекса была разрушена англичанами в 1885 году, а Советы заминировали этот район, чтобы он не достался моджахедам.

Когда Советы бомбили Герат в 1979 году, они причинили ему больше вреда, чем монголы. «Герат — самый разрушенный и начиненный наибольшим количеством мин город в сегодняшнем мире, но мы ни от кого не получаем помощи», — говорил мне Исмаил Хан в 1993 году.[36] Несмотря на окружающую разруху, Исмаил Хан разоружил население и установил эффективную власть в трех провинциях, с действующей системой здравоохранения и работающими школами.

Низкорослый, толковый, с ангельской улыбкой, благодаря которой он выглядит сильно моложе своих 47 лез; Исмаил Хан располагал 45 000 учениками в школах Герата, половину из которых составляли девочки — и 75 000 учениками во всех трех провинциях. В 1993 году он повел меня в школу Атун Хейрви, в которой 1500 девочек учились в две смены, сидя под открытым небом, так как у них не было ни классов, ни доски, ни книг, ни бумаги, ни чернил — но их желание учиться лишь подчеркивало ученую традицию Герата. В противоположность этому, когда талибы вошли в Кандагар, 45 школ было закрыто и только три осталось. Впоследствии, когда талибы взяли Герат, они закрыли все школы города, запретив девочкам учиться даже дома.

Но к 1995 году Исмаил Хан столкнулся с огромными проблемами. Он разоружил население и создал непопулярную армию из призывников. Чтобы противостоять Талибану, он был вынужден снова вооружить население, поскольку его армия из призывников была поражена коррупцией, низким боевым духом и недостатком средств. Коррупция среди чиновников и вымогательство у населения стали повальным явлением, таможенники брали за проезд через город одного грузовика немыслимую сумму в 10 000 пакистанских рупий — верный способ восстановить против себя транспортную мафию. Талибы были хорошо осведомлены о его проблемах. «Исмаил слаб, его солдаты не будут драться, потому что им не платят, он потерял уважение народа из-за взяточничества своих чиновников. Он одинок и нуждается в поддержке Масуда», — говорил мне мулла Вакиль Ахмад.[37]

Исмаил Хан допустил также серьезный военный просчет. Полагая, что после поражения талибы стоят на грани распада, он предпринял неподготовленное и несвоевременное наступление против них. С помощью большого механизированного корпуса он захватил 23 августа 1995 года Диларам, а неделю спустя — часть провинции Гильменд, угрожая Кандагару. Но его войска были слишком растянуты в условиях враждебного окружения, а талибы в течение всего лета восстанавливали свои силы благодаря оружию, боеприпасам и машинам, полученным из Пакистана и Саудовской Аравии, и создавали новую структуру командования с помощью советников из пакистанской разведки. Разведка также помогла заключить негласное соглашение с Рашидом Дустомом. Дустом послал своих узбекских техников в Кандагар, чтобы починить МиГи и вертолеты, захваченные талибами годом ранее, позволив Талибану создать собственные ВВС. Одновременно самолеты Дустома начали бомбить Герат.

Для отражения угрозы со стороны Исмаил Хана Талибан быстро мобилизовал 25 000 человек, большинство которых было недавно набранными добровольцами из Пакистана. Более опытные бойцы были сведены в мобильные колонны на пикапах Datsun, которые нарушали линии снабжения Исмаил Хана. В конце августа в Гиришке Талибан из засады нанес поражение наступавшим, и Исмаил Хан начал общее отступление. За несколько дней талибы отбросили его к Шинданду, который он неожиданно оставил без боя 3 сентября. Через два дня, когда его войска были охвачены паникой, мобильные отряды талибов проникали повсюду, Исмаил Хан бежал из Герата в Иран со своими командирами и несколькими сотнями бойцов. Ка следующий день в Кабуле толпа сторонников правительства, взбешенная падением Герата, громит посольство Пакистана и ранит пакистанского посла, а правительственные солдаты стоят неподалеку и смотрят. Отношения между Кабулом и Исламабадом достигли своей низшей точки, а президент Раббани открыто обвинил Пакистан в том, что тот хочет свергнуть его при помощи талибов.

Теперь Талибан овладел всем западом страны, вышел на границу с Ираном и впервые стал контролировать район, населенный в основном непуштунами. Талибы вели себя в Герате как в оккупированном городе, арестовав сотни горожан, закрыв все школы и принуждая выполнять свои запреты и законы шариата даже более сурово, чем в Кандагаре. Гарнизон был составлен не из местных перебежчиков, а из твердокаменных кандагарских пуштунов, многие из которых даже не знали персидского языка и были, следовательно, неспособны общаться с местным населением. За последующие годы ни один коренной житель Герата не попал во власть. Единственное, что оставалось утонченным жителям, попавшим под власть тех, кого они считали грубыми и малообразованными пуштунами, это приходить на могилу Джами и читать его эпитафию:

«Когда твое лицо скрыто от меня, подобно луне в темную ночь, я проливаю звезды слез, но ночь моя по-прежнему темна, несмотря на весь этот звездный блеск».[38]

Падение Герата послужило началом конца правительства Раббани. Воодушевленные своей победой, талибы начали в октябре-ноябре новое наступление на Кабул, торопясь отвоевать плацдарм до того, как зимние снегопады остановят бои. Масуд контратаковал в ноябре и отбросил их, положив сотни людей на поле боя. Но талибы проявили упорство и прибегли к другим способам захвата города, прорывая фронт Масуда не танками, а взятками.