Глава 1. Кандагар, 1994 Происхождение Талибана

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1. Кандагар, 1994

Происхождение Талибана

Мулла Мохаммад Хасан Рахмани, губернатор Кандагара при талибах, имеет странную привычку двигать стоящий перед ним стол своей единственной здоровой ногой. К концу любой беседы деревянный столик успевает описать дюжину кругов вокруг его кресла. Привычка Хасана, возможно, вызвана психологической потребностью постоянно чувствовать, что у него еще есть нога, или он просто упражняется, постоянно двигая своей единственной здоровой ногой.

Вторая конечность Хасана — деревянная, в стиле одноглазого Джона Сильвера, пирата из «Острова сокровищ» Стивенсона. Это старый обрубок дерева. Покрывавший ее прежде лак давно стерся, во многих местах появились царапины и откололись куски дерева — несомненно, от частого хождения по каменистой земле рядом с губернским правлением. Хасан, один из самых старых вождей Талибана и один из немногих, кому еще довелось воевать против советских войск, принадлежит к числу основателей Талибана и считается вторым человеком в движении после своего старого друга, Муллы Омара.

Хасан потерял свою ногу в 1989 году под Кандагаром, перед самым началом вывода советских войск из Афганистана. Несмотря на широкую доступность новых протезов, в изобилии поставляемых благотворительными организациями для миллионов афганских калек, Хасан говорит, что предпочитает свою деревянную ногу. Кроме ноги, он лишился кончика пальца, оторванного шрапнелью. Руководство талибов может по праву считаться имеющим в своем составе наибольшее число инвалидов, и его гости не знают, плакать им или смеяться. Мулла Омар потерял глаз в 1989 году от близкого взрыва ракеты. Министр юстиции Нуруддин Тораби и бывший министр иностранных дел Мохаммад Гаус тоже одноглазые. Мэр Кабула Абдул Маджид потерял ногу и два пальца. Другие лидеры, даже армейские командиры, имеют похожие увечья.

Раны талибов постоянно напоминают о двадцати годах войны, стоивших стране полутора миллионов жизней и опустошивших ее. Советский Союз тратил по 5 миллиардов долларов в год, чтобы покорить моджахедов, или около 45 миллиардов за все годы, — и проиграл. США вложили 4–5 миллиардов долларов в помощь моджахедам в течение 1980–1992 годов. Столько же потратила Саудовская Аравия, а вместе с помощью других европейских и исламских стран моджахеды получили более 10 миллиардов долларов.[11] Большая часть этой помощи имела вид современного смертоносного оружия, переданного простым крестьянам, применявшим его весьма эффективно.

Боевые ранения лидеров Талибана также отражают жестокость боев в районе Кандагара в 1980-е годы. В отличие от гильзаев на востоке и вокруг Кабула, пуштуны-дуррани, населявшие юг и Кандагар, получали намного меньше помощи от ЦРУ и Запада, которые снабжали моджахедов оружием, боеприпасами, деньгами и организовывали тыловое и медицинское обеспечение. Распределением помощи ведала разведывательная служба Пакистана ISI[12], считавшая Кандагар менее важным театром боевых действий и относившаяся к дуррани с подозрением. Вследствие этого ближайшим местом, где раненые кандагарские моджахеды могли получить медицинскую помощь, был пакистанский город Кветта, в двух дневных переходах на верблюде-костотрясе. Даже сейчас первая помощь среди талибов — редкость, докторов слишком мало, а полевая хирургия отсутствует. Единственные практикующие врачи в стране — в госпиталях Международного Комитета Красного Креста.

Мне довелось быть в Кандагаре в декабре 1979 года и видеть, как в него вошли первые советские танки. Молодые советские солдаты в течение двух дней проехали из Советской Туркмении до Герата, а оттуда до Кандагара по мощенному металлом шоссе, построенному Советами в 1960-х годах. Многие солдаты были родом из Средней Азии. Они вылезли из своих танков, сняли комбинезоны и пошли в ближайшую лавку, чтобы выпить зеленого чая — основной напиток как в Афганистане, так и в Средней Азии. Афганцы на базаре стояли и смотрели, остолбенев. 27 декабря советский спецназ штурмовал дворец президента Хафизуллы Амина в Кабуле, убил его и поставил президентом Бабрака Кармаля.

Сопротивление, начавшееся под Кандагаром, опиралось на племенную структуру дуррани. В Кандагаре борьба против Советов была племенным джихадом под руководством вождей и улемов (высшего духовенства), а не идейным джихадом, ведомым исламистами. В Пешаваре было семь партий моджахедов, которые признавались Пакистаном и получали долю помощи, поступавшей от ЦРУ. Знаменательно, что ни одна из этих партий не возглавлялась пуштунами-дуррани. В Кандагаре были сторонники каждой из семи партий, но наибольшей популярностью пользовались те, кто основывался на племенных отношениях, а именно Харкат-и-Инкилаб Ислами (Движение исламской революции), во главе с маулави Мохаммадом Наби Мохаммад и, и другая, Хизб-и-Ислами (Партия ислама), во главе с маулави Юнусом Халесом. До войны оба лидера были хорошо известны в зоне племен и руководили своими медресе, или религиозными школами.

Для полевых командиров юга партийная принадлежность определялась тем, кто из пешаварских вождей давал деньги и оружие. Мулла Омар примкнул к Хизб-и-Ислами Халеса, а мулла Хасан вступил в Харакат. «Я знал Омара очень хорошо, но мы сражались в разных отрядах и на разных фронтах, хотя иногда мы сражались вместе», — говорил Хасаи.[13] Популярен был и Национальный Исламский Фронт (Махаз-и-Милли) во главе с пиром Саид Ахмадом Гелани, стоявшим за возвращение бывшего короля Захер Шаха и за то, чтобы король возглавил афганское сопротивление — чему резко противились Пакистан и ЦРУ. Бывший король жил в Риме и был по-прежнему популярен среди кандагарцев, надеявшихся, что его возвращение утвердит руководящую роль дуррани.

Противоречия между пуштунским руководством моджахедов привели к ослаблению позиции пуштунов в дальнейшем ходе войны. Улемы высоко оценивали раннеисламские идеалы и редко бросали вызов традиционным афганским институтам, таким, как Лойя Джирга. Они намного более дружелюбно относились к национальным меньшинствам. Исламисты осуждали племенное устройство и следовали радикальной политической доктрине, проповедовавшей исламскую революцию в Афганистане. Их политика, исключавшая всех несогласных, рождала подозрение у меньшинств.

Харакат не располагала устойчивой партийной структурой и являлась скорее непрочным союзом полевых командиров и вождей племен, многие из которых получили лишь начатки образования в медресе. Напротив, Гольбуддин Хекматьяр превратил Хизб-и-Ислами в тайную, строго централизованную политическую организацию, чьи кадры набирались среди образованных городских пуштунов. До воины исламисты почти не имели общественной поддержки в Афганистане, но, получая деньги и оружие от ЦРУ и Пакистана, они довольно быстро приобрели ее и пользовались огромным влиянием в стране. Традиционалисты и исламисты настолько беспощадно боролись друг с другом, что к 1994 году традиционная элита в Кандагаре была полностью уничтожена, освободив таким образом место для исламистов еще более радикального толка — талибов.

Битва за Кандагар определялась также и историей этого города. Кандагар — второй по величине город Афганистана, насчитывавший до войны примерно 250 000 человек населения, а сейчас — вдвое больше. Старый город существует с 500 года до н. э., но всего в 35 милях от него находится Мундигак, поселение бронзового века, датируемое 3000 годом до н. э. и принадлежавшее к древней цивилизации долины Инда. Кандагарцы всегда были выдающимися торговцами, так как их город лежит на пересечении древних торговых путей — на восток через Боланский проход в Синд, к Аравийскому морю и в Индию, и на запад, на Герат и в Иран. Город был традиционным местом встречи искусств и ремесел Индии и Ирана, а многочисленные городские базары славились на протяжении веков.

Новый город мало переменился с тех пор, как он был заложен — с большим размахом — в 1761 году Ахмад Шахом Дуррани, основателем династии Дуррани. То, что кандагарские Дуррани создали афганское государство и правили им в течение 300 лет, обеспечивало кандагарцам особое положение среди пуштунов. В знак уважения к своему родному городу кабульские короли освободили кандагарцев от обязательной военной службы. Мавзолей Ахмад Шаха возвышается над центральным базаром, и тысячи афганцев до сих пор приходят сюда, чтобы помолиться и отдать дань уважения отцу нации.

Рядом с его усыпальницей стоит святилище Плаща Пророка Мухаммада — одно из самых священных мест в Афганистане. Плащ выносят из храма в очень редких случаях, например, выносили в 1929 году, когда король Аманулла пытался объединить племена вокруг себя, или в 1935 году, в разгар эпидемии холеры.[14] Но в 1996 году, чтобы утвердить себя в качестве Богом данного вождя афганского народа, Мулла Омар извлек Плащ и показал его большой толпе талибов, которые присвоили ему титул Амир-уль-Муминиин, или Вождь правоверных.

Но главное, чем знаменит Кандагар среди прочих городов, — его фруктовые сады. Кандагар лежит в оазисе, находящемся посреди пустыни, где летом безумно жарко, но вокруг города раскинулись зеленые поля и тенистые сады, где растут виноград, дыни, тутовые ягоды, фиги, персики и гранаты, славящиеся по всей Индии и всему Ирану. Кандагарские гранаты изображались в персидских рукописях, написанных тысячу лет назад, и подавались за обедом у вице-королей Британской Индии в девятнадцатом: веке. Кандагарские водители грузовиков, оказавшие решающую финансовую поддержку талибам в их борьбе за завоевание страны, начали свою деятельность в прошлом веке, перевозя кандагарские фрукты в Дели и Калькутту.

Сады имели сложную систему орошения, которая содержалась в большом порядке до тех пор, пока Советы и моджахеды не заминировали поля, после чего сельские жители бежали в Пакистан, и сады были заброшены. Кандагар остается одним из самых заминированных городов мира. Среди плоского рельефа фруктовые сады и ирригационные каналы давали укрытие моджахедам, быстро овладевшим сельской округой и изолировавшим советский гарнизон в городе. Советы в ответ срубили тысячи деревьев и уничтожили систему орошения. Когда после 1990 года беженцы вернулись в свои разоренные сады, им пришлось выращивать опиумный мак, чтобы заработать на жизнь. Так возник один из основных источников дохода для талибов.

За уходом Советов в 1989 году последовала долгая борьба с режимом президента Наджибуллы, продлившаяся до его свержения в 1992 года и занятия Кабула моджахедами. Одной из основных причин последовавшей за этим гражданской войны было то, что Кабул попал не в руки хорошо вооруженных и вечно ссорящихся пуштунских партий из Пешавара, а под контроль лучше организованных и обладающих единым командованием таджиков Бурхануддина Раббани и его главнокомандующего, Ахмад Шаха Масуда, и узбеков севера, руководимых генералом Рашидом Дустомом. Для пуштунов это стало страшной психологической травмой, поскольку впервые за 300 лет они потеряли контроль над столицей. Гражданская война началась почти сразу же, когда Хекматьяр попытался объединить пуштунов и осадил Кабул, безжалостно обстреливая его.

Афганистан находился в стадии практически полного распада, когда в 1994 году появился Талибан. Страна была разделена на удельные княжества полевых командиров, которые воевали, перебегали с одной стороны на другую и воевали снова в бесконечной череде союзов, измен и кровопролития. Состоящее по преимуществу из таджиков правительство президента Бурхануддина Раббани контролировало Кабул, его окрестности и северо-восток страны, а три западные провинции с центром в Герате подчинялись Исмаил Хану. На востоке три пуштунские провинции на границе с Пакистаном управлялись независимым советом (Шурой) моджахедов, размещавшимся в Джелалабаде. Небольшой район к югу и востоку от Кабула контролировался Гольбуддином Хекматьяром.

На севере узбекский полевой командир генерал Рашид Дустом правил шестью провинциями, и в январе 1994 года он изменил правительству Раббани и объединился с Хекматьяром, чтобы напасть на Кабул. В центральном Афганистане хазарейцы контролировали провинцию Бамиан. Южный Афганистан и Кандагар были поделены между множеством мелких полевых командиров из бывших моджахедов и главарей банд, которые грабили и разоряли народ по своему произволу. Поскольку племенная структура и экономика были разрушены, согласие между пуштунскими вождями отсутствовало, а Пакистан не желал оказывать дуррани такую же помощь, которую он давал Хекматьяру, южные пуштуны находились в состоянии войны всех против всех.

Даже международные благотворительные организации боялись работать в Кандагаре, потому что сам город был разделен между враждующими группировками. Их главари продавали пакистанским торговцам все, что можно, снимали телефонные провода и столбы, рубили деревья, продавали целые фабрики с их оборудованием и даже асфальтовые катки на металлолом. Бандиты захватывали дома и земельные участки, вышвыривали их владельцев вон и раздавали их своим сторонникам. Командиры творили произвол, похищали молодых девушек и мальчиков для удовлетворения своей похоти, грабили торговцев на базаре и устраивали побоища на улицах. Беженцы не только не возвращались из Пакистана, наоборот, новые потоки их устремились из Кандагара в Кветту.

Для могущественной мафии грузоперевозчиков, базировавшейся в Кветте и Кандагаре, такая ситуация была непереносимой. В 1993 году я ехал из Кветты в Кандагар и на протяжении 130 миль нас остановили более 20 различных банд, которые натягивали цепи поперек дороги и требовали плату за свободный проезд. Транспортная мафия, пытавшаяся открыть торговые пути между Кветтой, Ираном и недавно получившим независимость Туркменистаном, оказалась не в состоянии делать бизнес.

Для тех моджахедов, кто сражался против режима Наджибуллы, а потом вернулся домой или продолжил учиться в медресе Кветты или Кандагара, обстановка была особенно раздражающей. «Мы все были знакомы — Мулла Омар, Гаус, Мохаммад Раббани (не родственник президента Раббани) и я — поскольку все мы родом из провинции Урузган и воевали вместе, — говорил мулла Хасан. — Я ездил в Кветту и обратно, учился там в разных медресе, но когда мы собирались вместе, мы все время обсуждали страшную жизнь нашего народа под управлением этих бандитов. Мы разделяли одни и те же убеждения и хорошо ладили друг с другом, поэтому мы быстро пришли к решению, что надо что-то делать».

Мулла Мохаммад Гаус, одноглазый министр иностранных дел Талибана, говорил примерно о том же: «Мы долго сидели и обсуждали, как изменить это ужасное положение. Перед тем как начать, у нас было лишь самое общее представление о том, что нужно делать, и мы думали, что у нас ничего не выйдет, но мы трудились ради Аллаха, мы были его учениками. Мы столько го достигли потому, что Аллах помогал нам», — сказал Гаус.[15]

Другие группы моджахедов на юге обсуждали те же проблемы. «Многие люди искали решение. Я приехал из Калата в провинции Забуль (85 миль на север от Кандагара) и поступил в медресе, но дело было настолько плохо, что мы забросили учебу и вместе с друзьями проводили все время в разговорах о том, что нужно делать, — говорил мулла Мохаммад Аббас, ставший позднее министром здравоохранения в Кабуле. — Прежнему руководству моджахедов не удалось установить мир. Тогда я с группой друзей поехал в Герат на Шуру, которую созвал Исмаил Хан, но она не пришла ни к какому решению, а дела шли все хуже и хуже. Тогда мы приехали в Кандагар, поговорили с Муллой Омаром и присоединились к нему».

После долгих обсуждений эти разные, но глубоко озабоченные положением в стране люди выработали повестку дня, которая и теперь остается программой Талибана: восстановить мир, разоружить население, установить законы шариата и обеспечить единство и исламский характер Афганистана. Так как большинство из них учились в медресе, выбранное ими название было вполне естественным. Талиб — это ученик, студент, тот, кто ищет знания[16], в отличие от муллы, который дает знание. Выбрав такое имя, Талибан (множественное число от талиб) отделил себя от политиканства моджахедов и давал понять, что они — движение за очищение общества, а не партия для захвата власти.

Все, кто собрался вокруг Муллы Омара, были детьми джихада, глубоко разочарованными фракционной борьбой и бандитизмом, которому предались почитаемые ими в прошлом вожди моджахедов. Они видели себя теми, кто должен спасти и очистить общество от грязи партизанщины и коррупции, коррумпированных социальных структур, и вернуть его на путь истинного ислама. Многие из них родились в лагерях беженцев в Пакистане, учились в пакистанских медресе и узнали военное ремесло в партиях моджахедов, базировавшихся в Пакистане. Поэтому юные талибы плохо знали свою собственную страну, ее историю, но зато в медресе они услышали об идеальном исламском обществе, созданном Пророком Мухаммадом 1400 лет назад, — и именно его они хотели построить.

По словам некоторых талибов, Омар был выбран вождем не за свои политические или военные способности, а из-за благочестия и неуклонной приверженности исламу. «Мы выбрали Муллу Омара главой этого движения. Он был первым среди равных, и мы дали ему власть возглавить нас, а он дал нам силу и авторитет, чтобы решать проблемы народа», — сказал мулла Хасан. Сам Мулла Омар так объяснил пакистанскому журналисту Рахимулле Юсуфзаю: «Мы взялись за оружие, чтобы достичь целей афганского джихада, спасти наш народ от дальнейших страданий в руках так называемых моджахедов. Мы глубоко верим во Всемогущего Бога. Мы всегда помним об этом. Он может благословить нас на победу или низвергнуть в пучину поражения», — сказал Омар.[17]

Никто из глав государств не окружен сегодня такой завесой тайны, как Мулла Мохаммад Омар. Достигнув 39 лет, он ни разу не сфотографировался и не встречался с западными дипломатами или журналистами. Первая его встреча с сотрудником ООН состоялась в 1998 году, когда он беседовал со специальным представителем ООН Лахдаром Брахими, чтобы предотвратить грозившее Талибану военное нападение Ирана. Омар живет в Кандагаре и приезжал в столицу только дважды и весьма ненадолго. Простое собирание фактов о его жизни стало постоянным занятием для многих афганцев и западных дипломатов.

Омар родился приблизительно в 1959 году в селении Нодех под Кандагаром: в семье бедных, безземельных крестьян из племени хотаки гильзайской ветви пуштунов. Вождь хотаки, Мир Ваис, захватил Исфаган в Иране в 1721 года и создал первую афганскую империю гильзаев в Иране, но был вскоре заменен Ахмад Шахом Дуррани. Омар не занимал высокого положения в племени и в обществе, и благородные кандагарцы говорили, что никогда не слышали о его семье. Во время джихада 80-х годов его семья переехала в город Таринкот в провинции Урузган — одно из наиболее отсталых и труднодоступных мест в стране, куда редко проникали советские войска. Его отец умер, когда он был еще молодым человеком, и он остался единственным защитником своей матери и всей семьи.

В поисках работы он переехал в селение Синджезар уезда Майванд провинции Кандагар, стал деревенским муллой и открыл небольшое медресе. Его собственная учеба в кандагарских медресе дважды прерывалась, сначала советским вторжением, а затем — созданием Талибана.[18] Омар примкнул к партии Хизб-и-Ислами Халеса и сражался под командованием Мохаммада Нека против режима Наджибуллы с 1989 по 1992 год. Он получил четыре ранения, одно из них в глаз, который после этого перестал видеть.

Несмотря на успехи талибов, Синджезар похож на любой другое пуштунское селение. Дома из сырого кирпича стоят за высокими заборами — традиционное пуштунское оборонительное сооружение. Узкие, пыльные переулки, заполняемые в дождь жидкой грязью, соединяют дома между собой. Медресе Омара до сих пор действует — это глинобитная хижина, где на грязном полу лежат матрацы, на которых спят ученики. У Омара три жены, они по-прежнему живут в селении и совершенно скрыты под покрывалами. Его первая и третья жены — из Урузгана, но его вторая жена-подросток, Гюльджана, которую он взял в 1995 году, родом из Синджезара. У него пятеро детей, и все они учатся в его медресе.[19]

Высокий, ладно сложенный мужчина с длинной черной бородой и в черном тюрбане, Омар обладает саркастическим остроумием и тонким юмором. Он весьма стесняется посторонних и в особенности иностранцев, но доступен для талибов. Когда движение начиналось, он произносил пятничную проповедь в главной мечети Кандагара и встречался с народом, но потом стал затворником и почти не покидал здание администрации в Кандагаре, где он жил. Во время редких приездов в родное селение его сопровождают дюжины телохранителей на дорогих японских джипах с тонированными стеклами.

На заседаниях Шуры Омар говорит мало, больше слушает, что говорят другие. Из-за своей застенчивости он плохой оратор и, несмотря на окружающие его легенды, не обладает особой харизмой. Весь день он занимается делами в маленьком офисе в здании администрации. Сначала он сидел на полу вместе с посетителями, но теперь он сидит на кровати, а остальные на полу — это подчеркивает его статус. У него есть несколько секретарей, которые записывают его разговоры с командирами, простыми солдатами, духовенством и просителями, в комнате стоит треск от радиостанций, по которым он общается с командующими войсками по всей стране.

Дела ведутся так: после длительных обсуждений сочиняется «чит» — обрывок бумаги, на котором написан либо приказ идти в атаку, либо указание талибскому губернатору помочь просителю, либо письмо ооновскому посреднику. Официальные письма в иностранные посольства в Исламабаде часто диктуются пакистанскими советниками.

В начале движения я собрал большую коллекцию «читов», написанных на сигаретных пачках и оберточной бумаге, которые разрешали мне ездить из города в город. Теперь документы пишутся на более приличной бумаге. Рядом с Омаром стоит цинковый ящик, из которого он достает кипы банкнот-афгани и раздает их командирам и просителям. В дни успеха появляется еще один цинковый ящик — с долларами. Эти два ящика заключают в себе казну движения Талибан.

На важных встречах рядом с Омаром сидит его доверенное лицо и официальный представитель — мулла Вакиль Ахмад. Вакиль, родом из племени какар, был студентом медресе и учился у Омара, потом стал его адъютантом, водителем, переводчиком, стенографистом и дегустатором пищи на случай отравления. Он быстро продвинулся по службе, стал беседовать с приезжающими иностранными дипломатами, ездить по стране, встречаться с командирами Талибана и пакистанскими представителями. Как пресс-секретарь Омара, он отвечает в Талибане за связи с иностранными журналистами и карает их, если они, по его мнению, слишком сурово критикуют Талибан. Вакиль — это глаза и уши Омара и его привратник. Ни один афганец, какое бы положение он ни занимал, не может попасть к Омару, минуя Вакиля.

Сейчас сложился уже целый цикл мифов и рассказов о том, как Омар собрал небольшую группу талибов на борьбу с насильничающими полевыми командирами. Наиболее достоверный рассказ, повторяемый многими, таков: весной 1994 года соседи из Синджезара сказали ему, что полевой командир похитил двух девочек, увез их в лагерь, обрил им головы и отдал солдатам для забавы. Омар поднял 30 учеников, вооруженных 16-ю винтовками, и напал на лагерь, освободил девочек и повесил главаря на стволе танкового орудия. Они захватил много оружия и снаряжения. «Мы воевали с мусульманами, которые впали в заблуждение. Как мы могли оставаться спокойными, видя насилия, творимые над женщинами и бедняками?» — говорил Омар в последствии.[20]

Несколько месяцев спустя два полевых командира вступили в бой на улицах Кандагара из-за мальчика, которого каждый из них хотел растлить. В бою погибло несколько мирных граждан. Группа Омара освободила мальчика, и люди стали звать Талибан на помощь в других подобных случаях. Омар стал героем наподобие Робин Гуда, защищающим бедных людей от насильников. Доверие к нему росло, поскольку он не требовал платы с тех, кому помогал, но просил их присоединяться к нему и строить справедливое исламское общество.

Одновременно посланцы Омара прощупывали настроение других полевых командиров. Его коллеги посетили Герат и встретились с Исмаил Ханом, а в сентябре Мохаммад Раббани, один из основателей движения, побывал в Кабуле и говорил с президентом Раббани. Находившееся в изоляции Кабульское правительство было готово помочь любым пуштунам, которые могли бы выступить против Хекматьяра, продолжавшего обстреливать Кабул, и пообещало помочь талибам деньгами, если они обратят оружие на Хекматьяра.

Но в основном Талибан был связан с Пакистаном, в котором многие из его представителей выросли, учились в медресе, руководимых быстрым, как ртуть, мауланой Фазлур Рахманом и его фундаменталистской партией Джамиат-и-Улема Ислам (ДУИ), пользовавшейся большой поддержкой среди пуштунов Белуджистана и Северо-Западной Пограничной Провинции (СЗПП). К тому же маулана Рахман был политическим союзником премьер-министра Беназир Бхутто и имел доступ в правительство, в армию и разведку, которым он и расписывал появившуюся спасительную силу.

Афганская политика Пакистана находилась в затруднительном положении. После распада Советского Союза в 1991 году сменявшие друг друга пакистанские правительства пытались открыть сухопутный путь в республики Средней Азии. Основной помехой была продолжающаяся гражданская война в Афганистане, через который проходили все дороги. Пакистанские политики находились перед стратегическим выбором. Либо Пакистан продолжает поддерживать Хекматьяра, чтобы привести к власти в Кабуле дружественное ему пуштунское правительство, либо он меняет курс и требует компромисса между всеми афганскими партиями, какую бы цену ни пришлось заплатить за это пуштунам. Такое стабильное правительство откроет дороги в Среднюю Азию.

Пакистанские военные полагали, что другие народности не выполнят задачу, и продолжали поддерживать Хекматьяра. Около 20 процентов пакистанской армии состоит из пакистанских пуштунов, и пуштунское и исламское лобби в армии и в разведке было полно решимости обеспечить победу пуштунов в Афганистане. Однако к 1994 году стало понятно, что Хекматьяр провалился и потерпел поражение на поле боя, а большинство пуштунов, расколотых его экстремизмом, не одобряло его. Пакистан устал поддерживать неудачника и начал искать среди пуштунов силу, способную представлять пакистанские интересы.

Когда Беназир Бхутто в 1993 году была избрана премьер-министром, она всецело стояла за открытие пути в Среднюю Азию. Кратчайшая дорога вела из Пешавара в Кабул, через хребет Гиндукуш на Мазари-Шариф, затем на Термез и Ташкент, но эта дорога была закрыта из-за боев вокруг Кабула. И вот появилась новая альтернатива, которую поддержала отчаявшаяся мафия перевозчиков и контрабандистов, пакистанская разведка, ДУИ, пуштунские военные и политики. Вместо северного пути можно расчистить дорогу из Кветты на Кандагар, Герат и дальше на Ашхабад, столицу Туркмении. На юге нет боев, просто десятки мелких банд, которые можно подкупить, чтобы они убрали свои цепи.

В сентябре 1994 года пакистанские наблюдатели и офицеры разведки, не привлекая внимания, проехали по дороге от Чамана на границе с Пакистаном до Герата. Министр внутренних дел Назирулла Бабар, пуштун по рождению, тоже побывал в Чамане в том же месяце. Кандагарские полевые командиры восприняли план с недоверием. Они подозревали, что Пакистан готовит интервенцию, чтобы раздавить их. Один из них, Амир Лалай, недвусмысленно предостерег Бабара. «Пакистан предлагает починить нам дороги, но я не думаю, что после починки дорог немедленно наступит мир. До тех пор, пока соседние страны продолжают вмешиваться в наши внутренние дела, мира не будет», — сказал Лалай.[21]

Несмотря на это, Пакистан начал переговоры с кандагарскими полевыми командирами и с Исмаил Ханом в Герате о том, чтобы открыть движение в Туркмению. 20 октября 1994 года Бабар повез группу из шести западных послов в Кандагар и Герат, даже не поставив в известность правительство в Кабуле.[22] Делегация включала высших чиновников из управления железных дорог, автомобильных дорог, почтовой, телеграфной и телефонной связи и энергетики. Бабар заявил, что он хочет получить 300 миллионов долларов международной помощи для того, чтобы восстановить дорогу из Кветты в Герат. 28 октября Бхутто встретилась с Исмаил Ханом и генералом Рашидом Дустомом в Ашхабаде и побуждала их согласиться открыть южную дорогу, где грузовики платили бы всего одну или две пошлины и безопасность была бы гарантирована.

Но до этой встречи случилось событие, потрясшее кандагарских полевых командиров. 12 октября 1994 года 200 талибов из Кандагара и пакистанских медресе появились у афганского пограничного пункта Спинбулдак напротив Чамана. Эта грязная остановка в пустыне была стратегически важной перевалочной точкой для мафии перевозчиков, заправлявших и чинивших здесь свои грузовики. Здесь товары перегружались с пакистанских машин, которым не разрешалось въезжать дальше в Афганистан, на афганские грузовики. Тут хозяйничали люди Хекматьяра. Сюда привозилось топливо для снабжения армий полевых командиров. Контрабандисты уже заплатили несколько сот тысяч пакистанских рупий Мулле Омару и пообещали Талибану ежемесячную стипендию, если ему удастся освободить дорогу и обеспечить безопасное движение по ней.[23]

Талибы разделились на три группы и атаковали гарнизон Хекматьяра. После короткого жестокого боя гарнизон бежал, оставив несколько убитых и раненых. Талибы потеряли только одного человека.

После этого Пакистан помог талибам, позволив им захватить большой склад оружия неподалеку от Спинбулдака, охранявшийся людьми Хекматьяра. Этот склад был перемещен через границу из Пакистана в 1990 году, когда Женевские соглашения запретили Пакистану держать на своей территории оружие для афганцев. На складе талибам досталось 18 000 автоматов Калашникова, десятки артиллерийских орудий, большое количество амуниции и много автомашин.[24]

Захват Спинбулдака встревожил кандагарских главарей, они осудили Пакистан за поддержку талибов, но продолжали ссориться между собой. К тому времени Бабар уже потерял терпение и приказал послать в Ашхабад пробный конвой из 30 грузовиков, груженных медикаментами. «Я сказал Бабару, что нужно подождать два месяца, потому что у нас не было договора с кандагарскими полевыми командирами, но Бабар настаивал на отправке конвоя. Кандагарцы подумали, что конвой везет оружие для пакистанских сил вторжения», — рассказывал мне потом один пакистанский чиновник, находившийся в Кандагаре.[25]

29 октября 1994 года конвой, взятый из Национальной службы тыла пакистанской армии, которая была создана разведкой в 80-х годах, чтобы переправлять американское оружие моджахедам, вышел из Кветты. С ним были 80 отставных армейских водителей и полковник Имам, один из наиболее уважаемых пакистанских разведчиков на юге Афганистана и, по совместительству, генеральный консул в Герате. Конвой сопровождали два молодых командира талибов, мулла Борджан и Тораби. (Оба впоследствии примут участие в штурме Кабула, где мулла Борджан и погибнет.) В 12-ти милях от Кандагара, в селении Тахтапуль неподалеку от кандагарского аэропорта, конвой был задержан группой полевых командиров. Это были Амир Лалай, Мансур Ачакзай, который контролировал аэропорт, и Устад Халим. Они приказали конвою остановиться в ближайшем селении, у подножия невысоких гор. Когда через несколько месяцев я побывал в этом месте, там все еще были видны следы от костров и выброшенные пайки.

Полевые командиры потребовали денег, долю товара и прекращения поддержки Талибана. Пока они вели переговоры с полковником Имамом, Исламабад искал способы решения проблемы. «Мы опасались, что Мансур подложит оружие в конвой и потом обвинит Пакистан. Поэтому мы рассматривали варианты освобождения конвоя силой, например, рейд Special Service Group [пакистанский армейский спецназ] или воздушный десант. Но это показалось нам слишком опасным, и мы попросили Талибан освободить конвой», — говорил пакистанский чиновник. 3 ноября 1994 года Талибан атаковал тех, кто удерживал конвой. Главари, думая, что это рейд пакистанской армии, бежали. Мансур был загнан талибами в пустыню и убит вместе с десятью своими телохранителями. Его тело было вздернуто на танковой пушке на всеобщее обозрение.

В тот же вечер талибы вошли в Кандагар и, после двух дней мелких стычек, обратили полевых командиров в бегство. Мулла Накиб, самый уважаемый полевой командир в городе, не сопротивлялся. Некоторые его помощники утверждали, что Накиб получил большую взятку от пакистанской разведки за свою капитуляцию, причем ему обещали сохранить его должность. Талибы приняли к себе его людей, а самого Накиба отправили в его родное селение недалеко от Кандагара. Талибам достались десятки танков, бронетранспортеров, другой военной техники, оружие, но самое важное — шесть истребителей МиГ-21 и шесть транспортных вертолетов — остатки от советской оккупации.

Всего за две недели никому не известная сила, потеряв всего дюжину людей, захватила второй по величине город Афганистана. В Исламабаде никто из иностранных дипломатов и журналистов не сомневался, что они получили значительную поддержку от Пакистана. Правительство и ДУИ праздновали падение Кандагара. Бабар приписывал успех талибов себе, рассказывая неофициально журналистам, что талибы — это «наши ребята». Но талибы показали, что не подчиняются Пакистану и не будут ничьими марионетками. 16 ноября 1994 года мулла Гаус заявил, что Пакистан не должен посылать конвои помимо талибов в будущем и не должен заключать соглашения с отдельными полевыми командирами. Он сказал также, что талибы не позволят перевозить на пакистанских грузовиках товары, предназначенные для Афганистана, — таким было главное требование мафии перевозчиков.[26]

Талибы убрали все цепи, обложили единственной пошлиной грузовики, въезжающие через Спинбулдак, и организовали патрулирование дороги. Транспортная мафия была в восторге — в декабре первый пакистанский конвой из 50 грузовиков с туркменским хлопком прибыл в Кветту, заплатив талибам 200 000 рупий (5000 долларов) пошлины. Между тем тысячи молодых афганских пуштунов, учившихся в Белуджистане и в СЗПП, ринулись в Кандагар, чтобы вступить в Талибан. За ними вскоре последовали добровольцы из принадлежащих ДУИ медресе воодушевленные новым исламским движением в Афганистане. К декабрю 1994 года более 12 тысяч афганских и пакистанских студентов примкнуло к талибам в Кандагаре.

Пакистан испытывал растущее давление изнутри и снаружи — от него требовали прояснить свою позицию, Бхутто впервые выступила с отрицанием пакистанской поддержки талибам в феврале 1995 года. «У нас нет фаворитов в Афганистане и мы не вмешиваемся в дела Афганистана», — сказала она, посетив Манилу.[27] Позднее она заявила, что Пакистан не может запретить добровольцам переходить границу и вступать в Талибан. «Я не могу воевать вместо господина [президента Бурхануддина] Раббани. Если афганцы хотят пересечь границу, я их не задерживаю. Я могу не пустить их обратно, но у многих здесь семьи», — сказала она.[28]

Талибан немедленно воплотил в жизнь самую суровую интерпретацию шариата из всех, когда-либо виденных в мусульманском мире. Они закрыли школы для девочек и запретили женщинам работать вне дома, перебили телевизоры, запретили спортивные состязания и увеселения, приказали мужчинам отрастить длинные бороды. Еще через три месяца Талибан овладеет двенадцатью провинциями из тридцати одной, открывая движение по дорогам и разоружая население. По мере того как Талибан двигался к северу, в сторону Кабула, местные полевые командиры либо бежали, либо сдавались. Мулла Омар и его студенческое войско шагали по Афганистану.