Глава 9. Ставка на героин Наркотики и экономика талибов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9. Ставка на героин

Наркотики и экономика талибов

Всего в двух милях от центра Кандагара маковые поля простираются до самого горизонта. Весной 1997 года крестьяне бережно ощупывали нежные зеленые, похожие на салат листочки растений, посаженных за две недели до этого. Они тщательно рыхлили землю, чтобы убрать сорняки, распыляли удобрения, чинили ирригационные каналы, разрушенные Советской армией в 80-е годы, чтобы пустить воду на поля. Через несколько недель появятся ярко-алые цветы, они будут цвести, пока не опадут лепестки, оставив твердую коробочку.

Через четыре месяца после посева семян коробочки созреют, и их надрежут тонкими самодельными лезвиями, чтобы получить от них жидкое золото. Крестьяне выжмут своими пальцами из каждой коробочки молочно-белую клейкую субстанцию. На следующий день опиум превратится в коричневую резину, которую соскребут лопаткой. Операция повторяется каждые несколько дней до тех пор, пока растение не перестанет давать сок. Опиум-сырец собирают, лепят из него нечто вроде теста и хранят в пластиковых мешках до приезда скупщиков. Самый лучший опиум, который собирают на щедро орошаемых землях, — темно-коричневого цвета и вязкий. Его называют тор, и именно он смазывает колеса военной машины всех афганских полевых командиров, но в особенности — талибов.[150]

«Мы бесконечно благодарны талибам, — говорит Вали Джан, беззубый старый крестьянин, пропалывая свое поле. — Талибан принес нам мир, так что мы можем спокойно выращивать мак. Мне нужен мак, чтобы содержать семью, 14 человек». Поставив цель навести порядок и мир в деревнях, Талибан оказал большую услугу всем, кто выращивает опиум. На небольшом участке земли Вали Джан каждый год получает 45 килограммов опиума-сырца и зарабатывает около 1300 долларов — целое состояние для афганского крестьянина. Вали Джан знает, что очищенный героин в Лондоне и Нью-Йорке стоит в 50 раз дороже, но он доволен тем, что получает. Результаты притока денег очевидны — вокруг Кандагара ведется намного больше восстановительных работ, чем в любом другом районе Афганистана.

Талибы благословили фермеров вроде Вали Джана выращивать еще больше опиума, хотя Коран и запрещает мусульманам производить или употреблять дурман. Абдур Рашид, глава службы по контролю над наркотиками движения Талибан в Кандагаре, излагает мне природу своей уникальной задачи. Он уполномочен строго запретить гашиш, «так как его употребляют афганцы и мусульмане». По «опиум разрешается, — говорит мне Рашид без тени сарказма, — так как его употребляют кяфиры [неверные] на Западе, но не афганцы и не мусульмане». Еще один политический аргумент в пользу свободы возделывания мака. «Мы разрешаем людям выращивать мак, потому что крестьяне получают за него хорошую цену. Мы не можем заставлять людей выращивать пшеницу, а если мы запретим им возделывать мак, то они поднимут восстание против Талибана. Поэтому мы выращиваем опиум, а пшеницу привозим из Пакистана», — сказал он.[151]

Губернатор Мохаммад Хасан оправдывает эту удивительную политику еще одним софизмом. «Наркотики суть зло и мы бы рады заменить мак другой доходной культурой, но сейчас это невозможно, поскольку нас не признают». В течение следующих двух лет Мулла Омар будет время от времени предлагать США и ООН прекратить возделывать мак, если Талибан получит международное признание — впервые в истории движение, контролирующее 90 процентов территории, предлагает международному сообществу такой выбор.

Талибан быстро понял, что экономика наркотиков должна быть правильно оформлена, чтобы доходы стали больше. Когда талибы взяли Кандагар, они заявили, что положат конец наркотикам. Американские дипломаты так обрадовались, что немедленно вступили с ними в контакт. Однако через несколько месяцев талибы поняли, что нуждаются в доходах от мака, а крестьяне сильно рассердятся, если его запретят. Они стали собирать исламский налог (закят) со всех торговцев опиумом. Согласно Корану, мусульмане должны отдавать 2,5 процента своего дохода в качестве закята в пользу бедных, но религиозная совесть талибов вполне позволяла им брать 20 процентов стоимости грузовика с опиумом. Помимо этого отдельные командиры и губернаторы провинций брали свои собственные налоги на пополнение своей казны и на прокормление своих солдат. Некоторые из них сами стали заметными торговцами опиумом и использовали своих родственников в качестве посредников.

Тем временем запрет гашиша, наложенный талибами (а гашиш составлял заметную часть рациона афганских водителей грузовиков), оказался весьма эффективным, показывая тем самым, что и запрет на опиум, если его введут, будет соблюдаться так же строго. Два склада в Кандагаре были заполнены сотнями мешков с гашишем, конфискованных у производителей и торговцев. Простой народ говорил, что они боятся употреблять гашиш с тех пор, как Талибан запретил его. Для тех, кто продолжает делать это подпольно, Талибан разработал новаторские методы лечения от наркомании. «Когда мы ловим тайных торговцев гашишем или наркоманов, мы их допрашиваем и бьем без жалости, чтобы узнать правду, — рассказывает Абдур Рашид. — Потом мы погружаем их в холодную воду на много часов, несколько раз в день. Это очень хороший способ».[152] Затем он прошагал в тюрьму и извлек нескольких испуганных наркоманов, чтобы те поговорили со мной. Они без колебаний подтвердили, что талибанская шокотерапия весьма действенна. «Когда меня бьют или сажают в холодную воду, я совсем забываю про гашиш», — признается Бахт Мохаммад, лавочник и торговец гашишем, отбывающий трехмесячный срок.

В 1992–1995 годах Афганистан выпускал добрых 2200–2400 метрических тонн опиума (м. т) в год, оспаривая у Бирмы первое место в мире по производству опиума-сырца. В 1996 году Афганистан произвел 2250 м.т. Сотрудники Программы ООН по международному контролю над наркотиками (ЮНДКП) говорят, что только в провинции Кандагар было собрано 120 м. т с 3160 гектар маковых посевов — впечатляющий рост в сравнении с 1995 годом, когда собрали всего 79 м. т с 2460 га. Затем в 1997 году, когда Талибан контролировал уже Кабул и даже севернее, урожай опиума вырос на 25 процентов, до 2800 м.т. Десятки тысяч пуштунских беженцев из Пакистана приезжали в районы, контролируемые талибами, и возделывали самую простую из доступных им культур.

По данным ЮНДКП, крестьяне получают менее 1 процента прибыли от торговли опиумом, еще 2,5 процентов остается у торговцев в Афганистане и Пакистане, еще 5 тратится внутри этих стран, пока героин идет на Запад, Остальную прибыль получают дилеры и дистрибьюторы в Европе и США, Даже при таком низком уровне прибыли по самой консервативной оценке миллион афганских крестьян зарабатывает примерно 100 миллионов долларов, выращивая мак. Следовательно, Талибан получает 20 миллионов долларов в год налогов и еще кое-что другими способами.

Еще в далеком 1980 году моджахеды использовали наркотики для того, чтобы финансировать свою войну и пополнить свои карманы. Они покупали дома и бизнес в Пешаваре, ездили на новых джипах и открывали банковские счета за границей. Они не признавались в этом публично, но всегда обвиняли в наркоторговле своих соперников из других фракций. Но никто из них не смог так же бесстыдно или так же честно, как талибы, признать, что вовсе не намерен заниматься борьбой с наркотиками. В 1997 году ЮНДКП и США полагали, что 96 процентов афганских наркотиков происходит из районов, контролируемых талибами.

Талибан не просто расширил ареал, доступный для выращивания опиума. Их завоевания укрепили торговлю и расширили дорожную сеть. Несколько раз в месяц тяжело вооруженные конвои на машинах Toyota Land Cruiser покидали провинцию Гильменд и отправлялись в долгое путешествие по пустыне. Некоторые караваны шли на юг через пустыни Белуджистана к портам Макранского побережья в Пакистане, другие — на запад в Иран, огибая Тегеран и достигая восточной Турции. Третьи двигались на северо-запад, в Герат и в Туркменистан. В 1997 году наркоторговцы стали возить опиум самолетами из Кандагара и Джелалабада в порты Залива — Шарджу и Абу-Даби.

Средняя Азия больше всего пострадала от героинового расцвета в Афганистане. Русская мафия, установившая связь с Афганистаном еще во времена оккупации, использовала свою сеть для перевозок героина через Среднюю Азию, Россию, страны Балтии в Европу. В Таджикистане и Киргизии появились важные транзитные маршруты, да и сами эти страны стали заметными производителями опиума. Раньше афганский опиум очищался в Пакистане, но закручивание гаек в этой стране и появление новых транзитных маршрутов побудили торговцев создавать свои собственные лаборатории в Афганистане. Уксусный ангидрид, химический реактив, необходимый для превращения опиума в героин, тайно везли в Афганистан через Среднюю Азию.

По иронии судьбы всплеск производства героина начался не в Афганистане, а в Пакистане. В 1980-х годах Пакистан превратился в основного производителя героина, выпуская около 800 м. т, или 70 процентов мирового производства героина. Крупная торговля наркотиками велась под крышей ЦРУ и ISI, создавших тайную систему снабжения афганских моджахедов. «В 80-е годы коррупция, тайные операции и наркотики настолько переплелись друг с другом, что пакистанский наркотрафик уже трудно отделить от более сложных проблем региональной безопасности и партизанской войны», — говорится в этапном исследовании 1992 года, посвященном провалу политики США по контролю над наркотиками.[153] Как и во Вьетнаме, где ЦРУ предпочитало не замечать наркоторговлю партизан-антикоммунистов, получавших деньги от ЦРУ, так и в Афганистане американцы решили не видеть крепнущую связь между моджахедами, пакистанскими наркоторговцами и некоторыми военными.

Несколько примеров таких связей, получивших огласку в 80-х, — не более чем вершина айсберга. В 1983 году начальник ISI генерал Ахтар Абдур Рахман был вынужден сменить весь персонал ISI в Кветте из-за его участия в торговле наркотиками и оружием, предназначавшимся для моджахедов[154]. В 1986 году майор Захуруддин Африди был пойман по пути из Пешавара в Карачи с 220 кг героина высшей очистки — самая крупная партия героина, захваченная полицией за всю историю Пакистана. Через два месяца офицер ВВС Халилур Рахман был пойман на той же дороге еще с 220 кг героина. Он спокойно признал, что это его пятая поездка. По американским уличным ценам только эти две партии стоили 600 млн. долл., что примерно равнялось объему американской помощи Пакистану в том году. Оба офицера содержались в тюрьме города Карачи, но таинственным образом им удалось бежать. «Дело Африди-Рахмана указывает на существование героинового синдиката внутри армии и разведки, связанного с Афганистаном», — писал Лоуренс Лифшульц.[155]

В 80-е годы Американское Управление по контролю над наркотиками (Drug Enforcement Administration, DEA) имело в Пакистане 17 штатных сотрудников. Они раскрыли 40 главных героиновых синдикатов, некоторые из них — с высшими правительственными чинами во главе. Но не один из синдикатов за эти десять лет не был разгромлен. Существовал понятный конфликт интересов между ЦРУ, не желавшим показывать связей между «героическими» моджахедами и пакистанскими наркоторговцами, и DEA. Несколько сотрудников DEA потребовали перевода в другое место, а как минимум один из них подал в отставку из-за того, что ЦРУ не давало им делать свою работу.

Во время джихада и моджахеды, и офицеры коммунистической армии в Кабуле не упускали своего счастья. Логистика всего дела была проста. Караваны ослов, верблюдов или машин, привозившие оружие в Афганистан, раньше шли назад пустыми. Теперь они везли опиум-сырец. ЦРУ и ISI приплачивали пуштунским вождям за беспрепятственную доставку оружия через их территорию. Вскоре те же вожди собирали дань с героина, следующего в Пакистан. Национальная служба тыла, армейская транспортная компания, возившая оружие ЦРУ из Карачи в Пешавар и Кветту, часто использовалась наркоторговцами со связями для доставки экспортного героина в Карачи. Героиновый транзит восьмидесятых не мог бы существовать без ведома, если не согласия, высших должностных лиц в армии, правительстве и ЦРУ. Все предпочитали не замечать этого, чтобы решить более важную задачу — победить Советский Союз. Никто не планировал бороться с наркотиками.

Только в 1992 году, когда во главе пакистанской армии встал генерал Азиф Наваз, военные всерьез взялись за искоренение наркомафии, расплодившейся в вооруженных силах. Но теперь уже героиновые деньги пропитали всю пакистанскую экономику, политику и все общество. Западные антинаркотические службы в Исламабаде собирали досье на наркобаронов, становящихся депутатами Национального Собрания во времена первого кабинета Беназир Бхутто (1988–1990) и Наваза Шарифа (1990–1993). Наркобароны проплачивали депутатов и от Пакистанской Народной Партии Бхутто, и от Мусульманской Лиги Пакистана Шарифа. Промышленность и торговля финансировались за счет отмытых наркотических денег, теневая экономика, составлявшая от 30 до 50 процентов всей экономики Пакистана, тоже сильно зависела от героиновых субсидий.

Лишь после вывода советских войск из Афганистана США и Запад стали давить на Исламабад, требуя пресечь производство опиума в Пакистане. В следующем десятилетии (1989–1999) Пакистан получил более 100 миллионов долларов западной помощи на борьбу с наркотиками. Сбор мака резко сократился с 800 тонн до 24 в 1997 году и до 2 тонн в 1999 году. Проекты замены мака другими культурами в СЗПП оказались весьма успешными. Но наркоторговцы и транспортная мафия никуда не исчезли, поскольку с приходом талибов и последовавшим ростом производства героина в Афганистане их бизнес получил новый толчок. Пакистан перестал производить героин, но он превратился в основной путь транзита для героинового экспорта талибов. Те же дилеры, водители грузовиков, медресе и правительственные связи, обеспечивающие Талибан оружием, топливом и продовольствием, служили и для экспорта героина — точно так же, как и в 80-е годы.

Пакистан возвращался к своим скверным привычкам. В феврале 1998 года администрация Клинтона обвинила Исламабад в том, что он слабо борется с производством и экспортом героина. США отказались подтвердить, что Пакистан борется с производством наркотиков, подали отсрочку в интересах национальной безопасности США.[156] Но проблема наркотиков уже вышла за границы Пакистана и Афганистана. По мере открытия новых путей экспорта потребление героина в регионе быстро росло. В 1998 году 58 процентов опиатов потреблялось внутри региона, и только 42 процента экспортировалось[157]. Пакистан, где в 1979 году не было ни одного наркомаиа-героинщика, насчитывал 650 000 таковых в 1986 году, три миллиона в 1992 году и пять миллионов (оценочно) в 1999 году. Потребление героина и наркоденьги усугубляли проблемы правопорядка, безработицы и позволяли крайним националистам и религиозным экстремистам вооружаться.

В Иране, по признанию правительства, было 1,2 миллионов наркоманов в 1998 году, но высшие чиновники в Тегеране говорили мне, что реальная цифра — примерно три миллиона. И это при том, что Иран ведет крайне жестокую борьбу с наркотиками и каждый пойманный с несколькими унциями героина автоматически получает смертный приговор.[158] И Иран относился к наркотикам намного серьезнее, чем Пакистан. Начиная с 80-х годов, Иран потерял более 2500 человек убитыми в боях с перевозчиками наркотиков на афганской границе. После того как Иран закрыл границу в ходе противостояния с Талибаном в сентябре 1998 года, иранские службы безопасности задержали более пяти тонн героина всего за несколько недель. Талибан столкнулся с тяжелым финансовым кризисом из-за закрытия границы и падения экспорта героина, а вместе с тем и налоговых сборов.

Потребление героина в Узбекистане, Таджикистане, Туркменистане и Киргизии также вырастало из-за того, что они стали частью экспортного маршрута. В 1998 году пограничники перехватили на таджикско-афганской границе одну тонну опиума и 200 кг героина. В январе 1999 году президент Таджикистана Имомали Рахмонов заявил на международной конференции, что количество наркотиков, ввозимых в страну из Афганистана, составляет одну тонну в день, а их потребление растет. Узбекистан говорит, что объем наркотиков, ввозимых из Афганистана, вырос за 1998 год на 11 процентов.

Я сам видел, как героин открыто продавали рядом с пятизвездочным отелем в Ашхабаде, столице Туркменистана. А в самой гостинице русские и туркменские мафиози со своими подругами, одетые столь же ярко, сколь и безвкусно, говорили о своих поездках «по делам» на афганскую границу. В 1997 году власти захватили две тонны героина и 38 тонн гашиша. В 1999 году Туркменистан благодаря своей примирительной политике в отношении Талибана стал основным путем для экспорта афганского героина, а продажные туркменские чиновники наживались на этом.[159] Президент Киргизии Аскар Акаев говорил мне в январе 1999 года, что его страна стала «основной дорогой для перевозки наркотиков, а от этого растет и преступность». Акаев говорил, что война против наркотиков не может быть выиграна до тех пор, пока не наступит мир в Афганистане, и что гражданская война превратилась в главную причину нестабильности в регионе.[160]

Резкий рост производства героина в Афганистане сегодня влияет на политику и экономику региона в целом. Он разрушает общество, искажает экономику и без того слабых государств и создает новую наркоэлиту, а народ между тем нищает. «Наркотики влияют на региональную политику, как никогда раньше, — говорит посол одной из западных стран в Исламабаде, — мы считаем его одной из главных угроз, наряду с исламским фундаментализмом, терроризмом и потенциальным экономическим крахом в некоторых странах».[161] Ухудшение ситуации побудило международное сообщество вступить в переговоры с Талибаном. После шести месяцев тайных переговоров ЮНДКП в октябре 1997 года заключило соглашение с Талибаном. Талибан согласился уничтожить посевы мака, если международное сообщество даст средства на помощь крестьянам в замене его на другие культуры. Пино Арлакки, глава ЮНДКП, просил у стран-до норов 25 миллионов долларов на десятилетнюю программу уничтожения культуры мака в районах, подконтрольных талибам. «Афганский героин — это 80 процентов европейского героина и 50 процентов мирового героина. Мы говорим об уничтожении половины мирового героина», — говорил он с энтузиазмом.[162] ЮНДКП обещала помочь завести новые доходные культуры, улучшить орошение, построить новые предприятия и заплатить за охрану порядка.

Но это соглашение не было выполнено Талибаном, а после отзыва персонала ООН из Афганистана в 1998 году оно и вовсе умерло. Шесть месяцев спустя Арлакки был намного менее оптимистичен. Он говорил мне: «Афганистан — это самая сложная и важная точка в мире, но прежде, чем взять под контроль наркотики, необходимо общее политическое решение».[163] Поддержка инициативы ЮНДКП со стороны богатых стран тоже не вселяла больших надежд. В 1993–1997 годах ЮНДКП просила у стран-доноров 16,4 миллиона долларов, а получила лишь половину.

Налоги на опиум стали главным источником дохода талибов и основой их военной экономики. В 1995 году доходы от экспорта наркотиков из Пакистана и Афганистана составили, по оценкам ЮНДКП, 50 миллиардов рупий (1,35 миллиардов долларов) за год. В 1998 году экспорт героина удвоился и составил 3 миллиарда долларов. На деньги от продажи наркотиков покупалось продовольствие и одежда для солдат, оплачивались жалование, транспорт и премии бойцам Талибана. Единственное, что можно сказать в похвалу вождям талибов — в отличие от прежних времен они не клали денег себе в карман, а продолжали жить очень скромно. Но афганские и пакистанские наркоторговцы обогащались несметно.

Наряду с торговлей наркотиками при талибах расцвела и традиционная контрабанда товаров из Пакистана и стран Персидского залива, разрушавшая экономику сопредельных стран. Афганская транзитная торговля (ATT), подробно описанная в главе 15, является крупнейшим официальным источником доходов Талибана и приносит афганской экономике до 3 миллиардов долларов ежегодно. Таможенники в Кандагаре, Кабуле и Герате отказываются говорить о своей дневной выручке, но при 300-х грузовиках, проходящих через Кандагар в Иран или в Среднюю Азию через Герат, и еще 200-х, идущих на север через Джелалабад и Кабул, она должна быть немалой. Незаконная торговля потребительскими товарами, продовольствием и топливом через Афганистан разрушает местную промышленность, сокращает государственные доходы и приводит к периодической нехватке продовольствия в соседних странах. Во времена антисоветского джихада такого никогда не бывало.

Таможенные доходы Талибана от контрабанды сосредотачиваются в Государственном Банке Афганистана. Последний пытается открыть свои отделения во всех провинциальных центрах. Но учет и контроль за приходом и расходом денег отсутствует. «Официальные» цифры не учитывают военный бюджет, который распределяется лично Муллой Омаром в Кандагаре и состоит из денег за наркотики, пакистанской и саудовской помощи и других пожертвований. «У нас есть таможенные, горные доходы и закят, но есть и другие источники доходов, идущие на военные нужды, и они не проходят через Государственный Банк Афганистана», — признает маулави Арифулла Ариф, заместитель министра финансов.[164]

Поскольку войну ведет сам Мулла Омар, а военный бюджет в «цинке» из-под патронов лежит у него под койкой, — сверстать государственный бюджет невозможно, даже при наличии квалифицированных специалистов. Впрочем, их тоже нет. В министерстве финансов нет ни одного дипломированного финансиста или банкира. Министр и его заместители — муллы, учившиеся в медресе, а все квалифицированные бюрократы изгнаны. Скудость официальных фондов видна хотя бы из того, что в 1997/98 финансовом году (с февраля 1997 года по январь 1998) на нужды управления и развития всего Афганистана министерством финансов было выделено всего 100 000 долларов, чего на самом деле едва хватило на зарплату государственным служащим.

Некоторые муллы-торговцы внутри Талибана пытаются поддерживать промышленность и иностранные инвестиции, но, кажется, они не находят серьезной поддержки у руководства. «Мы хотим, чтобы Афганистан был современным государством, и мы располагаем огромными запасами минералов, нефти и газа, которые должны заинтересовать иностранных инвесторов, — говорит маулави Ахмад Джан, который оставил торговлю коврами в Саудовской Аравии, чтобы возглавить афганскую промышленность. — Пока мы не установили контроль на юге, в стране не было ни одной действующей фабрики. Сейчас мы открыли несколько шахт и ковроткацких фабрик с помощью торговцев из Пакистана и Афганистана». Он согласился с тем, что немногие члены Кандагарской или Кабульской Шуры интересуются экономикой, поскольку они слишком заняты войной.[165]

Пытаясь привлечь инвесторов, в особенности пакистанских купцов, Ахмад Джан обещал бесплатно давать землю каждому, кто построит новую фабрику. Но так как инфраструктура была разрушена, любой инвестор должен был бы сам строить себе дороги, электростанцию и жилье. Лишь немногие пакистанские и афганские купцы и перевозчики из Кветты и Пешавара, занятые контрабандой или нелегальной торговлей афганским лесом, проявляют интерес к проектам наподобие добычи полезных ископаемых.

Все образованные люди: и профессионалы покинули страну. После 1992 года люди бежали из городов несколькими потоками. Уехали все, вплоть до телефонистов, электриков и механиков. Большинство талибов, стоящих во главе экономических ведомств, это торгующие муллы — бизнесмены, перевозчики и контрабандисты, которые видят государственное строительство сточки зрения расширения рынка контрабанды и грузовых перевозок.

Один из этих людей — мулла Абдур Рашид, зверского вида полевой командир из провинции Гильменд. Он стал знаменит после того, как взял в плен пакистанский военный патруль, зашедший на афганскую территорию из Белуджистана в ходе преследования банды наркокурьеров. Рашид арестовал солдат и отправил их в Кандагар, чем вызвал дипломатический скандал с Пакистаном, Еще он руководит принадлежащими Талибан у мраморными копями в Гильменде. В копях работают пятьсот человеке кирками, но нет ни одного инженера или специалиста, ни оборудования, ни электричества. Мрамор добывают с помощью взрывчатки — вот и вся горная техника.

Страсть Талибана к иностранным инвестициям впервые зажглась при виде соперничества двух нефтяных компаний, аргентинской Bridas и американской Unocal, за право построить газопровод из Туркменистана в Пакистан через южный Афганистан (см. главы 12 и 13). Трубопровод привлек некоторых отчаянных и рисковых бизнесменов. В их числе афганские и пакистанские торговцы, построившие бензоколонки в Кандагаре и по дороге в Герат. Еще они обещали построить дороги. В 1999 году американская телефонная компания построила мобильную телефонную сеть между Кабулом и Кандагаром. Но всего этого слишком мало для восстановления нормальной хозяйственной жизни. Они лишь пытались усовершенствовать инфраструктуру контрабанды и облегчить жизнь купцам и перевозчикам.

Серьезные иностранные инвестиции и даже безвозмездная помощь для восстановления страны не придут до тех нор, пока не кончится война и не появится правительство, дающее хотя бы минимум безопасности и пользующееся хоть каким-то доверием, Афганистан сегодня — это экономическая черная дыра, испускающая волны неуверенности и хаоса в регион, уже пораженный экономическим кризисом. Инфраструктура Афганистана лежит в руинах. Нет даже самых элементарных удобств, существующих даже в самых отсталых странах. Нет проточной воды, почти нет электричества, телефонов, проезжих дорог и регулярных поставок топлива. Жестокая нехватка воды, продовольствия, жилья и других предметов первой необходимости. То, что есть в продаже, слишком дорого для большинства людей.

За время войны были установлены миллионы мин в самых плодородных и обжитых районах, это вызвало огромную проблему переселения людей. С 1979 года 400 000 афганцев было убито и столько же искалечено взрывами мин. В 13 процентах всех афганских семей есть хотя бы один человек, убитый или искалеченный минами, более 300 человек гибнут или получают увечья по той же причине. Хотя около 4000 саперов, нанятых ООН и другими неправительственными организациями, пытаются очистить страну от мин, но даже разминирование крупных городов будет закончено не раньше чем через десять лет. Даже в Кабуле после шести лет непрерывной работы в 1998 году еще оставалось 200 кв. миль неразминированных при общей площади города 500 кв. миль.[166]

Не считая мин, основная проблема для большинства жителей Кабула — это найти достаточное количество грязных афганских банкнот и заплатить за еду. Хотя лавки полны контрабандными продуктами из Ирана и Пакистана, у людей нет денег, чтобы это купить. Афганские хирурги, еще не уехавшие из Кабула, получают 5 долларов в месяц. Выжить они могут только благодаря тому, что им доплачивает Международный Комитет Красного Креста. Среднемесячная зарплата составляет 1–3 доллара США. Из-за повальной нищеты и отсутствия работы значительная часть городского населения полностью зависит от субсидий на продукты, предоставляемых ООН и другими благотворителями. Половина из 1,2 миллионов жителей Кабула получают ту или иную помощь от западных благотворительных организаций.

Это заставляет ООН постоянно мучиться вопросом, не служит ли гуманитарная помощь продолжению войны. Она дает военным вождям возможность на законном основании не заботиться о гражданском населении. Талибан всегда говорил, что он не отвечает за население, — Аллах подаст. Ко страдания простых афганцев только возрастут, если ООН и другие благотворители перестанут оказывать им помощь. В особенности это касается вдов и сирот.

В 1998 году экономическое положение заметно ухудшилось. Землетрясения разрушили Северный Афганистан, осада талибами Хазараджата вызвала голод в центральных районах, наводнение в Кандагаре затопило селения и посевы, а городское население осталось без хлеба после американских ракетных ударов и ухода благотворительных организаций в августе 1998 года. Холодной зимой 1998/99 годов на улицах Кабула было много голодающих, которым приходилось каждый день выбирать между едой и топливом для своего жилища. Но есть и некоторые признаки надежды — если наступит мир. Мировая продовольственная программа ООН считает, что урожай пшеницы в 1998 году составит 3,85 миллионов тонн, что на пять процентов больше прошлого года, он станет самым высоким урожаем с 1978 года.

Это результат роста безопасности в сельских районах, контролируемых талибами, прекращения боевых действий и возвращения беженцев, которые начинают обрабатывать свою землю. Хотя до сих пор 1,2 миллиона беженцев живут в Пакистане и 1,4 миллионов — в Иране, но в 1992–1999 годах более 4 миллионов беженцев вернулось домой. Однако Талибан и ООН по-прежнему вынуждены были импортировать 750 000 тони пшеницы в 1998 году, чтобы возместить недостаток продовольствия в городах. Ясно, что не Талибан превратил Афганистан в экономическую пустыню. Скорее, он унаследовал ее с гражданской войны, которую различные партии вели друг против друга с 1992 года. Но ни одна партия, включая Талибан, не уделяла внимания нуждам гражданского населения.

Неудивительно, что страны Запада уже устали подавать нищим — они с неохотой выделяют новые средства на гуманитарную помощь стране, в которой постоянно идет война, а военные вожди ведут себя безответственно. «Мера страданий, перенесенных афганским народом, буквально чудовищна, — говорит Альфредо Витски-Честари, бывший до 1998 года координатором ООН по Афганистану. — Проходят годы, а денег все меньше и меньше. Мы собираем меньше половины того, что просим».[167] Военные вожди совершенно не задумываются о будущем восстановлении страны. Черная дыра на месте афганской экономики становится все шире и шире, затягивая в себя все больше афганцев и всех жителей региона.