Кижинга, 1943 г.
Путь из политической тюрьмы Ленинграда лежал в Сибирь: в тюрьмы, пересылки и лагеря. Он попал как бы на родину, то есть в привычные климатические условия. Чрезвычайно крепкий по природе, Бидия Дандарович выдержал все тяготы многолетней сталинской каторги.
Сведений о первом лагерном периоде жизни Дандарона нам пока собрать не удалось.
Известно, что в 1941 г. он отбывал срок в Уссурийской области, в селе Ново–Никольское, откуда писал в трибунал ЛВО (Ленинградский военный округ) об уточнении срока, ибо в лагере оказался документ с указанием 10 лет, а окончательный срок в 7 лет ИТЛ нигде не значился. Он неоднократно подавал заявления об отправке на фронт, но всегда получал отказ. Вспоминая об этом, Бидия Дандарович рассказывал в 70–х годах: «Я понимаю, что любовь к Родине — это клеша. Но я ничего не могу с собой поделать, люблю Родину и за Родину стал бы воевать». Особенно он любил Кижингу. Часто рассказывал о решающей роли Кижинги и Кижингинско–Кудунской долины в распространении учения в России. В плане мистической географии упоминал он и о Шамбале: «Шамбала не имеет географического значения и есть понятие чисто духовное, страна духовная. Проповедь Калачакры была осуществлена самим Шакьямуни где?то в Центральной Америке ещё до Индии».
После первой «отсидки» в лагерях Бидия Дандарович Дандарон вернулся в Кижингу в феврале 1943 г., освобожденный досрочно из?за открытой формы туберкулеза[271].
Из беседы со старшей сестрой Дандарона Дэмит Дандаровной Мункиной нам известно, что «он вернулся в очень плохом состоянии здоровья, с ранами на шее и на груди».
По дороге домой Бидия Дандарович заехал в Баяндай и забрал сына Леонида и Нюру, старшую дочь Монлам, в Кижингу. Это было в 1943 г.
Вспоминает сын Леонид:
«Отец приехал из Кижинги. Для поездки оделся в костюм военного покроя Санжимитыпа Мункина (муж сестры Дэмит), приехал крепкий и молодой [29 лет, по словам Леонида].
Немного пожили в Кижинге. Через некоторое время оказались с отцом в Толгое (7 км к востоку от Кижинги). Жили там два–три года с бабушкой Балжимой. В школу ходил пешком в Кижингу. Отец к этому времени исчез.
Снова появился отец в Толгое с ламой в светском, целые дни проводил на лоне природы на берегу Кижинги, в кустах, говорили, говорили…
За рекой жил еще один лама. Этот лама убрал у меня бельмо на глазу».
В это пребывание на родине Бидия Дандарович женился на Зундыме (1922–1987), она была родом из Кижинги. Зарегистрировали свой брак они в Томске. У них было пятеро детей: двое сыновей — Гунга Жалцан (р. 1944 г., врач, художник),
Гунга Нинбо (р. 1945 г., доктор физико–математических наук) и три дочери — Гунгарма (р. 1947 г., библиотекарь), Дунгарма (р. 1949 г., врач), Цимилма (р. 1953 г., медик).
В этот период Дандарон знакомится с ламой Гугапом Дашицыреновым, жившим в Кижинге на нелегальном положении. Может быть, это и есть лама из рассказа Леонида Бидияевича.
Гутап Дашицыренов родился в 1904 году, арестован в 1949, умер в 1951. Семейная традиция Дашицыреновых считает, что он снова родился в 1952 г. как Цыван Дашицыренов, в настоящем времени лама. Цывану Дашицыренову аграмба Гатавон гадал на чётках по дню его рождения и предсказал: «что он найдёт чинтамани и будет украшен джалцаном — победным знаком».
Первый раз Бидия Дандарович встретился с Гутапом в доме Мункиных. Увидев Гутапа, Бидия Дандарович сказал: «У вас на голове пятно Манджушри».
Гутап улыбнулся, ничего не сказав. У него действительно на макушке было пятно. Через полчаса Гутап ответил: «Вы обладаете удивительной интуицией»; на шкафу лежали книги, и вошедший Бидия стал о них говорить, не зная, что они там лежат.
Следующий раз они встретились южнее Кижинги, где Гутап созерцал несколько лет за ложной стеной. В тот раз Гутап поднес Дандарону хадак.
Когда Бидия Дандарович, будучи уже снова в зоне, узнал, что Гутап погиб в тюрьме, он сказал: «бедные кижингинцы».
Некоторые подробности жизни Дандарона этого периода изыскала бурятская журналистка Мира Федотова
Из письма к В. М. Монтлевичу 2,3 июня 1996 г. (см. приложение 2)
«Он привез из лагерей перевод на бурятский язык “Ганжура”. Мы уходили в лес, и он читал нам.
Мы спрашивали: «Почему так держишься за религию? Ведь опять посадят». Он отвечал: «Она снова поднимется. Была бы религия — своей жизни не жалко». (Из беседы с кижингинцем Манжап–ламой.)
Кроме того, Дандарон довольно часто бывал в Улан–Удэ и консультировал сотрудников Бурятского комплексного НИИ Константина Михайловича Черемисова и Ксению Максимовну Осипову. Тогда же познакомился с командированной сотрудницей Ленинградского НИИ театра Галиной Алексеевной Уваровой, которая собирала материалы на тему “Цам как мистериальные представления монголов”. Бидия Дандарович многое ей советовал и даже специально перевел с тибетского небольшую книгу».
Но главное, что удалось сделать Дхармарадже Дандарону в этот период — это участие в восстановлении в СССР буддийской церкви: открытие в Читинской области Агинского дацана и постройка нового дацана в Бурятской АССР в районе Иволги.
М. Федотова приводит удивительный рассказ Манжап–ламы, полный гиперболизированных исторических подробностей о том, как удалось добиться открытия этих дацанов.
«Галсан Хайдуб–лама был у Агвана Доржиева первым помощником. А Дандарон, когда учился в Ленинграде, бывал у него (у Доржиева), и тогда Галсан с ним познакомился.
Также он рассказывал, что был с Агваном Доржиевым на аудиенции у Ленина. Доржиев говорил Ленину, что такую гуманную религию, как буддизм, нельзя запрещать. В это время зашел Сталин, и дальнейший разговор шел при нем.
Во время войны Галсан Хайдуб–лама был на параде, когда войска с Красной площади уходили на фронт. После речи Сталина вышел поп и благословил войска. Галсан это запомнил тоже. Потом (после войны) ему, как герою, была предоставлена аудиенция у Сталина — Галсан напомнил [оба эпизода]. Сталин потребовал бумагу с 16 подписями.
Галсан Хайдуб приехал в Улан–Удэ и стал искать людей, но все боялись. Дандарон его первый поддержал и составил с ним бумагу.
В первый раз мы собирались в Эрхирике у Кабрала Бабэ Дорже. Жену его отослали за коровой. Сделали три балина, и состоялся разговор. Но в первую ту ночь 16 подписей не собрали. Я и Дандарон не подписывали. Старики не разрешили: “если что, пусть мы, старые, пострадаем”.
Потом собирались в Иволге. Иволгинские настаивали, чтобы строить дацан у них. Были и из Янгажинского дацана бывшие ламы; они хотели, чтобы дацан построить у них. Наконец, подписи собрали и шесть человек поехали в Москву… Сталин дал разрешение.
Хотели строить в Улан–Удэ на Лысой горе. Потом — в районе аэропорта. Потом решили — не дальше Иволги. Когда поехали на конях искать место, один из лам был на белой кобыле. Хотели ближе к горам, но эта белая кобыла остановилась и стала мочиться. Решили — значит, тут надо строить.
Какие старики ездили в Москву? Кроме Галсана Хайдуба и Кабрала Бабэ был Орсон, Нимаев (бывший бухгалтер),… больше не помню» (Из беседы с кижингинцем Манжап–ламой)[272].