"Дело Дандарона" 1972 г.

Со дня рождения жизнь Дандарона была на виду. С одной стороны — это были верующие, почитавшие в нем перерожденца и духовного владыку, или, как принято называть такого человека в этом буддийском регионе, Дхармараджу; с другой — неусыпное к нему внимание властей как к источнику постоянной возможности возрождения скрытой религиозности народа, тлеющей под пеплом отбушевавшего революционного безумия. Такое положение было вызовом судьбе. Можно было скрыться, но в советских условиях абсолютной слежки это было невозможно; можно было сломаться и стать совслужащим или даже совученым, а можно было пойти путем сопротивления, сохраняя достоинство и величие унаследованного духовного звания. Дандарон пошел по последнему пути — такой путь есть путь героя, виры, или Победоносца. Он действительно стал Победоносцем, ибо сумел осуществить предначертанное — восстановить дхарму в Бурятии и зародить ее в России вопреки всевластному сопротивлению коммунистических правителей страны и их жестоких наместников в Бурятии.

Прошло шестнадцать лет после освобождения в 1956 г. Каждый шаг Дандарона контролировался. За это время не было поводов для расправы с неудобной религиозной фигурой. Его активная научная деятельность принималась как нечто, с чем приходилось нехотя мириться. Авторитет ученого — буддолога и научные связи не давали возможности грубо вмешаться в жизнь человека, продолжавшего пользоваться среди простых верующих бурят славой буддийского святого, живого воплощения буддийского принципа видения совершенства Будды в каждом человеке. Факт самого сущесгвования Дандарона был невероятен для советского времени. Эта невероятность порой создавала удивительные ситуации. Однажды, в году в 1964–м, точность даты здесь не имеет значения, в Улан — Удэ приехал известный индийский издатель буддийской литературы Локеш Чандра. В БИОНе в кабинете директора Лубсанова его представляли сотрудникам. Большинство из них были партийными. Стоял среди них и Дандарон. Его не представили, и Бидия Дандарович, подойдя к переводчику, тихо попросил: "Скажите профессору, что я — Дандарон". Переводчик представил его Локешу Чандре, и тут последовало неожиданное: индийский ученый сложил ладони в буддийском приветствии и совершил поясной поклон Дандарону. Все онемели.

Как?то раз понадобился для представления в странах Юго — Восточной Азии буклет о "процветании" буддизма в СССР. Фотограф приехал в запасник этнографического музея, находившийся тогда в Одигитриевской церкви. Он снимал скульптуру, атрибуты, танки (буддийские иконы). Пришла мысль сфотографировать и прекрасные, расшитые золотом и украшенные самоцветами ламские тантрийские одеяния, диадемы и короны. Фотограф попросил сопровождавших научных сотрудников или работников музея одеть ламский наряд и сфотографироваться. Все в боязливом, а кто и в священном трепете отпрянули и отказались. Все, кроме Дандарона, он был приглашен на съемки как консультант. Бидия Дандарович уверенно, как в свои собственные наряды, несколько раз облачился в ламские одеяния, короны, маски. Фотографировал его замечательный улан-удэнский фотограф А. И. Пономарев. Так появился на свет знаменитый портрет Дандарона в тантрийской калачакринской короне. Буклет был издан, и лик Дхармараджи Дандарона стал известен во всем буддийском мире.

Энергия прежних рождений Дандарона, заповеди буддизма и кармическая необходимость проявились в появлении духовных учеников, в начале религиозной проповеди. И вот с этого момента, со времени приезда в Бурятию А. И. Железнова, первого европейского ученика, материал к очередному "Делу Дандарона" начал накапливаться в соответствующих органах. И главным в нем были живые люди, ученики Дандарона, в большинстве своем приезжавшие к нему за наставлением в поисках ученичества из европейской части Союза. Чтобы представить, какое могло создаться впечатление у работников КГБ об окружающих Дандарона последователях, представим в хронологическом порядке приход к Учителю его учеников. Первая дата — время прихода к Учителю и получения посвящения.

1944 г. — Мункина Бутидма Санжимитыповна (1923–2005), заслуженный учитель Бурятской АССР, преподаватель литературы.

1956 г. — Климанскене Наталия Юрьевна (р. 1930), экскурсовод.

1965 г. — Дамбадаржаев Петр Эрдынеевич (1932–2006), педагог — математик.

1965 г. — Железнов Александр Иванович (1940–1996), педагог и биолог по образованию, буддолог и художник.

1966 г. — Мерясова Галина Дмитриевна (р. 1943), поэтесса, художница.

1967 г. — Алексеев Юрий Алексеевич (1941–1983), художник.

1968 г. — Пупышев Виктор Николаевич 1944–1998, буддолог, филолог.

1969 г. — Монтлевич Владимир Михайлович (р. 1940), искусствовед, буддолог.

1969 г. — Мункина Надежда Санжимитыповна (р. 1938), преподаватель хоровой музыки.

1969 г. — Репка Василий Петрович (1940–1992), шофер.

1969 г. — Маликова (Железнова) Фарида (р. 1944), биолог, переводчик.

1969 г. — Пятигорский Александр Моисеевич, (р. 1929), индолог, философ.

1969 г. — Дашицыренов Анчен Аюшеевич (1918–1992), домохозяин.

1970 г. — Бадмаева Долгорма, искусствовед.

1970 г. — Буткус Донатас Людвикас Юзович (р. 1939), фармацевт — тибетолог.

1970 г. — Волкова Октябрина Федоровна, (1926–1982), санскритолог, буддолог.

1970 г. — Петров Марк (р. 1928), художник.

1970 г. — Альбедиль Олег Владимирович (р. 1946), историк, переводчик.

1970 г. — Лавров Юрий Константинович (1946–2002), философ.

1970 г. — Альбедиль Маргарита Федоровна (р. 1946), филолог, индолог, этнограф.

1970 г. — Аранов Виктор Шикович (р. 1948), физик.

1970 г. — Петрова Янина (р. 1931), художница.

1970 г. — Махов Леонид (р. 1944), без определенной профессии.

1970 г. — Мялль Линнарт Эдуардович (р. 1939), филолог, буддолог.

1970 г. — Донец Юрий Михайлович (р. 1943), филолог.

1971 г. — Баяртуева Дасарма Дугаржаповна (р. 1948), филолог.

1971 г. — Монтлевич Галина Алексеевна (р. 1943), филолог, редактор.

1971 г. — Донец Андрей Михайлович (р. 1948), психолог, буддолог, переводчик.

1971 г. — Дугаров Батодалай (р. 1949), художник.

1971 г. — Вязниковцев Александр Иванович (р. 1948), физик.

1972 г. — Карк Майя (р. 1962).

1972 г. — Карк Марет (р. 1965), буддолог.

1972 г. — Мункина Дэма Санжимитыповна (р. 1950), технолог.

1972 г. — Данелюс Антанас, (1942–2002) психолог, переводчик.

Виделись, разговаривали, встречались глазами, получили благословение Бидии Дандаровича Дандарона Цыван Дашицыренов и Ирина Геннадиевна Васильева.

* * *

Жизнь сангхи обрела летом 1972 года новый и необычный ритм. Учитель ушел из дома и поселился в соседнем доме в комнате у Железнова. Комната была узкая, в одном конце ее был вход, в другом — окно. У окна стоял стол и рядом с ним Железное устроил алтарь. Вдоль правой стены стоял диван — на нем и располагался Бидия Дандарович. Квартира Железнова была коммунальной, во второй комнате жил отставной лама Лодой Ямпилович Ямпилов. Родом он был из Кижинги. Мы все подозревали, что он следит за нами и Бидией Дандаровичем.

Днем все работали или искали работу, к вечеру собирались на Солнечной к сокшоду. В комнате было тесно, но как?то мы умудрялись там разместиться и совершать поклоны. Приезжие ночевали у друзей: кто у Пупышева на Шишковке, кто у Василия Репки; я с Галиной, моей женой, остановились у Дугарова Батодалая на ул. Каландарашвили, а затем переехали в квартиру на ул. Солнечной в соседнем доме с домом Дандарона.

В этот период, июль — август 1972 г., в Улан — Удэ собралась почти вся сангха. Из Ленинграда приехали на постоянное жительство Монтлевичи. Из Тарту на три недели приехал Линнарт Мялль и сестры Карк: Майя и младшая Марет, ей было в тот год семнадцать лет. Из Вильнюса приехал Антанас Данелюс, психолог по образованию. Из Ленинграда — супруги Альбедили, Олег и Маргарита. Уже когда начались аресты, прибыл из Каунаса Донатас Буткус.

Почему же вообще возникло это "Дело"? Оно не возникало, ибо никогда и не кончалось. Можно сказать, что оно было нерасторжимо связано с системой власти, установившейся в России после 1917 года. Власть атеизма и марксистской идеологии отрицала саму возможность существования религиозных институтов, тем более в такой экзотической форме, как институт перерожденцев. Родившись за три года до Октябрьской революции, Дандарон был обречен установившимся идеологическим порядком на уничтожение. То, что он прожил 60 лет, возродил умирающий, было, буддизм в Бурятии и зародил его среди молодых европейцев, подобно чуду.

И все же власть добилась своего — повод к возбуждению уголовного антирелигиозного дела и к расправе с Дандароном в 1972 г. был найден. Им стали противоречия в семье Бидии Дандаровича в связи с его полной погруженностью в дела сангхи. За четыре года, 1969–1972, в квартире Дандарона ни разу не проводился ритуал сокшод. Это было невозможно сначала из?за ревнивого, а затем и враждебного отношения к сангхе со стороны Софьи Ивановны — жены Бидии Дандаровича. Она, естественно, нуждалась в опоре, пытаясь вернуть мужа к делам семьи, и такой опорой стал ее сын от первого брака Дандар. Видя сложности в отношениях Учителя в семье, ученики пытались сгладить ситуацию. С этой целью с Дандаром, в то время студентом — тибетологом Ленинградского университета, была проведена беседа. Эту беседу провели в Ленинграде автор этих строк и Ю. М. Донец. Дандар написал матери в Улан — Удэ письмо. Но это мало что изменило. И в июле 1972 г. родственники жены Бидии Дандаровича перешли к решительным действиям против его учеников. Их идея заключалась в том, что Дандарон руководит группой хулиганствующих европейцев, которые угрожают благополучию и самой жизни членов семьи Дандарона. Особо ими подчеркивались проводимые учениками Дандарона тантрийские ритуалы и угрозы в адрес семьи, а также роль Железнова как инициатора этих действий.

Другой эпизод, активизировавший начало процесса, связан с Петром Дамбадаржаевым, учителем математики из Кижинги. Он был одним из первых учеников Дандарона. Был склонен к философствованию. Но вот начиная с 1971 г. между ним и Учителем начались трения. Петр без ведома Бидии Дандаровича начал в Кижинге проповедовать, причем не в рамках мадхьямики — прасангики, как заповедовал Учитель, а во многом с хинаянской точки зрения, странным образом сочетая свои беседы с опорой на ритуальный характер народного буддизма. Ни замечания, ни упреки Дандарона не действовали.

Надо отметить, что Дандарон очень чутко и строго относился к стилю и тем более к содержанию действий своих учеников. Нам, европейцам, была не всегда ясна суть тревоги или гнева учителя, он же всегда предвидел и последствия, и истинные причины происходящего. Этим он был вполне слит с национальным бурятским буддизмом, то есть с той сферой народной духовности, которая была трудна для восприятия западных последователей учения. Поэтому мы не сразу поняли суть конфликта между Учителем и Дамбадаржаевым. К 1972 г. отношения между ними так накалились, что и нам стало очевидно, что они никак не вписывались в четкие и лаконичные рамки тантрийской Винаи. Учитель предпринял последнюю попытку образумить Петра. Для этого он в середине августа 1972 г. послал для разговора с ним в Кижингу Железнова и Мялля. Разговор получился жестким. О "беседе" узнала жена Петра и побежала в милицию. Железное и Мялль вышли на трассу и стали ловить попутку. Через 15 минут должен был уходить в Улан — Удэ рейсовый автобус, и Мялль настаивал на том, чтобы ехать на нем. Но Железное посчитал, что 15 минут в такой ситуации непростительный люфт и настоял на попутке. Так и протряслись они в кузове грузовика двести километров. Потом выяснилось, что на автобусной остановке их уже ждали милиционеры.

* * *

Статья № 227 УК не позволяла преследовать человека только на основании его религиозных убеждений. Нужен был довесок в виде какого?либо правонарушения. Им и стали описанные выше конфликтные эпизоды. На следующий день после отлета из Улан — Удэ Линнарта Мялля и Марет Карк (Майя уехала поездом раньше), в библиотеке БИОНа арестовывают Александра Железнова. Это было в последних числах августа 1972 г. Через два дня арестовывают Василия Репку. Сангха начинает сопротивление. Написали протестное заявление на имя Главного прокурора Бурятии. Но еще не отправили. В это время узнали, что приезжает Донатас Буткус. Бидия Дандарович дает указание: "Донатаса ко мне не пускать, пока не подпишет заявление". Глубокой ночью я с заявлением бросаюсь на вокзал встречать Донатаса, это было в 4 часа утра. Ловлю попутку, оказалось, что это была дежурная машина КГБ, и успеваю как раз к приходу поезда. Донатас спускается по ступеням из вагона, рюкзак за плечами перевешивает и Донатас падает. Мы тогда говорили: "В последний момент впал в мандалу Учителя". Я привожу Донатаса на свою квартиру, он читает заявление сангхи и подписывает его.

Днем все собираются в узкой комнате Железнова. Приходит и Долгорма, младший научный сотрудник БИОНа, ученица Железнова. Саша дал ей с разрешения Учителя посвящение Ваджрасаттвы еще в 1970 г. Долгорме в это время срочно нужны были деньги. Бидия Дандарович при всех достает танку (буддийскую икону) изумительного письма, передает Донатасу, а Донатас дает 1000 рублей Долгорме. Позже Донатас оформил акт купли — продажи этой танки для отчета о потраченных денежных средствах, выделенных ему для покупки буддийских культовых предметов Вильнюсским музеем. Точно так же закупали буддийские предметы для Тартуского университета Л. Мялль и я для Музея истории религии и атеизма в Ленинграде. В дальнейшем всех троих: меня, Мялля и Буткуса обвиняли по статье № 227, ч. II вместе со статьей по мошенничеству № 93, ч. II УК РСФСР.

Итак, Железнов и Репка были арестованы. Бидия Дандарович переживал, часто говорил: "Мой Саша!" и даже плакал. Сокшоды продолжались. Уехала в Ленинград Маргарита Альбедиль. Сангха же атаковала соответствующие органы. Прежде всего — Министерство внутренних дел. Это здание находится на высоком откосе, по кромке которого проложен проспект Победы — одна из красивейших улиц города. Здание постройки начала XX в., в три этажа, с тыльной стороны было ограждено в это время забором: шел ремонт и перестройка помещений. Мы каждый день приходили в управление МВД и прорывались через пропускной пункт к следователям, которые вели дела наших арестованных товарищей. Это было время, когда сами аббревиатуры МВД и КГБ наводили на людей чувство тревоги и страха. Мы же были совершенно лишены подобных настроений. Бидия Дандарович привил нам за короткое время бесстрашное жизнелюбие, повторяя, что тантрист должен любить жизнь и не бояться сансары. Он всегда напоминал нам о шуньевости, то есть пустотности происходящего. И, действительно, все события осени 1972 г. воспринимались нами как испытание, как продолжение тантрийской практики, как умение претворять эмоциональное восприятие экстремальной ситуации в чувство уверенной и спокойной радости. Все было пусто и в то же время уместно для активных действий.

Мы приходили в МВД и, независимо от наличия или отсутствия пропуска, умудрялись проникать в здание. Забавно однажды прошел Виктор Пупышев. Он купил бутылку вина и, подойдя к дежурному старшине пожилого возраста с лицом сталинского служаки, наполнил припасенный стакан вином и неспешно выпил его. У старшины кадык так и задвигался в такт Витиным глоткам; очевидно, служивый был выпивохой. Потом Виктор сделал вид, что ставит бутылку на пол за дверь, а сам, спрятав ее за пазуху, отошел в сторону. Старшина не удержался, покинул пост и заглянул за дверь. Виктор же тем временем беспрепятственно прошел в здание.

Я же поступал не столь эффектно, но надежно: перелезал через забор и через одну из дверей во дворе проникал внутрь. Мы вели себя на допросах вызывающе и весело, анекдотично и нахально. Эта наша раскрепощенность и отсутствие страха перед заведением, которого принято было бояться, застигла служителей советского порядка врасплох. Они пару дней привыкали к подобным неожиданностям, но потом все же посадили в КПЗ. Пупышева, Лаврова, меня, а спустя два дня и Аранова.

Оказавшись втроем в КПЗ (камера предварительного заключения), мы не испытали никаких неудобств. Наши жены — Ира Васильева и Галя Монтлевич всяческими способами умудрялись передавать нам еду и сигареты. Мы же проводили все время в беседах на философскую и религиозную тематику, благо в камере были только мы (таково было распоряжение начальства). Мы даже делали в камере сокшод. А однажды дежурный лейтенант, оказавшийся ленинградцем, принес нам водки. В один из дней нас отвезли к судье, тот произнес какие?то формальные фразы и присудил 15 дней содержания в КПЗ за мелкое хулиганство.

Пока мы сидели в КПЗ, в МВД шли допросы других членов сангхи. Оказавшись снова на свободе и повидавшись с Учителем, мы продолжили нашу осаду цитадели порядка. Бидия Дандарович в эти дни, сокрушаясь об аресте Саши, неоднократно прямым текстом или намеками говорил нам: "Почему вы не с Сашей, идите к Саше".

Нас допрашивали следователи одного с нами возраста. Это были недавние выпускники юридических факультетов вузов — капитан Солодимов, ст. лейтенант Кузовлев, лейтенант Плотников. Начальником следственного отдела был полковник Ахмедзянов, татарин по национальности. Эти следователи относились к нам терпимо и даже с долей сочувствия. Но следователи — буряты нас ненавидели. Особенно проявлял нескрываемую злобу капитан Базарсадаев.

Следствие сосредоточилось вокруг нескольких пунктов. Прежде всего они пытались доказать, что все действия учеников, связанные с конфликтами в сангхе, имели место не сами по себе, что все, что делалось нами, совершалось по указанию Дандарона. То есть главное для них было доказать вину Дандарона. Поэтому все наши действия, начиная с подношения Учителю подарков, кончая ссорами между учениками, все вменялось ему в вину как организатору и зачинщику. Например, если я дарил ему ковер, а Аранов часы, то это трактовалось, как использование им ущербной психики конкретных граждан. Если Железнов и Мялль совершили грубый нажим на Петра Дамбадаржаева, то это тоже вменялось в вину Дандарону. Иногда эти попытки обвинить Дандарона принимали смехотворный и анекдотический характер: во время судебного заседания одна из свидетельниц, измученная и запуганная допросами, без тени юмора сказала, что ученики Дандарона учились летать, это вызвало смех в зале, наполненном отнюдь не доброжелателями к обвиняемому.

Итак, следствие продолжалось. Мы понимали, что ситуация неординарная. Разрешить ее простым действием не удавалось. Учитель же в это время, предугадывая, что некоторым из учеников придется испытать тюремные тяготы, во время сокшодов много рассказывал о своих тюремных злоключениях, акцентируя внимание на грубости, жестокости и неприглядности лагерной жизни. Именно тогда мы узнали о его кратком пребывании в женской зоне и о его тюремной "жене". Когда Бидия Дандарович рассказывал нам о лагерной жизни, это было столь шокирующе для его родственников из числа учеников, что все время слышалось в течение рассказов: "Ах, нагца! Ах, нагца" (Ах, дядя! Ах, дядя!). Мы же, вскоре попав в тюрьму, оценили "предусмотрительность" Учителя, ибо встретили, хотя и смягченный вариант тюремного заключения по сравнению со сталинскими застенками, но достаточно впечатляющий и гнусный.

Однажды я шел с допроса по коридору первого этажа в сопровождении капитана Солодимова. В одной из открытых дверей я увидел Юрия Лаврова, окруженного пятью — шестью офицерами МВД, а перед ним стоял в штатском бурят средних лет. Стены комнаты были заняты радиоаппаратурой. Юра наседал на бурята в штатском, напористо вопрошая его, знает ли он, что делает, кто ему, мол, дал право чинить расправу над Железновым и Репкой, право преследовать буддистов за свое вероисповедание. Я понял сразу, что Юра юродствует в свойственном ему стиле с цель добиться посадки в тюрьму, чтобы быть рядом с Сашей и исполнить предначертанное. Но мне, также пытавшемуся самыми разными способами довести следователей до кондиции с тем, чтобы они меня посадили, и не добившегося еще этого, как?то стало грустно, если Юра сядет раньше меня. Я выскользнул из?под руки сопровождавшего меня капитана и ринулся в комнату. Там я накинулся на Юру и понес несусветную околесицу: "Молодой человек, вы не правы, вам нужно срочно отсюда уйти. Вы, видимо, человек образованный; смотрите, кто вас окружает, извинитесь и уходите". Окружавшие Юру буряты удивленно и возмущенно, но с некоторой осторожностью что?то загудели в ответ. Юра продолжал наседать на штатского. В это время опомнившийся капитан схватил меня за локоть и вывел из здания. Я спросил его: "Кто же это был?". В ответ услышал: "Министр внутренних дел Бурятии". Юру в этот вечер посадили?таки.

Неудачей обернулась попытка сесть у Виктора Аранова. В отделении милиции, недалеко от Солнечной улицы, его избили, связали "ласточкой", продержали несколько часов и вытолкали за дверь на свободу. "Что за страна?!", — причитал потом Виктор, — "даже сесть нельзя".

Проще все прошло у Донатаса Буткуса, который и садиться?то не собирался. Он на допросах долго и нудно доказывал следователям, что оформил все купленные им у населения буддийские культовые предметы правильно и всем уплатил договорные суммы. Ему сказали, что он будет привлечен по статье за мошенничество. Для нашего дорогого Донатаса, европейца и человека разумного, все это выглядело несусветной чепухой, и он между допросами продолжал оформлять договора о купле — продаже предметов для музейной коллекции Вильнюса. Незадолго до описываемых событий в Вильнюсе некий молодой правозащитник националистического толка сжег себя на городской площади. И вот Донатас Буткус на одном из допросов, не думая о последствиях, обронил: "Будете меня преследовать, не выпустите Железнова и Репку, я сожгу себя на площади перед горсоветом у памятника Ленину". Странно, что Донатаса тут же не арестовали, и он продолжил "преступную" деятельность. Но за ним установили слежку. Так вот, он, проходя мимо кофейни, что напротив магазина "Таежный", зашел выпить кофейной горячей бурды, и горе — сыщики его потеряли. А он потом сел на автобус и укатил в Кижингу, откуда привез еще несколько бумаг о состоявшихся сделках с местным населением, заверенных, естественно, в сельсовете. По возвращении в Улан — Удэ Донатас Буткус был арестован. Донатас закончил Фармацевтический институт в Ленинграде в 1964 г., и сам попросил распределить его на работу в Бурятию, ибо интересовался тибетской медициной. За время своих странствий по Бурятии (он работал сначала провизором в аптеке на улице Ленина, а потом в БИОНе) Донатас собрал богатую коллекцию буддийских статуэток, икон и ритуальных предметов. В 1970 г. Буткус решил подарить коллекцию Вильнюсскому городскому музею. Для этого ее надо было оценить. Оценивал коллекцию известный московский тибетолог Юрий Михайлович Парфионович (1921–1991). Дело о передаче затягивалось, и к 1972 г. коллекция так и стояла у Донатаса в Каунасе в застекленном серванте. Когда Донатаса арестовали, следователи Бурятской прокуратуры приехали в Каунас и конфисковали всю коллекцию. Никакие ходатайства ни Вильнюсского музея, ни письма Ю. М. Парфионовича не помогли. Так вот и состоялся грабеж под прикрытием закона. То, что не берегли сами, и уничтожали, теперь признали народным достоянием, отняли и загубили, так как никто не знает, где теперь эта коллекция.

Следующим арестовали меня. Я добился этого простым и эффектным способом — вынул оставленные в дверях ключи от кабинета начальника следственного отдела полковника Ахмедзянова. А на следующее утро, проникнув с их помощью в кабинет до прихода полковника, спрятался за штору у окна рядом с сейфом. И когда Ахмедзянов открыл сейф, чтобы взять документы, я вышел из укрытия и произнес: "Ну, что, полковник, продолжим". Ошарашенный офицер тут же вызвал дежурный наряд, и меня арестовали.

31 сентября 1972 года арестовывают Дандарона, и он сокрылся в тюремном мандале. Два месяца шли допросы и арестованных, и остальных, с кого взяли подписку о невыезде.

Нас всех разместили по разным этажам "Белого Лебедя" — так в народе называли старинную Екатерининского времени тюрьму, выкрашенную снаружи в белый цвет и возвышающуюся над крутым берегом Селенги. Так как меня арестовали последним и все этажи уже были заняты "нашими": Железновым, Лавровым и Буткусом, то меня поместили в подвал, называвшийся почему?то заключенными "Индией". В камере было двадцать пять человек, все с большим тюремным стажем, и поэтому был полный порядок, никакого беспредела. В этом смысле не повезло Донатасу, он попал в камеру с малолетками. Несмотря на меры предосторожности тюремного начальства, мы сразу же установили связь и знали, кто на каком этаже сидит.

Я не буду описывать все свои приключения во время пребывания в тюрьме, расскажу лишь о двух встречах с Бидией Дандаровичем. Нас выводили раз в день всей камерой на прогулку в тюремный двор. Каждая группа сокамерников попадала в глухо огороженный деревянный загон. Таких загонов было несколько, и на прогулке оказывались заключенные сразу из нескольких камер. Все сразу бросались к глухим деревянным перегородкам и выкрикивали имена и фамилии своих подельников, друзей, знакомых. Тем, кому повезло, беседовали через забор с невидимыми собеседниками, а остальные играли в футбол, согреваясь, ибо стояла сибирская зима, и морозило иногда до тридцати градусов. И вот однажды меня подзывают к забору сокамерники: "Кажется, тебя; спрашивают, нет ли кого из Питера". Меня звал Бидия Дандарович. Эта встреча имела предысторию. Я непонятным образом забыл, как называется Мудрость дхьянибудды Акшобхьи. И вот, удивительное дело, первые слова, которые при этой встрече я услышал от Учителя были: "Мудрость Акшобхьи — это Мудрость дхармового пространства".

Вторая встреча произошла в декабре 1972 г. в самом здании тюрьмы. Когда я с сокамерниками возвращался с прогулки, коридорные надзиратели, допустив ошибку, одновременно выпустили на прогулку заключенных другой камеры (к этому времени меня по моей жалобе перевели из подвального этажа, и я оказался на этаж ниже от Учителя). Я увидел Бидию Дандаровича — высокого, похудевшего, в ватнике и зимней шапке, он заулыбался, узнав меня, и, уже исчезая в дверях на лестничную клетку, обратился в бодром приветствии: "Что, усы отпустил?"! Радостная энергия исходила от него в этот момент. Это была моя последняя встреча с Учителем, потом были только письма.

Бидия Дандарович еще до ареста неоднократно говорил, что может уйти, умереть. "Дакини зовут", — так повторял, такова была буддийская формула. Однажды на мой вопрос, как же с ним общаться, если такое случится, он ответил: "Ты позови, и я приду, вот в этой рубашке!" — и он оттянул ткань синей клетчатой ковбойки, что была на нем.

Следователи МВД и сотрудники КГБ, вняв неординарности происходящего, приняли решение не допускать до суда учеников и судить Дандарона одного. Познакомившись в ходе допросов с Железновым, Лавровым, Монтлевичем и Буткусом, они поняли, что в суде при таком наборе обвиняемых, добиться осуждения Дандарона будет очень трудно, а если и удастся, то судебное разбирательство превратится в фарс. И они решают отсечь арестованных учеников от судебного разбирательства. Применяется отработанная схема: проводится пятнадцатиминутная психиатрическая экспертиза, и все четверо признаны невменяемыми, их участие в суде невозможно, и, как результат, всем четверым назначается принудительное лечение в психиатрических больницах по месту жительства. Итак, судят одного Бидию Дандаровича.

В результате судебного разбирательства 25 декабря 1973 г. суд вынес обвинительный приговор. Вот как это изложено в ответе на кассационную жалобу:

"Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда Бурятской АССР в составе председательствующего Иванова А. Л., членов суда Павлова К. П. и Фёдорова Н. Б. с участием прокурора Байбородина А. Ф. и адвоката Немеринской Н. Я., рассмотрев в открытом судебном заседании в г. Улан — Удэ 30 января 1973 г. дело по кассационным жалобам осужденного Дандарона Б. Д. и в его же интересах — адвоката Немеринской Н. Я., на приговор народного суда Октябрьского района г. Улан — Удэ от 26 декабря 1972 г. которым Дандарон Бидия Дандарович, рождения 15 (так в документе — прим. ред.) декабря 1914 года, уроженец села Кижинга Кижингинского аймака Бурятской АССР, бурят, беспартийный, с незаконченным высшим образованием, женат (в семье двое несовершеннолетних детей), был судим дважды в 1937 и 1948 гг. за государственные преступления, но в 1956 г. реабилитирован, до ареста по настоящему делу работал младшим научным сотрудникам рукописного отдела Института общественных наук Бурятского филиала Сибирского отделения Академии наук СССР, проживал в г. Улан — Удэ по ул. Солнечной д. 39, кв. 45, осужден по ст. 147, ч. 3 УК РСФСР к пяти годам лишения свободы, по ст. 227, ч.1 УК РСФСР к пяти годам лишения свободы с конфискацией имущества и по совокупности в силу ст. 40 УК РСФСР — к пяти годам лишения свободы в ИТК общего режима (отбывание меры наказания в НТК общего режима судом мотивировано) с конфискацией имущества, в частности: постановлено конфисковать ковер, часы, пишущую машинку "Москва", причитающийся гонорар 345 руб. 88 коп. и другие вещи, преподнесенные в виде подарков, а также изъятые культовые предметы Дандарона, Лаврова, Буткуса, Железнова, Монтлевича и денежные вклады в сберкассах на счетах Железнова и Репки — 2405 руб. 61 коп.".

Вот еще фрагмент из определения суда по кассационной жалобе:

"Судебная коллегия считает, что исходя из всех приведенных доказательств по делу суд обоснованно пришел к выводу о доказанности вины Дандарона в организации и руководстве группой, деятельность которой под видом проповедования вероучений и исполнения религиозных обрядов была сопряжена с посягательствами на личность и права граждан, и эти действия Дандарона правильно квалифицированы по ст. 227, ч. 1 УК РСФСР.

Однако, давая юридическую оценку действиям Дандарона по этой статье, суд наряду с установленными по делу квалифицирующими признаками указал также на наличие признака причинения вреда здоровью граждан. Между тем, потерпевшему Дашиеву были нанесены легкие побои, а потерпевшему Дамбадаржаеву легкие телесные повреждения без расстройства здоровья, и эти действия охватываются признаком посягательства на личность последних.

Следовательно, указание суда на квалифицирующий признак причинения вреда здоровью граждан является ошибочным.

Судебная коллегия считает также вполне доказанной виновность Дандарона в мошенничестве, поскольку установлено, что он, используя свое особенное положение в группе, завладел под видом приношений деньгами и имуществом участников своей группы с причинением существенного ущерба. И эти действия Дандарона правильно квалифицированы по ст. 147, ч. 3 УК РСФСР".

Зал суда был наполнен до отказа людьми, исключительно враждебно настроенными к Дандарону, это были, как мы их называли, "каракулевые воротники" — люди из МВД, КГБ и партийные чиновники. Все свидетели дали показания в поддержку позиции защиты. В том числе и Батодалай Дугаров, настаивающий во время суда, что из партии вышел по собственному решению, а не в результате давления со стороны Дандарона. Адвокат Н. Я. Герасименко, представлявший интересы Железнова, Лаврова и Монтлевича, огласил суду наши объяснения по всем эпизодам, прежде всего по нелепому обвинению Дандарона в так называемом "мошенничестве". Я через адвоката дал объяснение, что исключительно по собственной инициативе подарил Дандарону дорогой ковер, а не обычное покрывало на диван, которое он мне заказал. Подобные разъяснения были переданы в суд через Н. Я. Герасименко и от Железнова и Лаврова. Но так как мы были признаны псевдоэкспертизой невменяемыми, то все наши представления суду не были даже заслушаны. Политическая подоплека дела легко вскрывается, если внимательно просмотреть психиатрические экспертизы. Пятнадцатиминутные экспертизы улан-удэнских врачей, послушных карательным органам, примитивны и наглы по своей медицинской неграмотности. Врачи просто исполнили приказ органов. Но даже здесь был сбой, ибо им не удалось провести в нужном направлении экспертизу В. Н. Пупышева, да и то лишь потому, что он проходил ее пятым по счету, и психиатр просто не выдержал фактора количества фальсификаций (см. приложение 4). Прибыв в Ленинград в "Столыпине" (вагон специального типа для перевозки заключенных), я потребовал повторной экспертизы. Моя полная вменяемость была подтверждена подписями профессора Ф. Случевского и генерал — майора медицинской службы Н. Н. Тимофеева — известных и авторитетных психиатров Союза. Экспертиза заканчивалась словами: "судебное дело подлежит пересмотру". Это означало возобновление судебного слушания и возможного участия в нем, кроме меня, Лаврова, Железнова и Буткуса. Бурятская прокуратура потребовала дополнительной психиатрической экспертизы в Институте им. Сербского в Москве. Этот институт в те времена фактически был медицинским придатком Лубянки и штамповал экспертизы в полном согласии с требованиями органов власти. Моя экспертиза была подписана профессором Фрееровым и отменила экспертизу ленинградских психиатров.

Суд был глух к любым объективным показаниям, хоть как?то оправдывавших Дандарона. Таких показаний было предостаточно. П. Дамбадаржаев лишь в предположительной форме заявил, что Мялль и Железнов побили его по приказу Дандарона. Не подтвердили обвинения прокурора также М. Петров и Я. Петрова, заявившие в суде, что действия Лаврова и Железнова, изъявшие у них предметы религиозного культа, были связаны с их личными взаимоотношениями и не были инспирированы Дандароном. Прибывшего из Эстонии на суд Линнарта Мялля прокурор Байбородин пытался привлечь в качестве обвиняемого. Для этого его надо было арестовать. Несколько дней до суда Виктор Пупышев и Мункины, родственники Дандарона, прятали Мялля в Улан — Удэ. В день, когда он должен был выступать в качестве свидетеля, его пытались арестовать в коридоре суда, но наши жены (Ирина Васильева, Галина Монтлевич, Фрида Железнова), Надежда Мункина и Галина Мерясова подняли такой крик, что судья Демин распорядился не трогать Мялля и сразу же вызвал его в зал заседаний, где последний и дал показания в качестве свидетеля. Не удалось арестовать Мялля и после суда, ибо он потребовал переводчика, знавшего эстонский язык.

Суд выполнял идеологический заказ партийных органов, для которых Дандарон был врагом, существование которого, а тем более, буддийская проповедь, не просто порицало смысл их исторического и национального бытия, но и вообще отрицало его. Это было столкновение буддизма и марксистско — шаманского монстра. Ни Бидия Дандарович Дандарон, ни мы, его ученики, не ставили себе задачей борьбу с существующим строем, не имели никакого отношения к диссидентству, нас это просто не интересовало. Но в идеалогизированном государстве, а тем более на его тоталитарной окраине, в крае, насыщенной тюрьмами и лагерями, существование религиозной группы не могло быть долгим. Это я пишу так сейчас, спустя тридцать лет. Тогда же мы, увлеченные Дхармой[290], жили в другом измерении, и когда начались аресты, суд, тюрьма, мы все равно продолжали жить по — своему, не обращая внимания на опасность, грозившую всем нам и Бидии Дандаровичу.