2. “Письма” и “Диалоги”

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. “Письма” и “Диалоги”

Нет особой необходимости много говорить о литературной форме писем Сульпиция иначе, как о дополнении к “Житию”. Они и должны читаться в связи с ним. Сама форма письма использовалась христианами еще со времен апостола Павла и самые ранние сведения о страдании мучеников содержатся в письмах Лионской, Вьенской и Смирнской церквей. Что же касается IV в., то из наиболее известных латинских авторов Амвросий, Иероним, Паулин Ноланский - все они используют этот жанр, потому к этой же традиции относят и письмо Сульпиция к Аврелию. Несколько иначе выглядит первое письмо Сульпиция, которое пытается дать достойный ответ на скептицизм неназванного человека относительно чудотворной силы Мартина. В данном случае мы видим гибкость формы письма, которая может быть использована как для ответа на специфический критицизм оппонента, так и дополнить “Житие” новыми фактами.

Более интересной, чем литературная форма писем, представляется форма “Диалогов”. Сульпиций сам говорит, что он берет эту форму только по литературным соображениям: “Впрочем, хотя мы и избрали форму диалога, дабы разнообразить чтение и развеять скуку, но со всей определенностью заявляем, что следуем исторической истине”[230]. Сюжет начинается с возвращения на родину друга Сульпиция, Постумиана, после трех лет паломничества по Востоку. Затем Постумиан рассказывает историю своего путешествия, повествует об оригенистских спорах и о св. Иерониме[231]. После этого следуют около 12 глав перечислений чудес, о которых Постумиан слышал или которые видел в Египте, прерываемые только одним отступлением сравнительного характера не в пользу галльской церкви, служители которой погрязли в суете[232]. Великие достижения аскетов Египта на поприще совершения чудес, составляют своеобразную параллель с подобными же деяниями Мартина, который изображается во всем превосходящим египтян, ибо он один совершает все то множество чудес, которые аскеты Египта смогли сделать в отдельности; что он совершает их вопреки более неблагоприятным обстоятельствам, окруженный враждебно настроенным клиром; что только Мартин сумел вернуть к жизни мертвого[233]. Затем, по настоянию Постумиана и Сульпиция, ученик Мартина по имени Галл начинает описывать те добродетели епископа-монаха, свидетельства о которых Сульпиций исключил из своих более ранних работ, и которым Галл был лично свидетелем[234]. Затем следуют 14 глав деяний Мартина, включая очень большой фрагмент о воззрениях Мартина относительно женщины и брака[235]. Этот рассказ завершается только вечером, когда объявляют о приходе нового посетителя. Но на следующий день поток историй о Мартине продолжается, на этот раз, перед большей аудиторией и снова повествование длится до заката солнца, завершившего эту встречу[236].

Внимательное чтение этого произведения позволяет выделить две примечательные черты “Диалогов”: 1) большое число выпадов прямо направленных против галльской церкви того времени, или говорящих о ее враждебности к Мартину[237]; 2) открытое признание того, что цель данного сочинения заключается в доказательстве превосходства добродетелей Мартина по сравнению с египетскими аскетами[238]. Кроме этих двух черт, содержание “Диалогов” служит явным доказательством тому факту, что образ Мартина в них сходен с его образом в “Житии”. В обоих работах мы имеем дело с рассказами о Мартине, разрушающим языческие храмы, исцеляющим больных, оживляющим мертвых, изгоняющим духов из одержимых и посещаемом святыми, ангелами и демонами. Б. Фосс, кроме того, отмечает, что обе работы содержат рассказы, которые в равной степени насыщены чудесами[239].

В другой работе этот же ученый рассматривает “Диалоги” более детально, видя в них результат синтеза двух разных жанров[240]: с одной стороны, “высоколитературный” диалог, предмет которого изначально носит философский характер; с другой стороны, народный “дорожный” рассказ, на основе которого во многом возникла “История монахов” и “Лавсаик”. Также явно различимы следы влияния цицероновских диалогов. Однако нам кажется, что в большей степени, чем “дорожный рассказ” и античный диалог, следует обратиться к общей традиции христианской литературы, особенно к Библии и зарождающейся традиции агиографии, о чем мы уже говорили. И так же, как в случае с философским диалогом цицероновского типа, следует поставить вопрос о классической биографии в форме диалога. Учеными было обнаружено одно греческое жизнеописание в форме диалога, датированное III в., и возможно, что этот тип биографии был уже знаком широкому кругу читателей. Вскоре после “Диалогов” Сульпиция греческий писатель Палладий составил “Диалог о жизни святого Иоанна Златоуста”. Таким образом, возвращаясь к вопросу о литературной форме, хотелось бы отметить, что организация материала данного произведения Сульпиция в виде диалога должна быть отнесена частично к римской диалогической традиции Цицерона и Минуция Феликса, частично же, возможно, к сохранившейся классической традиции биографии в форме диалога.

Таким образом, на основе анализа содержания материалов “Диалогов” Сульпиция, которые во многом идентичны содержанию глав 11-24 “Жития Мартина”, и на основе исследования других житий, написанных в форме диалога в период античности, можно рассматривать “Диалоги” относящимися, по большей части, к жанру биографии. Однако в данном случае мы имеем дело, по большей части, с сознательным выбором самого Сульпиция, а не с желанием просто разнообразить повествование. Представляется возможным также и то, что подобного рода разнообразие навязано автору невыполнимостью задачи написания двух житий одного и того же человека. Кроме того, как отмечает Делайе[241], форма диалога менее ограничена литературными условностями, чем просто биография и это делает ее более приемлемой для Сульпиция при подаче исторических деталей. Автор получал большую свободу в цитировании собственных слов Мартина и перечислении поименно участников событий таким образом, который обычно считался признаком дурного тона в биографии. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку объективность изображения Мартина в “Житии” находилась под огнем критики и, таким образом, для Сульпиция было очень важно назвать свидетелей тех деяний, которые он описывал[242]. Кроме того, Сульпиций старался не только защитить свое описание Мартина против скептицизма читателей, но и старался доказать идею о том, что Мартин превосходил египетских аскетов. Аквитанский писатель надеялся доказать местному клиру, что в современной ему галльской церкви существует много неправильных вещей и что было бы лучше, если бы высшее духовенство последовало примеру Мартина. Биография не являлась чем-то необычным для апологетов античной эпохи и она уже использовалась Непотом как средство сравнения греков и римлян по их деяниям[243]. Интересно отметить, что и Иероним использует биографию для того, чтобы бросить вызов неоспоримому первенству Антония как лучшего монаха, ибо, как он утверждает, сирийский святой Иларион в сущности был во всем подобен египетскому “отцу монашества”. Эти факты доказывают существование предшествующей традиции для использования биографического жанра Сульпицием.

Для цели, поставленной аквитанским автором, форма диалога была даже более удобна, чем просто биография: она прекрасно подходила для дискуссии и спора, как это иллюстрирует диалог Палладия об Иоанне Златоусте. Возможно, что ее использование Сульпицием частично обусловлено ее характерными чертами. Передавая бo льшую часть повествования Постумиану и Галлу, Сульпиций получал возможность уклониться от прямой ответственности за те точки зрения, которые он излагал[244]. Интересно отметить, что Геннадий называет “Диалоги” Сульпиция “Диспутом Постумиана и Галла” в его (т.е. Сульпиция - А.Д.) присутствии, где [Сульпиций] поведал об образе жизни восточных монахов и о жизни самого Мартина”. Диалог “Октавий” Минуция Феликса, который также мог повлиять на выбор Сульпиция, тоже содержит такого рода диспут.

Таким образом, “Диалоги” представляют собой своеобразный добавочный биографический материал о Мартине, связанный с идеей апологетической защиты образа епископа-монаха. Указанная характерная черта прослеживается в “Диалогах” даже в большей степени, чем в “Житии”, но в итоге две эти работы несут свидетельство одного и того же замысла. Как и “Житие”, “Диалоги” обязаны своему существованию в их настоящей форме и культурным традициям античности, и особым историческим условиям, в которых творил Сульпиций.

* * *

Переводчик и автор статьи считает свои долгом выразить большую благодарность Михаилу Анатольевичу Тимофееву, без участия и помощи которого эта работа не могла бы состояться.