ЭКС-ПРОРОК СВОДИТ СЧЕТЫ
ЭКС-ПРОРОК СВОДИТ СЧЕТЫ
1
И снова ошеломил людей дядька Климович.
Надя Чернецкая рассказывала, что очередное чудо началось у них так:
— Пошла я с кумой лен полоть, и слышим мы, как в церкви нашей что-то хрясь-хрясь… хрясь-хрясь… «Кума, говорю, бежим посмотрим, что там такое!» Прилетаем на взгорок — нет колоколов! В церковь заходим, а там полный разгром! Царские врата сорваны, престол разворочен! Свечи везде валяются, аж весь пол желтый, на стенах ни одной иконы! На гвоздях, которыми распяли Христа, висят сумки с едой! На паперти расхаживают какие-то молодые гицли в шапках, насвистывают фокстроты, а другие мужики топорами стучат за алтарем, что-то мастерят в святом месте… «Бежим, кума, — снова говорю, — поднимать народ! Тут бабки наши, матери, да и мы сами, когда маленькими были, столько работали! Сколько досок, камней на фундамент насобирали!..» Бросили мы с кумой лен — и мигом в село! Только из нашего старания пшик вышел…
Так Альяш вымещал свою злость.
Первым делом он нанял рабочих, снял колокола, отвез на Студянку и утопил в заводи. Затем забрал из церкви все атрибуты, перетащил их на Вершалинский хутор и открыл там молельню, объявив, что продает церковь на слом.
Какая-то женщина из Кринок, не говоря ни слова, выложила назначенную Альяшом сумму. Сделка сейчас же была оформлена нотариусом.
— Вот вам, падлы! Хотели — получайте! — с мстительным удовлетворением неизвестно кому пригрозил дядька, не заметив сначала подвоха.
Купчиху подослала Гродненская консистория, решившая, что на этот раз пророк окончательно погорел. Дня через два после оформления сделки Фелюсь Станкевич доложил:
— Илья Лаврентьевич, только что приезжал отец Серафим, тот молодой нахал с белыми зубами, которого ты когда-то с монахами вытурил. Отомкнул твоим ключом церковь, осмотрел, как хозяин, прикинул, где какие иконы вешать, и уехал. Завтра собирается, говорят, царские врата поднимать… Экс-пророк вскипел:
— Ах, вон вы как?! И тут длинногривые подстроили фокус?! Обманом купили? Ну, погодите же, вы меня еще не знаете!..
И скомандовал Судецкому:
— Собирай своих гавриков, Стась! Айда в Кринки к той аферистке, причешем ей кудри!..
С вооруженными молодцами Альяш ворвался к женщине, силой отнял купчую и отправился в Соколку. В уездном центре он заглянул в сберегательную кассу и перевел солидную сумму церковных денег католическим миссионерам и «Живым ружанцам». Подумал и столько же выделил на строительство белостокского госпиталя Святого Роха и нового костела в Городке.
Хорошо зная, что каждое его слово дойдет куда следует, Альяш сказал:
— Вот попрыгаете теперь, пузаны, когда узнаете! Холера вас, живоглотов, возьмет!..
Из сберегательной кассы дядька направился к Сокольскому ксендзу и предложил ему принять церковь под костел. В мире тогда пахло порохом, кардинал Хленд больше не интересовался Альяшом, дело решилось на месте. Уездный глава католического духовенства, сокольский ксендз охотно принял предложение старика и сейчас же послал декана кринковского костела оприходовать православный храм в селе Грибовщина.
Бабки и ахнуть не успели, как с куполов их легендарной святыни сбросили православные кресты и вместо них вставили католические, а в бывшую церквушку, в которую они вложили столько сил физических и душевных, с которой связали столько надежд, «Живые ружанцы» втащили холодные гипсовые скульптуры маток боских, апостолов и массивные черные сиденья из дубовых досок, а на возвышении соорудили амвон.
2
Теперь на свою старенькую домотканую свитку дядька Альяш нацепил блестящие польские ордена и в таком красочном виде начал выходить к людям. Без прежнего оживления, без богомольцев и колокольного звона, без этого звонкого ритма жизнь грибовщинцам показалась вдруг серой и монотонной.
— Зачем ты утопил колокола, Альяш? — спрашивали односельчане. — Разве они виноваты? Зачем церковь отдал полякам?
Дядька ни с кем в дебаты не вступал.
— Сам утопил, сам отдал! Сам и колокола достану, и церковь верну, если захочу, — мое это дело!
— Зачем же народ обижать? Ну, согрешили, как ты считаешь, перед тобой, но не все же! И разве это по-хозяйски?
— А бог как поступал? — возмутился старик. — За их грехи, окромя Ноя, всех до единого уничтожил водой!
Альяша посетила делегация баптистов из Волковыска. Делегаты вежливо поздоровались, скромно присели на лавку. Пресвитер открыл Библию и начал читать строки о людской гордыне, но старик вырвал Библию из рук пресвитера, бросил на пол и стал топтать.
— Побойся бога, брат Илья, это священное писание, его берут омовенными руками… — остолбенел тот.
— Это ваша сатанинская Библия! — завизжал Климович. — Плевать я хотел на всех вас, книжники и фарисеи! Вы тоже считаете, что свою леригию имеете, баптистскую! А язык у вас наш!.. Где вы все были, когда меня попы вздумали порешить? Может, баптисты ваши заступились за брата Илью, как вы теперь меня величаете? Ха, нашли себе братца!..
Альяш выставил грудь, украшенную регалиями:
— Вот это видели? Не-е? Ну, так поглядите! А еще у меня полиция в Кринках! Теперь меня пальцем тронуть никто не посмеет! Пусть попробуют, — один такой пробовал когда-то, да уж давно и сгнил!..
И этого Альяшу показалось мало.
Внимательно следил за всем из окна и ждал команды своего кормильца платный провокатор в начищенных офицерских сапогах, галифе, обшитых «чертовой кожей», и в черных перчатках, которые Судецкий не снимал даже в жару, подражая в этом государственному палачу Матеевскому, экономам времен панщины и надзирателям над рабами. Под столетней липой стояли наготове пять его опричников с зараженными дробью двустволками.
— Стасик, а ну, пальни по этим шибздикам! — даже не повернув головы, фистулой крикнул Альяш.
Во всю глотку, точно командуя батальоном солдат, Судецкий гаркнул:
— Товсь!..
Когда щелкнули курки и пять сдвоенных стволов уставились в небо, Судецкий взмахнул черной перчаткой:
— Пли!
Летнюю тишину разорвал оглушительный залп. С липы посыпались зеленые листья. С непостижимой быстротой баптисты оказались на улице и понеслись по ней, как подхваченные вихрем, а старик кричал вслед:
— Еще и собак натравлю!
3
Теперь Климович решил расправиться с теми «апостолами», которые не убежали сами.
К тому времени Регис основательно устроился в Грибовщине. Некоторые его поклонницы покупали у хозяйки не только кожуру от яичек, съеденных Регисом за завтраком, но даже воду, в которой мылся отставной отец дьякон. Разодетый в пух и прах беспатентный лекарь припадочных девиц имел привычку ходить с суковатой палкой из можжевельника, гладкой, как кость.
Альяш встретил его на улице. Не будучи дипломатом от рождения, старик обратился к Регису с неуклюжим, плохо скрываемым ехидством:
— Ну, Николай Александрович, где твоя Библия про Климовича, все еще печатается?
— Печатают, отец Илья… — неуверенно, с наигранной бодростью подтвердил тот, еще не понимая, куда гнет Альяш, но на всякий случай посмотрел — далеко ли Судецкий?
— А-а, как долго твои печатники копаются!..
— Типографии теперь загружены заказами, отец Илья…
— Толстая будет, наверно?
— Немалая!
— И я говорю. С рисуночками?
— Есть немного.
В напряженном молчании оба смотрели друг на друга.
— Смотри, какая палочка у тебя файная! А ну, покажи! Как она в руке, удобная?.. Говорят, каждая палка имеет два конца, правда?
— Сухой можжевельник, отец Илья, железу не уступит! А легкий, как тростник. — Растерянный Регис протянул палку.
— Не уступит, говоришь?!
Альяш хряснул по голове бывшего дьякона так ловко, что тот не успел увернуться.
— Ты научил Еноха обокрасть меня?!
— Отец Илья…
— Знаю — ты! Он до этого не додумался бы, ты всегда падок был на золото! Вон из Грибовщины, падло! Вон, собака ненаедная!..
Регис побежал, а старик гнался за ним, охаживая палкой и приговаривал:
— Вон, проходимец! Выродок паршивый! Христопродавец! Цацалист!.. Думаешь, не знаю, что тебя архиереи подослали?! Стасик, загони ему дроби в зад!
Явившийся из-за угла ближней хаты, откуда следил за происходящим, Судецкий лихорадочно стаскивал с потной руки перчатки. Так и не стащив, крикнул:
— Товсь!
И, справившись наконец с перчаткой, взмахнул ею:
— Пли!
С диким кудахтаньем брызнули во все стороны разноцветные куры. Насмерть перепуганные матери начали хватать с улицы ребятишек и бросились в сени.
Так же выгнал Альяш из деревни Бельского, больного Ломника и всех остальных. Регис подался на Брестчину и в Жабинке открыл свою секту. Ломника, пролежавшего с месяц в белостокской больнице и так и не оправившегося от побоев, сыновья забрали домой. В Михалове на могильном памятнике в виде дуба с усеченными ветвями Павел Бельский написал ему эпитафию:
ЗДЕСЬ ПЛОТНО УСНУЛ
И ТЕЛОМ В ПРАХ ИСТЛЕВАЕТ ПАСТЫРЬ
ВСЕХ ПРАВЕДНЫХ ОВЕЦ
Похоронив друга, Бельский уехал в Гродно и поступил на службу в похоронную фирму пана Лютеранского — составлять тексты для памятников. На католическом кладбище в Гродно еще и теперь можно прочитать перлы его творчества. Например, мужику, которого забодал бык, Павел посвятил такие слова:
Przez byka r?g
Powala? Ci?, do chwa?y B?g!
Oi, byku ty, byku!..[39]
Мирон-«архангел» уехал в свои Телушки и занялся пчеловодством[40].
4
Покончив с церковью и своими помощниками, Альяш не успокоился. Угрожая неизвестно кому, он кричал:
— Нехай они все подохнут, нехай гниют недостойные меня! Нехай все станет прахом, в пыль рассыплется, дымом пойдет, раз не умеют меня ценить!..
Он нанял в Соколке уездного, а в Белостоке окружного адвокатов. Сначала юристы давали бой тем богомольцам, кто требовал у Альяша свои деньги, отданные в канун «конца света», а потом от имени Альяша законники затаскали людей по судам.
Коровы Банадика Чернецкого потоптали грядки клубники на территории Вершалина, и мужика, который выручал пророка из беды, сокольский суд приговорил к штрафу. Хорошо, что шудяловский войт, приняв во внимание бедность подсудимого, заменил штраф пятью сутками ареста. Положив в торбу хлеб с салом, Банадик отправился в Кринки отбывать наказание.
Умерла внучка Альяша. Покойницу несли через село та кладбище, и два парня при этом посмеялись над чем-то. На следующий день Иван Чернецкий с другом были вызваны в суд и оба получили по три месяца тюрьмы.
Федор и Александр Голомбовские из-за чего-то повздорили с Тэклей. Альяш выскочил из дому и обругал братьев матом. Старший сказал:
— Вам-то, дядька, грех язык поганить! Вы же святым были, вас на иконах малевали!..
Потащили в суд и братьев.
Наша Химка наконец получила долгожданную весточку от детей. Вместе с письмом в конверте пришла из Советской России фотография бравого летчика с кубиками на петлицах. Не помня себя от счастья, отцова сестра несколько дней не ела и не спала, молилась на фотографию, показала ее всем страшевцам.
Польская пресса подробно сообщала, как русские летчики воюют в Испании. Симпатии редакторов были на стороне генерала Франко, и газеты, не жалея красок, расписывали, как там пачками сбивают русских, как горят их самолеты. Химка вдруг вбила себе в голову, что и ее сын за Пиренеями, оттого так долго не писал.
Тетка примчалась в Грибовщину, дала фотографию Альяшу и попросила:
— Помолись за него, святой отец, пусть не тронет его пуля проклятого фашиста! Посмотри, какой он у меня красавец! Нечем было кормить в разруху, не рос, болезненным был, а как похорошел!.. Помолись, отец Илья, у тебя рука легкая, я знаю! Его Яшкой зовут, а фамилию можешь не упоминать, дева Мария знает и так! И ты, господи, веси! — вскинула Химка на лоб три пальца. Старик взбеленился:
— Ты кого суешь?! Большевика?! Цацалиста?! Комиссара-безбожника?!
И ту Химку, что свела его с Тэклей, прятала от рассвирепевшей толпы, верой и правдой служила ему пять долгих лет, Альяш прогнал.
— Еще раз припрешься — полиции отдам!
Старик отправился в гмину, чтобы объявить властям, что на ближайшие выборы «в раду» выставляет свою кандидатуру.
5
Тэкля пополнела и еще больше похорошела. Стоило кому-нибудь из мужчин пошутить над ней, адвокаты сейчас же подавали на шутника в суд. (Только к бывшим «святым девам», оставшимся с маленькими «апостолятами» в качестве соломенных вдов и чуть ли не попрошайничающим, Тэкля относилась сердечно и помогала, чем могла.) Сходясь после работы, грибовщинские мужики часто теперь говорили:
— Чисто как Полторак стал наш Климович!
— Хуже! У того по крайней мере не было такой власти! Базыль Авхимюк свалил его, полиция немного потаскала, даже в Гродно увезла, а потом ему за это же самое иконку Георгия Победоносца в серебряной оправе вручили!.. Попробуй тронь этого — беды не оберешься!
— Живодер!
— Его Судецкий со своими гавриками нагнал такого страху на баб, что они выйти на двор боятся! Дыхнуть никому не дают, последних собак на селе добивают.
— Идет Альяш в сортир — и они гуськом. Закроется, а они со стрельбами стоят по бокам, сам видел я… Тьфу!..
— Такую банду имел когда-то граф Браницкий в Белостоке, так на нее можно было графине пожаловаться, а к кому пойдешь теперь?
— Не дай бог, когда из хама станет паном! Еще и войтом станет — тогда взвоем! Паны такого и без голосования могут в гмину протащить!
6
Вполне возможно, что этот упрямец выкинул бы еще какой-нибудь номер, могущий поразить небогатое воображение бывших поклонников, и они бы пророку все простили и вознесли бы его на еще больший пьедестал. «Он ведь ничего сам не делал, — объясняли бы они друг дружке, — все его руками учинил господь!» — «А с нашим народом иначе и нельзя! — подхватили бы другие. — Господь с Адамом и Евой не мог справиться, а на Альяша навалилось столько народу!..» С идолом, создание которого нам немало стоило, не так просто распрощаться.
Но Принеманье вступало в новую эпоху. Шел 1939 год.